Воспрянув духом, Фабрицио зашагал, сопротивляясь порывам встречного ветра. Мрачный силуэт замка Святого Ангела таял в водном мареве. Писатель прошел по мосту Ангелов. Вода в реке поднялась и гудела под ногами, бурля между опор.

На противоположном берегу набережная казалась металлическим бакеном, неподвижным и невыносимо грохочущим. Канализационные люки извергали серые потоки, бурно бежавшие вдоль тротуаров. На всех въездах в центр города группами выстроились сотрудники дорожной полиции в желтых плащах с регулировочными жезлами, пытавшиеся как-то сдержать поток машин. Было похоже на исход из города, оказавшегося под угрозой бомбардировок.

Фабрицио пробрался между машинами и нырнул в первый же переулок. Тот вывел его на небольшую площадь, на которой сцепились два типа, не поделив свободное место для парковки. Их подружки, обе блондинки, одетые как манекенщицы у Версаче, на два голоса орали через опущенные стекла машин.

– Энрико! Не видишь, он хам, оставь его.

– Франко! Не связывайся ты с ним, таким дерьмом.

Фабрицио прошел мимо, не удостоив их взглядом. Вот и улица Коронари.

Жуть какая.

Но все позади, он уже пришел.

– Так, значит, не хочешь заниматься со мной любовью?

Серена приоткрыла один глаз. Чтобы уснуть, она приняла двадцать пять капель нитразепама. С трудом приподняв голову, она увидела на пороге комнаты темный силуэт мужа.

– Чего тебе? – промямлила она, чувствуя сладковатый привкус бензодиазепина на онемелом языке. – Не видишь, что я сплю? Пришел ругаться?

– Ты сказала, что не хочешь заниматься со мной любовью.

– Не начинай. Оставь меня в покое. Так будет лучше, – отфутболила она его, опустив голову в подушки. Несмотря на сон, мозг Серены зафиксировал, что тон у Саверио необычный – какой-то решительный. И такая прямолинейность была не в его стиле. “Придурок напился”. Она пошарила в ящичке комода, ища маску для глаз и затычки для ушей. Она сбилась с ног, весь день мотаясь по Риму в поисках гончарного круга, и теперь была никакая.

– Повтори. Повтори, если хватит духу, что не хочешь заниматься со мной любовью.

– Я не хочу заниматься с тобой любовью. Теперь доволен? – Она нащупала маску.

– Предпочитаешь, чтобы тебя трахали грузчики, да?

Теперь он, однако, хватил через край. Следовало одернуть его. Она приподнялась на локте и огрызнулась:

– Ты спятил? Что ты себе позволяешь? Я тебя… – Он она не смогла продолжить, потому что, хотя свет коридорной лампы слепил глаза, ей показалось, что Саверио голый и… “Нет, это невозможно… Да, он побрился наголо”. По позвоночнику пробежала дрожь.

– Знаешь, что они говорят мне каждый раз, как я иду на склад? Что из тебя бы вышла порнозвезда. Вообще они не так уж далеки от истины. Взглянуть только, как ты одеваешься. Та еще шлюха! До того шлюха, что говоришь, будто секс – это пошло, а сама вшиваешь силикон в грудь. – И он грубо расхохотался.

У Серены душа ушла в пятки. Она даже не дышала, сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в артериях. Что-то было не так с ее мужем. И не потому, что он внезапно заревновал или что обрил голову. Да, это тоже были тревожные симптомы. Но больше ужасал его голос. Он переменился. Казался чужим. Стал грудным и злым. И этот смех – злорадный, смех психопата, одержимого.

Серена Мастродоменико всегда знала, что рано или поздно у ее мужа может снести башку. Саверио был фрустрированный неудачник. Слишком зажатый, слишком легко на все соглашающийся, слишком податливый, слишком вежливый со всеми. Ей он нравился таким. Он напоминал ей тех упряжных лошадок, которые тянут повозку, сносят всю жизнь побои и умирают, надорвавшись от непосильного труда. Но в глубине души она знала, что внутри у Саверио ад, который изводит его денно и нощно. И ей нравилось подкалывать его, чтобы проверить, сколько он может выдержать, позволит ли он себе хотя бы иногда дать выход гневу. За десять лет брака такого ни разу не случалось.

“Вот оно и случилось, черт побери”. Она вспомнила тот фильм. История образцового служащего, прекрасного семьянина, который, застряв однажды в пробке, съезжает с тормозов и расстреливает всех кругом из помпового ружья. Ее муж один в один как тот тип.

Саверио медленно подошел к кровати:

– Ты не знаешь меня, Серена. Ты даже представить себе не можешь, на что я способен. Думаешь, что все знаешь, но ты ничего не знаешь.

Увидев в руке у мужа меч, Серена взвизгнула и прижалась к стене.

– Тихо! Заткнись! Детей разбудишь! Ах да! Кстати, о детях. Думаешь, я не знаю, почему ты так настаивала на пробирке. Не из-за возраста. Думаешь, я так и повелся на это вранье. Нет! Просто я внушаю тебе отвращение. – Саверио развел руки, открывая взгляду свое нагое тело. – Скажи, я так отвратителен?

Серена Мастродоменико не была экспертом по части психотических синдромов, хотя и прослушала двухгодичный курс психологии в университете. Но народная мудрость гласила, что помешанным перечить не стоит. И в этот момент такое поведение ей показалось как нельзя более подходящим.

– Нет… Совсем нет, – пролепетала она, с удивлением обнаружив, что еще способна говорить. – Послушай, Саверио. Положи меч. Я сожалею о том, что сказала. – Она сглотнула. – Ты же знаешь, я тебя люблю…

Он затрясся от смеха.

– Нет… Только не это, умоляю… Без этого ты могла бы обойтись. Ты меня любишь! Ты меня любишь? Сколько я тебя знаю, первый раз слышу от тебя такие слова. Даже когда я подарил тебе обручальное кольцо, ты мне этого не сказала. Ты меня тогда спросила, можно ли его поменять. – Он обернулся к окну, словно бы там кто-то был. – Ты понял? Понял, что надо делать, чтобы тебя любила жена? А еще говорят, что институт брака переживает кризис.

Надо спасаться бегством. Балконное окно было закрыто, и жалюзи тоже опущены. Да даже если она его откроет, они ведь на четвертом этаже, у них под окнами – голый асфальт автостоянки. Если позвать на помощь, он ее ударит мечом. Остается только умолять о пощаде, взывая к старому доброму Саверио, если от него что-то осталось в больном мозгу этого шизофреника.

Но такое было немыслимо. За все свои сорок три года Серена ни разу никого не просила о пощаде. Даже сестер-урсулинок, когда они били линейкой по костяшкам пальцев. Характер Серены Мастродоменико был выкован по строгим образцам лютеранской морали “Тирольских судовых плотников”. Отец, годы юности проведший учеником в столярной мастерской в немецкоязычном Брунико, говорил ей, что самые ценные породы дерева ломаются, но не гнутся.

“А ты, крошка, тверда и ценна как эбеновое дерево. Ты никому не позволишь сесть тебе на голову. Даже мужу. Обещай мне это”.

“Да, папочка, обещаю”.

Так что и речи не могло быть о том, чтобы просить пощады у этого жалкого куска дерьма, психованного дармоеда Саверио Монеты, сына простого рабочего с завода “Осрам” и безграмотной крестьянки. Она его отмыла, пустила в свою постель, убедила дорогого папочку принять его в семью, ввела его гнилое семя в свое лоно, чтобы произвести детей – а теперь он угрожает ей мечом.

Серена схватила с тумбочки будильник и кинула им в мужа, скрежеща зубами:

– Пошел ты! Давай, убивай! Сделай это, если хватит духу. Я тебя не боюсь, дохлый таракан! – И двинулась в его сторону.

Маргерита Левин Гритти жила в старинном особняке с тяжелыми парадными воротами, в которых пряталась маленькая дверь.

Фабрицио Чиба нажал золоченую кнопку домофона. Лампочка над телекамерой пальнула резким светом. Стуча зубами, он подождал полминуты, затем позвонил еще раз. Посмотрел на часы. Ноль десять.

Чисто статистически, сказал себе Фабрицио, крайне маловероятно, что ее нет. Так много обломов подряд просто не могло случиться. Как если играть в кости, и у тебя десять раз кряду выпадает семерка.

Он нажал кнопку и не отпускал ее:

– Ответь же! Проснись.

И, благодарение Богу, женский голос, наконец ответил: