– Кьятти, это по-королевски! – выкрикнул кто-то.

– Ральф, ты сила! – прокричал другой.

Мантос был уже в нескольких метрах от певицы. Скрестив на груди руки, Ларита хмуро смотрела на сцену. Она была невысокого роста, но ладно сложенная. И резко диссонировала со всем окружающим.

Долговязый бородач в темных очках, потертой кожаной куртке, ковбойских сапогах, рваных джинсах и фланелевой рубашке в клетку прилип к ней, над чем-то посмеиваясь и по-свойски пихая ее локтем. Однако, не похоже было, что ей так же весело.

Мантос был уверен, что ковбой – какая-нибудь знаменитость. Здесь на этом празднике варианта было всего два: или ты звезда, или – официант. У того по всем статьям был вид рок-музыканта.

Музыкальные предпочтения предводителя Зверей Абаддона охватывали различные жанры: от “Кармины Бураны” Орфа до Вагнера, от Popol Vuh до Dead Can Dance, не последним шел и Билли Джоэл. Итальянскую музыку он на дух не выносил.

Когда ковбой снял шляпу, чтобы помахать Кьятти, Мантос увидел бандану с семицветным “флагом мира”.

Такую бандану носил Кашмир, солист рок-группы из Анконы Animal Death. Кумиров Мердера и Зомби.

Кашмир подозвал Мантоса:

– Эй! Официант, иди-ка сюда.

Мантосу пришлось обернуться.

– Вы мне?

– Да, тебе. Иди сюда.

Предводитель Зверей подошел, низко опустив голову. Выставил перед ними поднос с последним бокалом шампанского.

– А пивка не найдется?

– К сожалению, нет.

– Будь другом, сходи за кружечкой, а? А еще лучше тащи сюда сразу ящик!

Мантос кивнул.

Ларита хлопнула певца по плечу.

– Пойду пройдусь. Еще увидимся.

Предводителя Зверей поразил голос Лариты. Глубокий и хриплый. На затылке под ежиком волос виднелись два маленьких вытатуированных крыла ангела.

“Вот сюда и падет Дюрандаль”.

– Давай, – ответил ковбой. – Ты на какую охоту идешь? Я все не выберу.

– Ни на какую. Ненавижу эти вещи. – И Ларита ушла прочь, в нескольких метрах позади нее плелся Саверио, извергая про себя проклятия.

Мерзавка не идет на охоту. Только этого не хватало. Невезение продолжало преследовать его.

Певица неожиданно обратилась к нему:

– Извините, вы не видели Чибу… Фабрицио Чибу?

“Что еще за Чиба?”

Поскольку язык у Мантоса отнялся, он лишь пожал плечами.

Ларита, казалось, была обескуражена его невежеством.

– Писателя! Не знаете его? Он только что читал со сцены стихи.

– Извините, нет.

– Не важно. Спасибо. – Ларита смешалась с толпой.

Сильвиетта была права, эта мерзавка – защитница животных. И как прикажете ее похищать?

Мантос осушил последний бокал шампанского.

Фабрицио Чиба тоже принимал очередную порцию двойного скотча, усевшись за столик в сторонке. Было страшно подумать, что порноролик может оказаться в интернете.

– Братэлло! – Паоло Бокки направлялся к столику с еще одним стаканом мохито в руке. Судя по походке, он уже порядком набрался. Глаза налились кровью, он весь вспотел, словно только что отыграл баскетбольный матч. Под мышками на пиджаке обозначились темные разводы. Он ослабил галстук и расстегнул рубашку, из-под нее виднелся край шерстяной майки. Ширинка на брюках была расстегнута.

Хирург обнял Фабрицио за шею.

– Ты чего тут делаешь, один-одинешенек?

У писателя даже не было сил отреагировать по-настоящему:

– Ничего.

– Мне сказали, что ты прочитал грандиозные стихи. Жаль, я был в сортире, пропустил.

Чиба опустил голову на стол.

– Унылый ты какой-то. Что случилось?

– Моя репутация висит на волоске.

Бокки опустился на соседний стул и, закурив, глубоко затянулся.

Какое-то время оба молчали. Наконец хирург поднял голову к небу и выпустил облако дыма.

– Сколько можно, Фабрицио. Опять ты за свое?

– Ты о чем?

– О репутации. Скажи, мы с тобой давно друг друга знаем?

– Даже слишком.

Бокки пропустил колкость мимо ушей.

– С лицейских пор ты ни на йоту не изменился. Вечно озабочен репутацией. Словно кто-то постоянно следит за твоими поступками. Мне ли тебе объяснять? Ты же писатель, до определенных вещей своим умом должен доходить.

Фабрицио, потеряв терпение, обернулся к старому однокашнику:

– Что? О чем ты вообще?

Бокки зевнул. Потом взял его за руку.

– Значит, ты не понял. Эпоха репутаций закончилась, умерла, канула в Лету. Ушла навсегда вместе с прошлым тысячелетием. Не существует больше пятен на репутации. Перевелись, как светляки. Никто не совершает больше позорных поступков, кроме тебя, в своем воображении. Посмотри только на них. – Он кивнул в сторону массы, рукоплещущей Кьятти. – Мы катаемся в дерьме, счастливые, как свиньи в хлеву. Возьми меня, например. – Бокки, шатаясь, поднялся на ноги и развел руки, словно выставляя себя на всеобщее обозрение, но у него поплыло перед глазами, и ему пришлось опуститься на стул. – Я учился в Лионе у профессора Ролана Шато-Бобуа, у меня кафедра в Урбино, я заведую отделением. И что же, посмотри, на кого я похож. По старым меркам я ходячее позорище, человек, с которым невозможно общаться, набитый деньгами мужлан, наркоман, презренный тип, наживающийся на слабостях старых кошелок, – но ведь это не так. Меня любят и уважают. Меня приглашают даже в Квиринальский дворец на официальное празднование Дня Республики и наперебой зовут участвовать в медицинских передачах. Извини, но если уж говорить начистоту… Твоя передача на телевидении – разве не отстой?

Чиба попробовал было защищаться:

– По правде говоря…

– Да ладно тебе, самый что ни на есть отстой.

Фабрицио сдался и кивнул.

– А история с той девицей, дочкой… Не помню кого, но это ж тоже позор.

Чиба поморщился:

– Ну, хватит уже.

– И что с тобой сталось? Ровным счетом ничего. Сколько твоих книжек разошлось благодаря этим так называемым пятнам позора? Немало. И все твердят, что ты гений. Вот видишь? То, что ты зовешь пятном позора, – всего лишь отблики шоу-мира, придающие персонажу блеск и великолепие и делающие твою фигуру ближе к людям и симпатичнее. Если этических и эстетических норм больше нет, то само собой отмирает и понятие репутации. – Бокки наклонился к Чибе и душевно обнял его. – И вообще, знаешь, кто единственный не совершал в жизни позорных поступков? Ни одного?

Писатель покачал головой.

– Иисус Христос. За тридцать три года жизни он ни разу не облажался. Этим все сказано. А теперь сделай мне одолжение. Возьми-ка эту карамельку. – Бокки вытащил из кармана овальную таблетку фиолетового цвета.

Фабрицио недоверчиво на нее взглянул.

– Что это?

Бокки выкатил глаза так, что глазные яблоки выступили из орбит, как у болотной жабы, и загадочным тоном старого торговца редкими пряностями объяснил:

– Фенолгидрохлорид бенджорекс. Не абы какой галлюциноген, по обычным каналам не добудешь. – Он хлопнул себя в грудь. – Особенная штука. Этот товар есть только у дяди. Представляешь себе всякие волшебные грибы, мескалин, экстази и прочие МДМА? В сравнении с этой таблеточкой все они все равно что гутталакс. Это средство внесено Human Rights Watch в категорию химического оружия. Его использовали в нейропсихиатрических экспериментах в русских тюрьмах, чтобы вернуть в детство чеченских террористов, и в русском центре космических исследований при изучении психотропных эффектов в условиях невесомости. Сейчас мы с тобой примем по одной – увидишь, как этот балаган разом превратится в страну Оз, и мы с тобой оттянемся по полной. – Бокки сунул таблетку в карман Чибе, но тот в ужасе отшатнулся и как ужаленный вскочил из-за стола.

– Бокки, твои дела совсем плохи. Ты не только наркоман, ты еще и псих. Хочешь со мной разделаться, признайся. Ты ненавидишь меня. Чеченцы… невесомость… конец эпохи репутаций… Сделай одолжение. Умоляю тебя. Оставь меня в покое. Между нами никогда не было никакой близости. Даже в лицее. Мы никогда не были ни друзьями, ни братьями, никем, черт возьми. У нас нет ничего общего, так что будь так любезен, оставь меня в покое, а если встретишь меня на дороге, сверни.