Она вздохнула, и голова ее тяжело опустилась мне на бок.

— Да услышат Ветры твои речи, пусть слова твои окажутся правдой... Я промокла насквозь. Поворотись и подними свои затекшие крылья, мудрейший, ибо пришла твоя очередь прикрывать нас от дождя.

Ланен спала — глубоким сном, в который ее погрузили целители, чтобы силы ее восстановились. Мы с Реллой вымыли ее и переодели, и я держал ее на руках, пока Релла помогала корчемнику принести новый тюфяк, чистые простыни и прочее постельное белье. Я бережно уложил Ланен на постель, а Релла осторожно укрыла ее лоскутным одеялом.

— Я пойду караулить, Вариен, — сказала Релла, когда я попытался было поблагодарить ее. — Мы с Джеми не будем ложиться. А ты поспи пока.

— Госпожа Релла...

Она улыбнулась:

— Знаю, сынок, только пусть это подождет до утра. Ты весь измучился.

Я обнял ее, приподнял в воздух и звонко поцеловал.

— Милая моя малышка, — сказал я, вновь поставив ее на пол. Она хоть и принялась отплевываться, но ей явно было приятно. — В сравнении с моей жизнью ты родилась лишь вчера, а Ланен и вовсе сегодня утром. Спасибо тебе за доброту... доченька.

Это ее рассмешило.

— Вот дракон окаянный, прах тебя побери! Твоя правда, порой я совсем об этом забываю.

— Держите ухо востро. А завтра будет моя ночь.

— Сказано — сделано. Стало быть, спи спокойно, дедушка!

Я затворил за нею дверь. На голове у меня все еще был мой венец, и я по-прежнему чувствовал себя Акхором, но, поскольку у меня не было нужды прибегать к Языку Истины, голова у меня не болела. Я подумал: может, стоит переделать венец, чтобы он был поменьше и легче, тогда я мог бы носить его постоянно. Шикрар изготовил его впопыхах, за какой-нибудь час, вскоре после того, как я превратился в человека, и сделал он это, чтобы мой народ смог признать во мне своего повелителя. Я был очень ему благодарен и вспоминал о нем каждый раз, когда надевал венец; и все же наши когти предназначены для того, чтобы сражаться и защищаться, а вовсе не для подобной тонкой работы. Венец мог бы быть в два раза меньше и при этом обрамлял бы самоцвет ничуть не хуже.

Я сидел, не сводя взгляда с Ланен, из-за сильного утомления мысли мои были рассеяны, но в душе уже устанавливалось величайшее спокойствие. Я был рад этому умиротворяющему чувству: оно заглушило былую боль, и думы мои обрели направление, заструившись единым потоком, точно осенние листья в листопад.

Встав, я подошел к окну и растворил ставни, чтобы впустить в комнату ночь, глубоко втягивая холодный воздух и наслаждаясь звездным светом и острым запахом хвои. В безмолвном мраке ночи я чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо за все время своего пребывания в облике гедри. Ланен, что лежала рядом, охваченная исцеляющим сном, лишь усугубляла это чувство одиночества. Во сне наши любимые совершенно нам не принадлежат, они отделены от нас, обращены лишь к своим собственным мыслям, куда никому другому нет доступа. На языке кантри сон называется инворишаан, «малая смерть», — так оно и есть: для нас всех это своего рода приготовление к тому, чтобы, когда подойдет настоящая смерть, мы сумели воспринять ее легче.

Смерть чуть было не явилась за Ланен.

Я радовался тому, что она исцелилась, но на сердце у меня отчего-то стояла такая тяжесть, словно никакого исцеления не произошло. Гнев, охвативший меня еще в Элимаре, поразил меня тогда своею силой. Я и не знал, что могу оказаться подвержен подобному чувству. На самом деле гнев мой не был направлен на Ланен — это была лишь попытка скрыть страх, холодивший мне сердце. Стоило мне подумать, что я могу потерять ту, которую любил больше всех на свете, как ужас пробирал меня до костей. Я видел, как Шикрар оплакивал свою любимую на протяжении восьми сотен лет, и в глубине души знал, что моя преданность возлюбленной ничуть не меньше. Прежде я гневался на Ланен за то, что она пренебрегла словами целителя, презрев собственную безопасность ради погони за излечением; но я знал, что на ее месте сделал бы то же самое. И кто бы осмелился сидеть и ждать собственной кончины, когда неизвестно наверняка, придет ли помощь, зато вполне очевидно, что смерть-то уж точно вскоре явится, если ничего не предпринять. У меня самого на это смелости не хватило бы, и все же я уговаривал Ланен подождать...

Кроме того, в мягкой тиши лунного света я признался себе, что меня одолевает страх за будущее. Что за странных существ вынашивает сейчас Ланен? Что должно получиться из них, что станется при этом с нею? Кровь ее теперь и в самом деле была перемешана с кровью кантри. Я содрогнулся, когда слова Ришкаана вновь эхом отозвались в моем сердце. Огромным усилием воли я отринул их, вместо этого обратившись к истине видения, что являлось мне когда-то во время вех-сна: яркий образ — мы с Ланен, вместе с нашими детьми, стоим, встречая прекрасный рассвет нового дня. Со вздохом я обратился к Ветрам, моля их, чтобы это оказалось правдой.

Объятый этой странной печалью, я снял с головы тяжелый венец и посмотрел на него. Самоцвет моей души. У меня даже в голове не укладывалось: я держу его в руках, хотя сам все еще жив! При обычном ходе вещей самоцветы могут существовать вне нашего тела только после смерти. Когда жизнь наша обрывается, внутренний наш огонь, высвобождаясь, поглощает тело, и единственное, что остается от нашего существования, — это самоцвет души. Это наша связь с прошлым, с теми, кого мы любим, это...

«Акхор, — услышал я вдруг голос собственного сердца, — это твой самоцвет. Больше он не составляет часть тебя. И это означает лишь одно: ты мертв, Акхор. Ты мертв, и вся твоя прежняя жизнь также мертва».

Мысль эта стучала у меня в висках, пульсировала в сердце, заглушая даже биение самой жизни. «Нет! Нет! Я жив! — вскричал я безмолвно, сжав самоцвет что было сил, чувствуя, как острые грани его врезаются мне в ладонь. — Я жив!»

Да, я жив. А Акхор мертв.

В этот миг я понял, что и то и это было правдой, и от такого осознания мне стало просто невыносимо. Я бы предпочел лучше, чтобы меня разрубил надвое вражеский меч, — это было бы куда менее больно.

Неужели мне суждено утратить вообще все то, что я прежде имел? Стать полностью человеком, но не более? Обладать телом юноши, заключающим в себе тысячелетнюю жизнь, воспоминания прошлого и давным-давно приобретенные знания, до которых здесь совершенно никому нет дела. Я знал, в каких местах у побережья острова встречались самые большие косяки рыбы, но остров этот если еще не погиб, то вот-вот готов погибнуть. Мне было известно, как находить по утрам восходящие потоки теплого воздуха там, где они дольше всего держались зимними ночами, я знал тысячу приемов и уловок, необходимых в полете, которым научил меня Шикрар, и еще с сотню, которым научился сам. Мне была ведома радость воздушной пляски на ветру во время летнего солнцестояния, когда мы вместе с сородичами пели величественным хором, и голоса наши сотрясали небеса, — голос, которым я больше не обладал. Как восхитительно было летним днем взмывать во весь дух к небесам, до самого Вышнего Воздуха, чтобы, отыскав его широкие волны, скользить по их гребням; чудесно было стремительно нырять, падая камнем вниз, а в самый последний миг вновь взметаться в чистое небо, испытывая ни с чем не сравнимое ликование от легкого холодка внутри... Никогда больше не испытать мне этого, ибо я лишен своих крыльев.

Никогда, никогда, Акхор. Вариен. Изменившийся.

Я знал так много всего, и многие из моих знаний составляли суть моей былой жизни; но теперь все это утратило для меня всякий смысл, стало бесполезным, потерянным навсегда. Думы эти накатывали мне на грудь, словно волны, обрушивающиеся на скалистый берег. Я был повелителем кантриов, Царем своего народа, — пытливо и неутомимо занимался поисками, всегда желая родичам лишь блага. И вдруг, в одно мгновение, я все это отбросил, связав с себя с женщиной, пленившей мое сердце. Мне было невыносимо стыдно признавать, что я ужасно сожалею обо всем случившемся, но больше переносить этого я не мог. Я все так же ее любил, глубоко и по-настоящему, но все же сейчас, в тишине ночи, вынужден был признать, что любовь моя всегда будет напоминать мне о том, чего я лишился. Не она обратила меня в человека — это произошло по замыслу Ветров и Владычицы, и нам, возможно, никогда не постичь этого замысла, — но если бы я не встретил ее, то до сих пор оставался бы повелителем кантри.