Селия почувствовала некоторое удовлетворение, сочиняя это письмо – пусть даже она никогда не напишет его на самом деле. Ей понравилось, что «письмо» получилось предельно сдержанное, и в то же время она в нем ничем не обидела мистера Олбрайтона. Но главное – она не выдала своих подлинных чувств, так ей по крайней мере казалось.

Но какое же унижение она испытывала после визита Энтони… Унижение оттого, что мистер Олбрайтон все видел и слышал. А потом она проявила слабость в объятиях Олбрайтона, – и это тоже было унизительно. Теперь ей никогда не избавиться от воспоминаний об этом.

Впрочем, нет, дело вовсе не в слабости. Просто в объятиях Джонатана она пыталась успокоиться, пыталась хоть ненадолго забыть о визите Энтони и его унизительном предложении.

Но понял ли это Джонатан? Хорошо, если понял. А если не понял, то что же он о ней подумал? И вообще, что можно подумать о женщине, позволяющей мужчине такие вольности? Он, между прочим, выразил свое возмущение, когда говорил о поведении Энтони, а сам… Да-да, он, кажется, сказал, что все мужчины одинаковы, когда речь идет о желании.

Что ж, мужчины – возможно. Но как быть с женщинами?…

Ах, ей вообще не следует об этом думать. Да и какой в этом смысл? Какой смысл думать о Джонатане Олбрайтоне? Ведь все равно такие, как он, не для нее. Она, Селия, совершенно не подходит такому мужчине. И никогда не подойдет, какую бы жизнь для себя ни выбрала. Но если так, то стоит ли ей чего-то стыдиться и избегать мистера Олбрайтона?

Решительно поднявшись из-за стола, Селия зашла в соседнюю комнату, сняла с вешалки мантилью и, надев ее, направилась к двери.

Теперь, когда она все устроила с растениями и когда жизнь ее более или менее наладилась, она больше не будет прятаться от людей. И от Джонатана тоже не станет прятаться, – что бы он о ней ни думал.

Селия решила воспользоваться тем, что небо за окном прояснилось, и немного прогуляться в Гайд-парке. А если кто-то узнает ее и шепотом сообщит знакомым, что она дочь «той самой» Алессандры Нортроп, то ей на это наплевать, она пройдет мимо с высоко поднятой головой.

Гуляющих в парке было довольно много – людям хотелось насладиться погожим солнечным днем. Недалеко от ворот Селия увидела столб, где можно было привязать лошадь. Она уже собиралась выбраться из своего кабриолета, но тут вдруг послышался мужской голос:

– Позвольте вам помочь. – И тотчас же руки в перчатках потянулись к поводьям ее лошади.

Какой-то незнакомый джентльмен привязал поводья к столбу, затем помог Селии выбраться из кабриолета. Разумеется, он проявлял любезность, помогая даме, приехавшей в парк без сопровождающих, но Селия прекрасно знала, что дело не только в этом. Незнакомец смотрел на нее с явным интересом, смотрел точно так же, как смотрели на Селию многие другие мужчины, знавшие, что она дочь Алессандры Нортроп. И если сейчас завести с ним разговор, то кто знает, к чему это могло бы привести?

Ей тут же вспомнились слова Дафны; подруга как-то раз сказала, что интерес к ней со стороны мужчин объясняется тем, что она, Селия, очень хорошенькая. Что ж, может, и так. Но сейчас ей вдруг подумалось, что, возможно, она действительно родилась с той самой печатью на челе, об отсутствии которой столь настойчиво говорила Энтони.

Селия поблагодарила любезного джентльмена, недвусмысленно дав ему понять, что не нуждается в обществе, и зашагала по дорожке парка. И вскоре солнце сотворило с ней чудо; Селия вдруг почувствовала, что ее настроение улучшилось вроде бы без всякой причины – просто от хорошей погоды. Шагая по дорожке мимо прудика, она любовалась первыми зелеными ростками весенних цветов, а затем, повернув на широкую аллею, с любопытством разглядывала проезжавшие мимо кареты, а также наряды дам, прогуливавшихся с элегантными джентльменами.

Сейчас, окончательно успокоившись, Селия мысленно вернулась к разговору с Энтони – не к его оскорблениям, а к тому, чем все закончилось бы, если бы она, допустим, приняла его предложение. Действительно, что бы это означало для ее будущего? Селия размышляла об этом какое-то время, а потом вдруг почувствовала, как чья-то огромная тень закрыла солнце. Подняв голову, она увидела высокого темноволосого мужчину на крупном светлом коне.

– Добрый день, мистер Олбрайтон, – сказала Селия. – Какое совпадение, что вы сегодня тоже оказались здесь.

– Сегодня очень хорошая погода, вот я и решил, что нельзя упускать такой день. Выходит, мы с вами, Селия, кое в чем похожи.

Она пожала плечами:

– Может, и похожи. Хотя не исключено, что вы нарочно последовали за мной сюда.

– Зачем мне это? – Он соскочил с коня и приблизился к ней с чарующей улыбкой.

Селия невольно рассмеялась.

– Думаю, вы лучше меня знаете, зачем вам это.

Она продолжила прогулку, а Джонатан, взяв коня под уздцы, зашагал с ней рядом. Через несколько минут Селия выразительно взглянула на него и тяжко вздохнула, давая понять, что не нуждается в обществе. Но Джонатан, не обратив на это ни малейшего внимания, вновь заговорил:

– Так вот, я не следовал за вами. Хотя, конечно же, знал, что если встречу вас в парке, то вам сложнее будет избегать меня здесь, чем в собственном доме. Ведь вы поступали именно так, не правда ли? Вы избегали меня.

Селия фыркнула и пробурчала:

– Вы более тщеславный, чем я думала, мистер Олбрайтон.

– Однако вы утверждаете, что я ошибся, верно? Получается, что не только я прибегаю к уловкам.

Тут Селия вдруг остановилась и, повернувшись лицом к Джонатану, заявила:

– Да, вы правы, я избегала вас. Потому что в тот день я не соображала, что делала. А сейчас ваше присутствие очень меня смущает. Более того, я пришла сюда, чтобы обдумать важные для меня вопросы, а не болтать с вами.

– Значит, вы сожалеете о той страсти, Селия? Если так, то я отнесусь к этому с полным пониманием и снова извинюсь за то, что воспользовался тогда вашим состоянием.

Селия снова вздохнула. «Какой же он, однако, настойчивый», – подумала она. Но Джонатан смотрел на нее с искренним сочувствием, и она не могла ответить грубостью. «К тому же он очень красивый мужчина», – мысленно добавила Селия; как ни странно, она не могла не думать об этом даже сейчас, после того как заявила, что хочет остаться одна. И если честно… О Боже, ее по-прежнему к нему влекло, несмотря на все ее смущение и замешательство.

Стараясь говорить как можно спокойнее, Селия ответила:

– Меня учили, что сожаления – удел дураков, так что я ни о чем не сожалею. Но я прекрасно знаю, что между нами не может быть ничего общего, вернее – ничего серьезного.

Мистер Олбрайтон промолчал; он не пытался возражать и, следовательно, был с ней согласен. Но если так, то он, наверное, сейчас уйдет. Возможно, даже съедет из ее дома. И это, пожалуй, было бы самое лучшее… Да, было бы очень хорошо, если бы он покинул ее дом.

И тотчас же, едва лишь Селия подумала об этом, ей сделалось ужасно грустно и в груди словно образовалась какая-то пустота. Но она отчитала себя за слабость, вернее – за глупость. Ах, какой же глупой она все еще бывала иногда…

Какое-то время они молча продолжали прогулку. Наконец Джонатан с улыбкой спросил:

– О каком же важном деле вы размышляете? Наверное, обо мне, то есть о наших с вами отношениях?

– Нет, мистер Олбрайтон, я думаю о своем будущем и о том, что же мне теперь предпринять. Видите ли, недавно я обнаружила, что существует долг, который может разрушить все то, что я уже успела сделать. И в результате моя независимость может оказаться очень непродолжительной.

Олбрайтон изобразил удивление.

– Неужели вы увлеклись азартными играми, Селия? Если нет, то я не поверю, что ваш долг так уж велик.

– Уверена, он гораздо больше того, что я могу заплатить. Я узнала, что моя мать должна Энтони Дардженту огромную сумму, и если этот долг не будет возвращен, то я наверняка лишусь своего дома.

Они опять надолго умолкли. «Между нами не может быть ничего общего, вернее – ничего серьезного», – вспомнились Джонатану слова Селии. Разумеется, он прекрасно понимал, что она имела в виду, однако очень сомневался в том, что ситуация столь однозначна. Кроме того, его очень заинтересовала история долга Энтони Дардженту, и он надеялся, что Селия все-таки расскажет о ней поподробнее. И в тот момент, когда они свернули на узкую уединенную тропку, девушка наконец заговорила: