И как же эти сервы, вилланы и все промежуточные сословия, множество названий которых не имеет смысла здесь приводить, воспринимали мир? Их хижина, их поле, их скот, ближний лес; замок, куда следовало относить большую часть плодов своего тяжкого труда и откуда не следовало ждать ничего хорошего; деревенский базар; церковь — стоило бы спросить, что она для них значила? А вокруг — сплошные опасности. На небесах — дождь, когда нужно солнце, и солнце, когда нужен дождь. На горизонте — солдаты соседнего сеньора или войска короля, направляющиеся в поход: и те и другие имели обыкновение для начала разорять окрестные деревни. Можно было укрыться в замке, угнать туда скот, возможно, перетащить туда запас зерна. Но от еще неснятых хлебов и от хижин уже не оставалось ничего, кроме золы.    

Такова среда, которую могли воспринимать крестьяне в 1000 году (А крестьяне — это, по меньшей мере, девять десятых населения Запада.) Таково было течение их повседневной жизни. Картина кажется слишком мрачной? Во всяком случае, современники видели ее не в более радужном свете. Адальберон, епископ Лана, тезка архиепископа Реймского (удобства ради будем называть его Асцелин, что является сокращенной формой его имени), посвятил большой отрывок своей поэмы, сочиненной для короля Роберта, описанию общественного устройства. Помимо духовенства, которое, по мнению Асцелина, связывает людей с Богом, занимает особое место и не вмешивается в дела людей, он выделяет еще два класса: «нобили» (благородные) и «сервы», понимая под последним термином (а это показательно!) всех крестьян без различия деталей их юридического статуса, в которых он, несомненно, разбирался, и сводя их всех к наиболее бесправной группе населения. Вот что он пишет: «Эти несчастные существа не обладают ничем, кроме того, что добывают тяжким трудом. Кто мог бы с абаком в руке сосчитать все заботы, которые поглощают жизнь сервов, их долгие переходы, их тяжкие работы? Сервы обеспечивают всех серебром, одеждой, пищей; ни один свободный человек не мог бы существовать без них. ‹…› Хозяина, который притворяется, будто кормит серва, на деле кормит серв. И не видит серв конца своим слезам и стенаниям».

Асцелин еще умалчивает о несчастьях военного времени. Напротив, читая его, можно подумать (хотя, может быть, он иронизирует), что светские власти исполняют чисто благотворительную миссию: «Два человека занимают места первого ранга: один из них король, другой — император». Из этих слов видно, что уже тогда, в духе времени, король Франции был, как потом сказал Филипп Красивый, императором в собственном королевстве. Асцелин продолжает: «Их правление обеспечивает прочность государства. Но есть и другие, находящиеся в таком положении, что их ничто не сдерживает» — именно об этом я только что писал! — «разве только они воздерживаются от преступлений, обузданные королевским правосудием». Разве только!.. «Эти люди — воины, защитники церквей, они защищают народ, больших и малых, всех, и одновременно обеспечивают собственную безопасность».

Вот общество, такое, каким оно должно было бы быть… Нет никаких сомнений в том, что Асцелин видел, каким оно было на самом деле. Он был хитрым лисом, циником, и особая щепетильность не ограничивала его действий. Он был глубоко замешан в интриги Адальберона и Герберта против рода Каролингов. Его излюбленным оружием была измена. Он сначала клялся всем самым святым, а затем изменял клятве. Он кончил тем, что его стали называть «старым изменником». Но он был епископом: до своего последнего дня он жил безнаказанно и даже в почете. Он был не единственным из высшего духовенства, кто не особенно ценил собственное честное слово. Чтобы далеко не ходить за примером, можно вспомнить того человека, которого Гуго Капет сделал архиепископом Реймским после Адальберона и который не задумываясь открыл ворота города каролингу — сопернику нового короля. Он тоже, после некоторых неприятностей, выпутался из создавшегося положения без ущерба для себя.    

По этим нескольким чертам можно догадаться, что люди Церкви, что бы там ни писал Асцелин, воспринимали окружающий мир так же, как и миряне. Епископы, священники, монахи, деревенские проповедники — все они были составной частью той же системы. Высшие из них — как мы видели на примере Сильвестра II, а также Адальберона — разделяли мечты императора, королей, крупных феодалов, что отнюдь не означает, что они всегда разделяли их взгляды. Епископы более низкого уровня «держали» земли, ни дать ни взять как светские сеньоры, и оказывались вовлечены в те же заботы, в те же честолюбивые планы, вели ту же административную деятельность в своих доменах, были так же обязаны оказывать военную помощь сюзерену. Но все же и, можно сказать, тем более аббаты монастырей, земельные владения которых были огромны, причем самые значительные из них, те, кто руководил целым орденом, видели мир столь же широко, а может быть, и шире, чем короли. Напротив, видение мира мелких служителей культа, приписанных к деревенскому приходу и носивших звание кюре (от латинского cura animarum — исцеление душ), имело столь же узкие горизонты, как и мировоззрение их прихожан; они, в чем мы еще убедимся, происходили из их среды, видели не дальше их, и единственным их жизненным опытом был страх, в котором они зачастую пребывали всю свою жизнь.    

Чтобы описать общество, в котором люди 1000 года жили своей повседневной жизнью, и соблюсти при этом все требования, предъявляемые сейчас к исследователям, проводящим детальный анализ в области гуманитарных наук, потребовалось бы не 14 страниц, а огромный том. Такие работы есть, но, по правде говоря, их материал не укладывается в несколько десятилетий, окружающих 1000 год и столь мало нам известных. Даже замечательная книга «Воины и крестьяне» профессора Жоржа Дюби и даже первый том его «Экономики сельского хозяйства на средневековом Западе» охватывают более широкий отрезок времени. Я попытался здесь определить место 1000 года в политическом и социальном развитии Европы и вдобавок создать правдоподобную картину того, как каждый осознавал свое место в мире. Каждый ли? Видимо, нет. Конечно же, существовали крестьяне, которые не считали себя несчастными, и даже такие, кто жил вполне в свое удовольствие, как, например, тот человек, о котором мы расскажем в следующей главе. Были и милосердные сеньоры, и, конечно же, прелаты, которые умели обходить подводные камни политических страстей, не губя при этом свою душу: о них мы тоже поговорим. Мы обнаружим также в целом ряде глав много новых подробностей о реальной жизни всех этих людей и даже представителей некоторых других категорий населения, менее многочисленных, пограничных сословий и групп, которых можно было и исключить из этого общего рассмотрения.

Вытекает ли из этого достаточно грубого наброска, что 1000 год находился в центре эпохи перемен? Да, это так.

Неудача политики Оттона и Сильвестра весьма наглядно символизирует конец старого мира, того, в котором еще витала идея единства Западной империи, некогда воплощенная в реальность Карлом Великим. В 1000 году уже существовало определенно независимое королевство, которое Асцелин (и не он один) ставит на одну ногу с германской империей — это королевство Капетингов во Франции. Вскоре появятся и другие: на сцену выходят политические формы развитого Средневековья.

Что еще более важно для повседневной жизни: дробление власти в европейских странах достигло своего предела. Но это не конец света, а точка отсчета. Традиция вскоре узаконит эту реальную власть, права и обязанности, которые она подразумевает. Постепенно сложится феодальная иерархия.

Структура общества в интересующее нас время упрощается, можно даже сказать, рационализируется: различия условий жизни мелких земледельцев, порожденные в предыдущие века их происхождением или условиями приобретения земли, стираются. Как бы они ни назывались: сервы, вилланы и т.п., — все они землепользователи, и отношение к ним более или менее одинаковое. И, конечно же, они не являются владельцами надела, который обрабатывают, они его «держат», но если не считать оброк и барщину, они пользуются наделом по своему усмотрению как своей собственностью. Это также новая черта, и притом очень важная. Общество времен Меровингов [101], общество времен Каролингов, агония которого продолжалась в течение всего X века, унаследовали от Древнего Рима систему крупной земельной собственности, типа виллы, огромные поля которой возделывались сервами, мало отличавшимися от античных рабов. Их вполне можно было бы сравнить с плантациями рабовладельцев в недавней Америке: mansus indominicatus был огромен и требовал огромных затрат труда арендаторов. Теперь же он постепенно уменьшается. Большая часть земли ушла у сеньора на то, чтобы создать маленькие фьефы в пользу вооруженных вассалов, которых он вынужден содержать в большом количестве. Те же, в свою очередь, завели своих «держателей земли».