Если судьба сберегла вас от потери того, кого вы страстно любили, то вы, быть может, и не поймете меня — но я с готовностью сразился бы с демонами, лишь бы продлить то милое, нежное и мимолетное прикосновение, не дать голосу возлюбленной столь скоро умолкнуть навсегда — и сохранить в памяти звучание песни, которую мне уже не суждено услышать по эту сторону смерти.

Вскоре после того, как Марик излечился от недуга, Берис позаботился, чтобы мы все оставили дом моего господина, располагавшийся в торговой части Элимара. Мы должны были поселиться в Верфарене, чтобы магистр Берис смог продолжить свою работу в школе, одновременно присматривая за Мариком. Путешествие наше затянулось: обычно поездка из Элимара в Верфарен длится не более десяти дней, даже в зимнюю пору; у нас же она заняла почти две недели, и хозяину моему пришлось крайне нелегко. Прибыв на место, я несколько дней помогал ему прийти в себя после этого путешествия.

Когда ему полегчало, мы с Берисом начали уделять много времени работе с ним — помогали ему учиться ходить, а иногда даже ездить верхом. Выздоровление его шло на диво быстро, принимая во внимание все обстоятельства, однако я по-прежнему беспокоился. Мне не давало покоя видение его наспех залатанного разума...

Был поздний вечер на исходе второго месяца нового года — зима только-только перестала лютовать, и дни начали удлиняться, — когда я сумел наконец поговорить с Берисом один на один. Хозяин мой уже спал. Днем он проехал верхом несколько миль, после чего как следует поужинал — добрый знак. Я был в восторге оттого, что он так быстро восстанавливает свои силы, хотя и не переставал опасаться, что улучшение это, возможно, лишь временное.

Я знал, что Берис вряд ли будет заниматься чем-то важным в столь поздний час, но, проходя напоследок мимо его покоев по пути к себе, я заметил под дверью свет. Я осторожно постучал, и к моему удивлению мне тотчас же открыл слуга Бериса, Дурстан. Он пригласил меня внутрь, а немного погодя проводил в кабинет Бериса. Тот сидел за столом и был явно чем-то занят, однако вид имел вполне приветливый.

— Мастер Майкель, — произнес он, кивнув мне, — проходи, прошу. Надеюсь, нашему подопечному не сделалось вдруг хуже?

— Он идет на поправку, магистр, — ответил я, несколько рассеянно. В комнате стоял странноватый запах, и я пытался определить, что могло так пахнуть. Мне показалось, что подобный запах я уже где-то встречал.

— Что же тогда привело тебя ко мне? — спросил он с улыбкой. Мне было трудно начать: он казался таким любезным и участливым; но я знал, что мне придется что-то сказать.

— Магистр, я искал возможности переговорить с вами о Марике. Я боюсь за него.

— Отчего же? — спросил он с неподдельным удивлением. — Разве самочувствие его ухудшилось?

— Нет, он такой же, каким и был с тех пор, как вы излечили ему разум, — ответил я. — Но...

Повисло молчание. Тогда он спросил, на этот раз колко:

— Что — но? В чем дело, целитель Майкель?

— Это неправильно, — ухитрился выдавить я. — Магистр, я глубоко уважаю то, что вы свершили, но я видел, что происходит у него внутри. Прежде разум его был разбит, покалечен, и вы действительно исцелили его, однако исцеление это частичное, большей частью поверхностное. Излом все еще присутствует: он подобен трещине между здравым умом и безумием, через которую перекинут шаткий, ненадежный мосток. Случись что — и хозяин вновь окажется на той стороне, если только вовсе не рухнет в пропасть. Страх мой в том, что тогда ему будет еще хуже, чем прежде.

— Ты ставишь под сомнение мои приемы и средства? — спросил Берис с улыбкой. — С того времени как я вытащил его, состояние его лишь улучшилось. Он крепнет день ото дня — что разумом, что телом. Чем ты недоволен, Майкель?

— Я... м-м-м... Простите, но... да, я сомневаюсь в ваших средствах, магистр. Меня несказанно восхищает то, что вам удалось забрать моего хозяина из того иссохшего, гиблого места, однако более последовательный и постепенный подход принес бы более надежный результат. А эти заплаты, это поверхностное лечение... боюсь, что все это ненадолго.

Ну вот, высказался-таки.

Берис встал из-за стола. Подойдя ко мне вплотную, он заглянул мне в глаза.

— Хм... Похоже, действие проходит...

— Как, уже? — воскликнул я, опешив. Он что же, знал о Марике нечто такое, что было не известно мне? Рассудок моего хозяина был хоть и хрупок, но пока ему ничего не угрожало, в этом я был уверен.

Он рассмеялся — жестко, неприятно.

— Я не о Марике. Нет, он протянет еще какое-то время. Возможно, со временем это наспех проделанное исцеление пустит корни, укрепится — почем знать? Как-никак сейчас с ним все в порядке. Разве не этого ты хотел?

— Да, но не таким образом, — ответил я. Во мне вдруг вновь проснулись прежние сомнения насчет Бериса. Может, я был слишком уж придирчив, но что-то с ним было не так. Что-то в его глазах... О Богиня! Что Марик первым делом произнес, когда пришел в себя? Отнюдь не приветствие, пусть даже простенькое, вроде «здорово, Майкель»; нет, он спросил: «Что это у тебя с глазами?» Тогда я не понял, о чем он. А теперь вдруг мне отчаянно захотелось кинуться вон из комнаты, найти зеркало и удостовериться, не пристала ли ко мне Берисова зараза. В тот же миг я припомнил, что это был за странный запах.

Дух ракшасов.

«Милостивая Владычица, обереги, забери меня отсюда», — молил я про себя.

Богиня не замедлила с ответом.

Шел дождь. Лил и лил, вот уже пес знает сколько дней. Погода испортилась спустя неделю после того ночного боя: студеный ветер понаволок откуда-то промозглых туч, было холодно, и я подхватила насморк, который никак не желал проходить. Дождь преследовал нас уже с полмесяца: мы сумели переправиться через Арлен, чтобы дальнейший наш путь на юг лежал по западным пределам Северного королевства, продвигались полями и лесами, сторонясь больших дорог, и, казалось, не ехали, а ползли. И все это время стояла непогода: дождь то заряжал вовсю, то едва накрапывал, больше напоминая туман, заползая в вещевые мешки и пропитывая сыростью все наши пожитки, но чаще просто моросил — угрюмо, беспрерывно, дни напролет.

До Весеннего равноденствия оставалось больше двух недель. Уже целый месяц мы путешествовали окольными дорогами, с той самой ночи, как на нас напали наемники, — и ни тебе харчевни, пусть самой захудалой, ни постоялого двора, а дождь все никак не переставал.

Ну, так по крайней мере казалось. Когда вынужден согреваться лишь жалкими язычками пламени, лижущими одно-единственное полено, насколько его хватает, уж поверьте, всякое терпение и понимание вскорости улетучиваются бесследно. Джеми начал ворчать на Реллу, Релла ворчала на меня, а я — на всех подряд. Вариен умудрялся сохранять невозмутимое спокойствие, и порой это меня просто бесило. Впрочем, тогда меня все что угодно могло вывести из себя. В свое жалкое оправдание могу лишь сказать, что в голове у меня по-прежнему раздавались голоса. Они, казалось, то и дело являлись сразу скопом, так что иногда сбивали меня со всяких мыслей, хотя временами бывали еле-еле слышны. Не знаю даже, что мне казалось лучше, но я была уверена в одном: голоса эти были мне уже поперек горла — мне вообще все осточертело, и особенно я сама. Спасибо хоть не нападали больше — видать, Владычица все же решила пособить.

Джеми ежедневно уделял нам с Вариеном немного времени, обучая нас бою на мечах. Лично я ненамного продвинулась с тех пор, но вот Вариену вроде бы это мастерство давалось с легкостью: он словно был для него рожден, как дракон для воздуха, — и спустя две луны он владел мечом куда лучше меня. Само собой, мне из-за этого было до злости обидно.

Кажется, я все это время пребывала в дурном расположении духа — по крайней мере когда бодрствовала. И как ни пыталась с этим бороться, ничего у меня не выходило: по любому пустяку я могла выйти из себя.