«Дождь шумит по грифельной крыше…» Дождь шумит по грифельной крыше, Еле слышно скребутся мыши Там внизу этажом пониже — Очень много мышей в Париже… Снова полночь. Снова бессонница, Снова смотрит в мое окно (За которым дождь и темно) Ледяная поту сторонница. Как мне грустно… Как весело мне! Я левкоем цвету на окне, Я стекаю дождем по стеклу, Колыхаюсь тенью в углу, Легким дымом моей папиросы Отвечаю на ваши вопросы — Те, что вы задаете во сне. О вчерашнем и завтрашнем дне. 1950 «В этом мире, слезами воспетом…» В этом мире, слезами воспетом, С каждым зверем и каждым предметом Ощущаю я братство-сестричество, Неразрывное с миром родство. Но не знаю сама отчего, Хоть и странно сознаться мне в этом, Мне роднее всего электричество. Я одна по аллее иду В черном, пышном приморском саду. Искрометно, как смех истерический, Рассыпается свет электрический, Лиловея, как роза на льду. Нет, пожалуй еще лиловей, Как над розой поет соловей Исступленно, в небесном аду. «Средь меланхолических ветвей…» Средь меланхолических ветвей Серебристо плещущей ольхи Вдохновенно, в совершенстве диком Трелями исходит соловей Над шафранною китайской розой. Восхищаясь собственною позой, Тень играет дискобольным бликом, И роса на бархатные мхи Капает жемчужинами слез. Розы, розы… Слишком много роз, Слишком много красоты-печали. Было слово (было ли?) вначале, Слово без словесной шелухи. Светляками, крыльями стрекоз Над кустами розовых азалий За вопросом кружится вопрос Ядовитее, чем купорос: Можно ли еще писать стихи. Можно ли еще писать стихи Всерьез?.. «На заре вернувшись с бала…» На заре вернувшись с бала Я усталая легла. В звездной пене, в лунных стружках, Застилая зеркала, Легкий сон на одеяло Наплывает из угла. От усталости в подушках Догорая вся дотла — До чего же я устала, До чего я весела! Если б жизнь начать с начала Я такой бы не была: Никому бы я не стала Делать ни добра, ни зла. А была бы я лягушкой, Квакающей у пруда (Стынет темная вода, Высоко блестит звезда). Или в крапинку кукушкой, Что усевшись на суку День-деньской твердит ку-ку В средних числах сентября, Не пророча, а для смеху, Рыжим листьям на потеху. Но средь звезд и снов скользя Ясно вижу — стать нельзя Ни лягушкой, ни кукушкой. Что ж? Согласна я — изволь — Взять себе другую роль: Стать простушкою-пастушкой, На которой хоть и зря В сказке женится король. «Дни считать напрасный труд…»
Дни считать напрасный труд. Дни бегут, Часы летят, Превращаются в года. В тихий сад на сонный пруд Принесли топить котят. Глубока в пруду вода, Хоть котята не хотят, Как уж не утонешь тут? И кошачая беда, Намяукавшись в эфире, В милосердном этом мире Исчезает без следа. Разве что блеснет звезда Светляком, скользотой льда, Острым лезвием секиры Над безмолвием пруда. Мне ж до Страшного Суда (Если будет Страшный Суд) Погрешить еще дадут. «Сорок градусов в тени…» Сорок градусов в тени. Душно каждому цветочку, Дурно каждому листочку, Только комары одни Да трескучие цикады Этакой жарище рады. Оборвать? Поставить точку, Потушить навек огни? Нет, поставлю многоточье… Будут и другие дни И прохладней и короче, Будут и другие ночи. Ну, и прочее и прочее — Все переживу воочию. Мне дышать не надоело, Хоть «печален наш удел». Жизнь приятнейшее дело Изо всех приятных дел. Я во сне и наяву С наслаждением живу. «Гладью вышитый платок…» Гладью вышитый платок, Мной подаренный не мне, Мной забытый на окне, Мной потерянный во сне. Хореический прыжок В нереальность повседневности, Слез соленый кипяток Между строф и между строк. От влюбленности? Из ревности? В небе звезды и гроза, Небо как его глаза. Беззаконие закона, Произвола благодать. Не понять, не разгадать — Осудить иль оправдать? Слишком тяжела корона Для курчавой головы. Окна настежь. Крик совы. Призрачно сияют свечи, Отражаясь в зеркалах, Как на Волге, как в Венеции, И с трапеции-балкона Без приветствия-поклона В спальню тихо входит страх. Дездемона, Дездемона, Прелести живой цветок, Где твой вышитый платок? Отблеск лунного опала. Обручальное кольцо Падает на покрывало. Как прозрачно, как устало, До чего невинным стало В мертвой прелести лицо. Все, что сердцу было мило, Все, что здесь оно любило, Все, о чем оно просило, Все, чем мучилось оно, Так недавно — так давно, Камнем кануло на дно. Хорошо ли, Дездемона, Между звезд и молний спать Хрупкогорлой и влюбленной, С ним навеки разделенной? Даже в сновиденьях врозь? И тебе ли иль Офелии В грозно-громовом веселии Звездометной карусели Выпало кометой стать? Если б сердце не болело, Не металось вкривь и вкось, О себе и об Отелло Позабыть бы удалось. Как она про иву пела И рукою влажной, белой… Обе плакали и пели — Дездемона и Офелия — Перед тем как умереть От любовного похмелия. Нет, довольно. Хватит. Брось! Ничего мне здесь не мило, Ни о чем я не просила, Ничего я не любила, Кроме лунных ожерелий Да цыганского безделья И подснежников апреля. Обо мне не надо петь, Не за что меня жалеть. |
