Старый журналист, с дерьмом Макса в одной руке и газетами под мышкой, щуря глаза за стеклами очков, продолжал озираться.

Эудженио тоже озадаченно смотрел по сторонам и хмурил брови. Макс же как будто обезумел, срывался с поводка и скулил, словно завидев кошку.

– Тише… Господи Иис…

Его снова прервал шум. На сей раз он больше походил на пронзительный свист.

Эудженио смотрел вверх. Пьеро Ристори тоже поднял глаза и в ясном небе над зданиями, прямо над дорогой, увидел черный вращающийся диск. Пока он сообразил, что это крышка канализационного люка, диск со свистом полетел вниз и вклинился в крышу “пассата-вариант”. Стекла треснули, колеса сплющились, и ошалело загудела сигнализация.

Краем глаза старый журналист увидел, что из-под тротуара напротив поднимается, как кобра, столб белой пены. Струя воды поднималась выше ограды виллы Ада.

Потом ему показалось, что люк извергнул нечто черное.

– Что за чертовщ…?! – воскликнул Эудженио.

В десятке метров над их головами размахивал руками и ногами человек. Мгновение спустя он полетел вниз, как ныряльщик, прыгнувший со скалы, и рухнул на асфальт.

Пьеро Ристори закрыл глаза. Когда мгновение спустя он их снова открыл, то увидел, что человек стоит на осевой линии виа Салариа. Ноги у него дрожали, но сам он чудесным образом был цел и невредим.

Не обращая внимания на то, что вода заливает асфальт, журналист сделал навстречу ему два шага.

Он с удивлением обнаружил, что это старик, худой и одетый в черные лохмотья, когда-то бывшие спортивным костюмом. Мокрые волосы облепили лицо. С подбородка спускалась длинная седая борода. Он стоял, не сдвигаясь с места, словно ноги его были приклеены к асфальту.

Журналист сделал еще три шага, обогнув припаркованные у тротуара машины.

“Нет, не может быть…”

Несмотря на то что прошло полвека, несмотря на атеросклероз, сужающий его кровеносные сосуды, несмотря на длинную бороду, закрывавшую нижнюю часть лица человека, старые височные доли Пьеро Ристори при виде холодных, как сибирские равнины, глаз и крупного носа сработали безошибочно.

Он перенесся назад во времени, в лето 1960 года. Рим. Олимпиада.

Этот человек был Сергей Пелевин, великий прыгун с шестом, взявший золото. Он тогда исчез вместе с группой русских спортсменов, и никто о нем так ничего и не узнал. Пьеро Ристори после награждения брал у него интервью для “Коррьере делла сера”.

Но что он делает полвека спустя посреди виа Салариа?

Руки дрожали. Журналист, ведя за собой на поводке пса, приблизился к спортсмену, который все стоял как статуя посреди дороги.

– Сергей… Сергей… – запинаясь, пробормотал Пьеро Ристори. – Куда ты подевался? Где был? Почему тогда пропал?

Спортсмен обернулся и в первый момент как будто бы не увидел журналиста.

Потом он моргнул, словно солнце на горизонте слепило его, и с сияющим взглядом, шамкая беззубым ртом, произнес:

– Свободу… я выбрал…

Сергей Пелевин не закончил фразу, потому что несшийся со стороны Олимпика на скорости больше ста двадцати километров в час “смарт”, не успев затормозить, врезался в него.

Саверио Монета крепко сжимал ее руку все то время, что поток швырял и кружил их, волоча за собой по черным галереям подземного некрополя. Они литрами наглотались воды и оставались без кислорода бесконечно долгое время, но потом бог весть как вынырнули под сводом галереи, где оставалось немного воздуха.

Саверио, уткнувшись носом в потолок, лихорадочно глотал воздух и кашлял. Ларита рядом с ним тоже непрерывно откашливалась.

– Держишься? – тяжело дыша, прошептала певица.

Саверио получше уперся руками и ногами в стены погребальных ниш. Стоит ему на секунду расслабиться, и мощное течение унесет его прочь.

– Да. Держусь.

Ларита ухватилась за каменный выступ.

– Все в порядке?

– Да. – И для убедительности он прибавил: – В порядке.

Это была неправда. Он, кажется, сломал себе правую ногу. Когда их несло течением, его с размаха шибануло о каменную стену.

Он отнял от камня правую руку и потрогал саднящее место. Он нащупал…

“О боже”.

…вонзившийся в кожу длинный острый осколок.

“Мне в бедро воткнулся какой-то кол…”

Потом до него дошло, и он чуть не разжал пальцы.

Из ноги как нож торчала его собственная бедренная кость. Закружилась голова. Уши горели. Пищевод сжался, и к горлу подступила едкая кислота.

“Я теряю сознание”.

Он не мог этого допустить. Если он лишится чувств, его засосет в водоворот. Он крепче вцепился в камень, дожидаясь, когда пройдет головокружение.

– Что будем делать? – далеким эхом донесся голос Лариты.

Саверио стошнило, и он прикрыл глаза.

– Останемся здесь? Будем дожидаться помощи?

Он с огромным усилием разжал губы:

– Не знаю.

“Я теряю кровь”.

Вода мешала ему увидеть рану. И это было хорошо.

– Я тоже не знаю, – немного погодя ответила Ларита. – Но здесь мы не можем оставаться.

“Пожалуйста, помоги мне, я умираю” – вот что просилось у него с языка. Но он не мог. Он должен был вести себя по-мужски.

“Какой абсурд…” Два дня назад он был бесцветным работником мебельной фабрики, жалким подкаблучником, а теперь он в затопленных катакомбах бок о бок с самой известной итальянской певицей и вот-вот умрет от потери крови.

Судьба-насмешница решила дать ему шанс. Эта девушка, которая ничего не знает ни о нем, ни о его пожизненной невезучести, будет судить о нем по тому, каким он себя покажет.

Хотя бы кто-то хотя бы раз в жизни увидит в нем героя. Человека с бесстрашным сердцем. Самурая.

Как говорил Ямамото Цунэтомо в “Хагакурэ”{Ямамото Цунэтомо (1659–1719) – японский самурай, впоследствии монах-буддист, на основе бесед с ним было составлено руководство воина-самурая “Хакагурэ” (“Сокрытое в листве”).}? “Путь самурая обретается в смерти”.

Он почувствовал, что, несмотря на боль, способен собрать волю в кулак.

“Покажи ей, кто таков Саверио Монета”.

Он открыл глаза. Было темно, но он видел, как покачиваются на воде кости покойников. Значит, немного света откуда-то просачивалось.

Ларита с трудом боролась с течением.

– Похоже, вода прибывает.

Саверио попытался сосредоточиться, не думая о боли.

– Послушай… Воздух скоро кончится. И кто знает, когда еще приедут спасатели. Нам надо выбираться самим.

– Как? – ответила вопросом Ларита.

– Мне кажется, я вижу слабый свет в той стороне. Ты тоже видишь?

– Да… Едва-едва.

– Хорошо. Идем туда.

– Если я отпущу стену, меня унесет вниз.

– Я тебе помогу. – Мантос двинулся на голос певицы, погружая пальцы в крошащийся туф. – Погоди… Возьмись мне за плечи.

Боль затуманивала взгляд. Чтобы не закричать, он выудил из воды кость и сжал ее в зубах. Затем придвинулся к девушке, она обхватила его за плечи, скрестив ноги вокруг его бедер.

Маттео Сапорелли был рыбой.

Точнее, желтоперым тунцом. Нет, дельфином. Великолепным самцом-дельфином, плавающим среди загадочных руин Атлантиды. Прижав руки к телу, он двигал головой вверх-вниз синхронно с ногами, сросшимися в рыбий хвост.

“Я морское млекопитающее”.

Он изучал остатки великой цивилизации, похороненной в морских пучинах. Сейчас он находился в длинных коридорах, ведущих в королевские покои. Своим зорким глазом он видел золото, драгоценные камни, старинные ожерелья, поросшие водорослями и кораллами. Видел крабов и лангустов, ползающих по горам золота.

Ему было хорошо. Потребовались долгие миллионы лет обратной эволюции, чтобы вернуть млекопитающих в море, но игра воистину стоила свеч.

“Жизнь в воде на порядок совершеннее”.

Состояние волшебной благодати нарушала лишь одна проблема.

Воздух. Чтобы быть дельфином, ему немного не хватало воздуха. Обидно. Он помнил, что китообразные могут подолгу находиться под водой, ему же отчаянно требовался воздух.