«Я говорю слова простые эти…» Я говорю слова простые эти, Сгорая откровенностью дотла: Мне кажется, нельзя на свете Счастливей быть, чем я была. Весельем и волненьем ожиданья Светился каждый новый день и час Без сожалений, без воспоминаний, Без лишних фраз И без прикрас, Все было для меня всегда как в первый раз. Всегда ждала я торжества и чуда, Волхвов, Даров, Двугорбого верблюда, Луны, положенной на золотое блюдо И, главное, читательской любви. ИЗ СБОРНИКА «ОДИНОЧЕСТВО» (Вашингтон, 1965) Одиночество твое, одиночество мое, Наше, ваше, их Одиночество. Ирина Одоевцева «В городском саду…» В городском саду, В теплом свете дня, Лирою скользит Лебедь на пруду. — Я сейчас приду, Подожди меня. Возле тучки той, Как верблюд, горбатой. Я сейчас приду, Подожди меня И побудь со мной До заката. «Сон без начала и конца…» Сон без начала и конца, Сон в центре звездного кольца, Сон, раскаленный добела. В сияньи тонет голова, Сияньем кружатся слова. Из лука воина-стрельца Летит крылатая стрела, Летит и ранит Льва — Льва или Солнце? Стон львино-солнечной тоски, Сон раскололся на куски. Но нет. Сон цел. Осколки сна, как голубки, Влетают в круглое оконце Высокой тесной голубятни. И сон становится понятней, Насквозь, как море, голубой, И можно быть самой собой, Пока я сплю, пока сон цел, Пока божественный прицел Стрелу приводит прямо в цель, И Пана пьяная свирель Тревожит легконогих нимф (Пан здесь! О, встретиться бы с ним!), И пенное морское чудище Из скользких ритмов, хрупких рифм Коралловый возводит риф, Русалочий слагает миф. Не с Паном, нет, не с пенным чудищем, Не с человеком, не со зверем Всем огорченьям, всем потерям Наперекор, Веду Я с небом разговор О будущем В раю. «Сердце чужое…»
Сердце чужое (ваше, читатель? Ваше, мечтатель? Ваше, прохожий?) Бьется в груди моей Всё разностопнее, всё тяжелей Ночью, и днем, и даже во сне, Повторяя одно и то же, Непонятное мне. На стене, на полу, на окне — Серебристолунные блики, И звенит соловьиное пение Полнолунного наваждения. В зеркалах черномазые рожи И прелестные нежные лики — Расплываются в лунной дрожи, Хоть они и мое отраженье, Все они на меня не похожи, А за ними, как фон, в зеркалах Рассыпается искрами страх. – Помогите мне! Помогите! Далеко на острове Крите Лабиринт, Минотавр кровожадный И ведущая нить Ариадны. Но найдутся другие нити, Те, что вас приведут ко мне, — Отыщите их, отыщите! «Как ты любила зеркала…» Как ты любила зеркала Любовью непонятной с детства, Ты в руки зеркало брала, Не зная, как в него глядеться. Полуоткрыв от страха рот, Над зеркалом ты наклонялась И, как Нарцисс над гладью вод, Вдруг восхищенно улыбалась. Еще не зная, что себя, Свое ты видишь отраженье, Уже восторженно любя Души земное воплощенье. «Над золотою полосой заката…» Полнеба охватила мгла… Тютчев Над золотою полосой заката Таинственно и чудно за звездой звезда… …Да, я, конечно, я когда-то В те баснословные года… Но в установленные сроки Всё унесли сороки-белобоки – И молодость мою, и деньги – на хвосте. И все-таки сознаться мне пора, Нет, никогда, Ни в те года, Ни в те, ни в те, Счастливей, чем сейчас, Вот в этот золотой закатный час, Когда почти доиграна игра, Когда полнеба охватила мгла, Счастливей, чем сейчас, Я не была. «Я живу день изо дня…» Я живу день изо дня Океански одиноко, И не знаю, отчего Нет ни одного Друга у меня. И казалось – что грустней, Безнадежней и темней Горестной моей судьбы? Ну, а вот, поди, Бьется радостно в груди Сердце. Если б, если б да кабы Улететь бы мне в Америку, В Тегеран, на Арарат, В Индию, в Китай, и к Тереку, И в Москву, и в Петроград, Чтобы встретиться с тобой. Друг далекий, друг и брат, Где бы ни жил ты на свете, На одной со мной планете, Разве встрече ты не рад? — Нашей встрече долгожданной, Нам обещанной с тобой Нашей общею судьбой? Ты читаешь строки эти, Ты в глаза мои глядишь, Сонно закрываешь веки — Остальное свет и тишь, Как в раю — навек, навеки. |
