Я вздохнул, и Ланен сейчас же повернулась ко мне.

— Что печалит тебя в столь ясный день, любовь моя? — спросила она, усевшись на постель, чтобы зашнуровать подбитые мягким мехом башмаки.

— Ах, дорогая, я все еще принадлежу двум мирам, — ответил я. — Стоит мне лишь на мгновение подумать о своем народе, как я уже говорю себе не «они», а «мы», не успев и глазом моргнуть. Я счастлив быть человеком, поверь, однако сердцу моему требуется время, чтобы привыкнуть к этому.

Она приблизилась ко мне, пока я одевался, и одарила меня звонким поцелуем.

— У твоего сердца есть столько времени, сколько ему надобно, любовь моя. Ведь, пока оно привыкает, ты все равно рядом со мной.

Проворно подскочив к сундуку, что стоял подле стены, она вынула из него длинное одеяние из толстого сукна ярко-синего цвета.

— Там снаружи холодно, так что тебе понадобится вот это. Может, еще одну рубашку?

— Нет, благодарю, — ответил я. — Суконник я надену, но больше никакой одежды не требуется. Мне и так чересчур тепло.

— Слушай, Вариен, а ты уверен, что ты и впрямь человек? — спросила Ланен с усмешкой. — По-моему, ты похож на человека лишь снаружи, а внутри ты все тот же кантри. Ты не пробовал извергать пламя?

Я рассмеялся.

— Пробовал. Потом целый час говорить не мог. — Я схватил ее и привлек к себе. — Я полностью человек, дорогая. Может, ты хочешь, чтобы я тебе это доказал?

Вновь нежно поцеловав меня, она отстранилась и потянула меня за собой.

— Не сейчас, муж мой! Обуздай свой порыв. Я же говорю тебе: зимой солнце редко сияет подолгу. Давай выйдем из дому — день-то какой чудесный! Потом докажешь мне все, что захочешь, но если я вскорости не выйду наружу, то выйду из себя!

Каким бы пустяком ни казалось это обстоятельство, оно вновь напомнило мне, насколько коротка жизнь у народа, к которому я теперь принадлежал. Столь короткий срок, точно один удар сердца, — так недолго мы с Ланен будем вместе, так мало суждено мне прожить — а ведь изначально мне было отмерено, возможно, еще целое тысячелетие!

— Отправимся же и насладимся этим днем! — воскликнул я. Она направилась к выходу, но я оттащил ее в сторону. Я увлек ее, смеющуюся, на кухню и там, выпустив на мгновение, исчез в кладовой, чтобы через миг предстать перед нею вновь — с грудой сморщенных яблок и вчерашним караваем хлеба.

— Вот теперь — в путь! — провозгласил я и, схватив ее за руку, направился к двери.

Никогда еще не находил я столько необыкновенной радости в таких, казалось бы, простых вещах. Пока мы со смехом седлали лошадей, им, похоже, передалось наше настроение. Едва мы сели в седла, как они сорвались с места и понеслись легким галопом по дорожке, что вела к северным холмам. Ланен как-то рассказывала мне о Межном всхолмье — о том, как она, лежа по ночам в своей неуютной постели, мечтала побродить там. Немалую часть своей жизни она провела в ночных грезах, однако это нисколько не поколебало ее духа, не наполнило сердце преждевременной горечью — и это делает ей честь.

Мы дали лошадям волю, и они резво скакали по дороге. То ли им требовалось хорошенько подразмяться, то ли они просто пытались таким образом согреться, но они сами довольно долгое время не сбавляли галопа. Холмы возвышались впереди, и голые стволы деревьев отчетливо вырисовывались на высоких гребнях, переходя в сплошной бурый покров на склонах. Кони перешли на шаг, и мы ехали друг подле друга. Воздух слегка потеплел, и в нем то и дело чувствовался запах горящих дров, доносившийся с окрестных ферм, разбросанных тут и там; ветер почти полностью стих.

Подъехав к заснеженной лесной опушке, мы спешились, привязали лошадей, оставив им достаточно свободы, после чего накрыли их одеялами и, совершенно позабыв про захваченную снедь, направились в глубь леса. Среди голых ветвей я заметил кое-где темные глянцевито-зеленые пятна: некоторые деревья в отличие от своих погруженных в сон собратьев сохранили листву. Я поинтересовался о них у Ланен.

— Это мои любимцы, — сказала она с улыбкой. — Подойди-ка, понюхай, — и с этими словами она сорвала несколько листьев заостренной формы и растерла их в ладонях. Я почуял тонкий, приятный аромат.

— Что это? — спросил я восторженно.

— Илсанский пентрам, — ответила она. — Это одно из немногих известных мне деревьев — я выбиралась в лес нечасто, и при этом рядом не было никого, кто мог бы рассказать мне, какие деревья здесь растут. Правда, как-то раз в середине зимы Алисонда притащила домой ветки этого самого дерева и развесила их по всему дому, понатыкав там и сям. Их чудесный запах держался несколько недель, и я на всю жизнь запомнила его. Хотя здесь, на холоде, он кажется еще приятнее. — Рассмеявшись, она обняла меня, и я услышал, как разум ее переполняется восторгом, и от этого, казалось, даже воздух вокруг сделался теплее. — Ах, Вариен, до чего же чудесно! — воскликнула она, высвобождаясь из моих объятий. — Утерпеть не могу! Пошли, я поведу тебя на вершину вон того холма! — и она проворно устремилась вперед.

Я последовал за нею, однако ноги мои еще не вполне привыкли к человечьей походке, и вскоре я понял, что так мне ее нипочем не догнать. Поэтому я предпринял кое-что иное.

Каким же я оказался глупцом! И как я мог этого не предвидеть!

Я услышала позади крик Вариена. Вдвое быстрее я помчалась назад — и увидела, что он стоит на коленях прямо на холодной земле и в ужасе взирает на свои ладони. Они были слегка оцарапаны — судя по всему, он упал, — но я не видела в этом ничего особо ужасного. Он находился в полном смятении, и, глянув на него, я поняла, что на какое-то мгновение он лишился дара речи. Поэтому Язык Истины, как мне показалось, был бы сейчас очень кстати.

«Вариен, любимый, в чем дело? С чего такое горе?» Моя попытка прибегнуть к истинной речи ничего не дала. Такого раньше не случалось. Разум его был замкнут, я не могла воззвать к нему. Слова мои возвратились ко мне, точно отраженные эхом от скалистого утеса.

— Вариен, ответь же мне! Что произошло? — заговорила я вслух, не на шутку встревожившись. Вместо ответа он неловко поднялся с колен и прислонился спиной к ближайшему дереву. Его трясло, и он был бледен. Думаю, не будь у него за спиною дерева, он бы опять упал. На меня он так и не взглянул. Моя обеспокоенность, смешанная с любовью, еще больше усилилась — и очень скоро обернулась гневом, как обычно со мной и бывает. Подойдя к нему вплотную, я с яростью прошептала его полное имя:

— Вариен Кантриакор раш-Гедри Кадреши-на Ланен!

Тут он поднял глаза и наконец-то встретился со мною взглядом. Я продолжала, уже более спокойно:

— Если ты сейчас же не отзовешься, то, клянусь всеми святынями, я тряхну тебя так, что только зубы застучат! Ответь мне, муж! Что произошло?

Дыхание его было прерывистым, словно он только что стремглав уносил от кого-то ноги. Страшным усилием воли я заставила себя молчать и выжидала. Наконец ему с трудом удалось пробормотать несколько слов:

— Бежать... за тобою... слишком медленно...

Лицо его вновь исказилось гримасой боли и стыда; он то и дело сжимал и разжимал пальцы, словно пытался совладать с собственными руками, которые почему-то его не слушались. Я поборола в себе порыв броситься к нему, обнять... Словно по наитию самой Владычицы я знала, что он сам должен справиться с этим. И ждала. Наконец он выговорил:

— Потом я придумал, как тебя обогнать, чтобы добраться до вершины первым и дождаться там тебя... А-а! — Он откинул голову, словно на него обрушился невидимый кулак, и горло его сжалось настолько сильно, что ему пришлось едва ли не завопить, чтобы протолкнуть наружу слова. Страшным голосом он прохрипел: — Ланен, я пытался взлететь! — и с пронзительным криком вновь пал на колени: должно быть, они подкосились сами собой. Но самое худшее было уже позади; теперь, когда все выяснилось, он расплакался: рыдания сотрясали все его тело. Мне не оставалось ничего другого, кроме как крепко обнять его.