«За верность. За безумье тост…» Роману Гулю — За верность. За безумье тост. За мщенье… Пенных кубков звон. Какой сквозной тревожный сон: Узорчатые рукава, «Дочь пекаря, сова… Слова, слова, слова…» Белеет мост. Блестит погост, О вихри вздохов, волны слез! Известно все заранее: Средь звезд И роз Апофеоз Непонимания. Высокий королевский дом В туманной Дании. И королева с королем И принц на первом плане. Прожечь вином, Залить огнем, Пронзить рапиры острием — Ни хмеля, ни похмелья. Цветы на память, на потом, Цветы на новоселье. Как тихо спит на дне речном, В русалочьей постели, Как сладко спит бессмертным сном Офелия. «Это молоточек память…» Это молоточек память, Искромечущее пламя, Звездноплещущее знамя В суматохе голубой, Волн ликующий прибой, Струн гитарный перебой, Разговор сама с собой, То, что скользкой льдинкой тает, То, о чем сосед не знает, То, чем пенится корыто, То, о чем стучат копыта По торцовой мостовой В Петрограде, над Невой, То, что пляшет шито-крыто Пляскою святого Витта В подсознании, на дне, Что потеряно во сне, То, что белой ниткой сшито, То, что шито красным шелком, То, что рыщет серым волком, Крысою по книжным полкам, То, о чем не скажешь толком, То, чего не объяснить, То, на чем порвется нить Жизни. И стихов. «Не во мне, а там вовне…» Не во мне, а там вовне, В сердце ночи, в глубине, Как на плоском дне колодца Светлодумная луна. Колкий луч спиралью вьется, Скользкою эмалью льется, Образуя на стене Искрометного уродца. В сердце ночи, у окна, Где стихи и тишина, Безысходно, точно встарь, Мутностеклый, длинный-длинный Блоковский горит фонарь. И в его бессмертном свете, В зеркалах и на паркете Рябь отчаянья видна. – Друг мой, незнакомый друг, На одной со мной планете… Очень мне «и ску и гру», Не с кем мне вести игру, Без ухаба, без ушиба, Без цыганского загиба. Некому: пожатье рук, Некому: — За все спасибо. – Здравствуй, здравствуй! — поутру. Вечером: — Спокойной ночи. Спи закрывши г лазы-очи, Спи до завтрашнего дня… Иль точнее и короче — Нет в лазури одиноче, Белопарусней меня! НОЧЬ В ВАГОНЕ У окна качается пальто, Как повешенный. Не о том. Совсем не то. Вместо имени — местоимение. Он. Оно. Растерянность, смятение С болью-солью смешаны. Дребезжанье, лязг и треск. За окном рога оленьи, Между рог оленьих крест Светится торжественно-неярко, Как ляпис-лазурная лампадка. До чего вагонно гадко, До чего вагонно жарко. Не забыть — в Вероне пересадка. На одной руке перчатка, А другая где? Потеряна. Все вперед бессмысленно-расчислено, По квадратикам размерено. Прямо под откос — К беде. Не уснуть бы, не проспать, Ведь в Вероне… Треск колес И вот опять Крест мелькает на лесной опушке. Надоедливый вопрос: Есть ли у кукушки ушки, Больно ль ей на каменной подушке В перегаре папирос? А вороне? Надо помнить, что в Вероне Пересадка. Затекли колени. Лязг и звон. Прыжок олений Под ритмический уклон В железнодорожный сон. Если бы суметь спасти И другого и себя, Если бы суметь уйти, Не волнуясь, не любя, Без предчувствий, без воспоминаний, Как идут на первое свиданье В празднично расцветший сад. Лунный луч завила повилика, В лунатичности серебряного блика Воскресает призрачно и дико Прошлое на новый лад. — Не оглядывайся, Эвридика, На тобой пройденный ад. Не оглядывайся. Не огляд… Провались поглубже, Эвридика, В белый беспредметный сон, В звон, скользящий под уклон. Ты проснешься впотьмах, Ты проснешься в слезах, Ты проснешься в тоске С красной розой в руке, На железнодорожном диване — Ни надежд, ни воспоминаний, Ни прощально-приветных огней. Лай собак, бегущих за оленем, Все заливчатее, все нежней, Все волшебней в воздухе весеннем Все прозрачнее, все розовей, Словно трелями исходит соловей Или фавн играет на свирели, Нет, на флейте. И летят часы, летят недели Молньеносно, как с горы летели Сани В русский лунно-голубой сугроб… … Это там. А это тут На заумно-умном плане, На воздушном океане. Херувимы, лейте, лейте, Исполняйте светлый труд, Лейте ужас с райских облаков В розами завитый гроб. Лейте, проливайте мимо, Лейте, лейте, херувимы, Как на розы Хирошимы Райский ужас между слов. |
