Мы медленно спустились вниз, чтобы позавтракать, но, обнаружив, что хозяин может нам предложить лишь остывшую кашу, вежливо отказались. У меня при себе было довольно много денег, и мне сейчас же пришло в голову воспользоваться случаем и отправиться вместе с Вариеном в город — поразведать, что к чему. Тем более что мой супруг городов толком еще не видел: едва прибыв на корабле в Корли, мы с ним сейчас же поспешили оттуда убраться. Я пожелала Джеми счастливо оставаться, после чего Вариен обнял меня за талию, и мы вышли из трактира на залитую утренним солнцем улицу.

Прежде я видела Кайбар лишь мельком, когда проплывала мимо него на речном баркасе, который вез меня в Корли, — это было прошлой осенью. Обычно я не слишком много уделяю внимания одежде, но именно здесь я приобрела тогда свой плащ — красивый, темно-зеленый, из двух слоев превосходного войлока, он сразу мне понравился. Мне пришлось пожертвовать им на Драконьем острове, и тогда я ни мгновения не колебалась; однако сейчас решила вновь подыскать себе что-нибудь подобное. Я знала, что вряд ли мне удастся найти ту самую лавку; и все же было приятно просто побродить по улицам, пока в голову мне не пришло еще кое-что занимательное. Одежда моя изрядно поистрепалась, и я подумала, что хорошо бы заодно отметить новое мое положение, пусть оно и не слишком для меня безопасно. Если не случится ничего непредвиденного, мне следует позаботиться о будущем: пожалуй, стоит накупить сукна, из которого можно будет понашить себе одежд попросторнее, да и рейтузы надо бы выпустить в талии...

Знаю, что глупо было заранее рассчитывать на приятные хлопоты, глупо было верить, что я сумею выносить этого ребенка, — выкарабкаться бы самой! — но я испытывала такой трепет оттого, что мне значительно полегчало, что теперь смела надеяться на лучшее. Я была прямо-таки опьянена этим замыслом, как и Вариен, — и мы со смехом отправились на прогулку по городу.

Утро казалось мне таким восхитительным: ведь Вариен был рядом! Даже сейчас я помню все с такой ясностью, точно это случилось лишь несколько часов назад, хотя на самом деле прошли десятилетия. Вначале мы направились к реке — мимо лавок сапожников, торговцев рыбой, мясников и прочих, каких только можно себе представить, — и каждый встречный лавочник, движимый самыми лучшими побуждениями, старался вытянуть из нас как можно больше серебра.

Всевозможные запахи так и били нам в нос, пока мы пробирались к реке. Улицы Кайбара не отличались чистотой — я порадовалась, что надела сапоги для верховой езды, из толстой кожи, — в воздухе мешался запах множества людских тел, лошадиного пота, кожи, рыбы, съестного; неудивительно, что от такого разнообразия у меня вновь взыграло в животе. В пекарной лавке мы купили горячих пирожков с мясом, но так и не решились к ним притронуться, пока не добрались до реки.

Здесь запах был куда терпимее: сильный северо-восточный ветер дул вдоль течения Кай, унося прочь городское зловоние. Мы уселись на берегу реки и позавтракали; однако ветер был слишком уж пронизывающим, и долго сидеть тут мы не смогли. Я повела Вариена в сторону пристани; по пути мы заглядывали в каждую торговую палатку, осматривая весь товар, но не находили ничего примечательного, пока наконец не наткнулись на кожевенную мастерскую. Здесь не было прилавка под навесом, зато спереди имелась небольшая пристройка, где и был выставлен товар. Нашим глазам предстали кожаные сумы, перевязи, перчатки для ношения в будни и в праздники, ножны самого разного назначения, начиная от здоровенных, для меча и заканчивая маленькими и изящными, для дамского стилета; наручи и колчаны для лучников — словом, много полезных вещей; а на небольшом столе у входа громоздился самый внушительный запас товаров — пояса и ремни из добротной, толстой кожи, с серебряными и стальными пряжками. Некоторые были с тиснением, другие ярко пестрели, раскрашенные в удивительные цвета, а иные представляли собой точно изящное кружево и предназначались явно не для использования, а скорее для любования.

Я люблю запах кожи, меня он всегда привлекал — и вот, позабыв обо всем, я принялась рассматривать каждый пояс в отдельности, хотя не знала, что именно собираюсь купить. Хозяин заметил мою заинтересованность и тут же заулыбался. Это был опрятный низкорослый мужчина, с проворной улыбкой в черной бороде и веселыми глазами. Он поманил меня к себе.

— Я только что закончил вот это, госпожа, — сказал он, протягивая мне тисненый пояс. Кожа сама по себе ничем примечательным не отличалась, но вот узор на ней был поистине восхитителен: по поясу тянулись листья, выкрашенные зеленью, но при этом каждому был придан свой особый, неповторимый оттенок. На темной поверхности кожи они смотрелись просто бесподобно. Они напомнили мне о чудесной вышивке на моем прежнем, погибшем плаще. Пряжка была выполнена из желтой меди, причем хозяин не преминул заметить, что на нее ушли последние остатки этого металла, доставленного ему несколько лет назад в большом количестве из Восточного королевства.

Я рассмеялась.

— Думаю, стоит мне уйти, как вы выложите очередную свою «последнюю» пряжку, — сказала я.

Он ухмыльнулся.

— Не исключено, — был ответ. — Как вам цена в пять сребреников? Посмотрите, какое отличное тиснение; к тому же эта пряжка и в самом деле почти что последняя...

Мне нравилось с ним торговаться: как это обычно бывает, мы сошлись где-то посредине; впрочем, тогда меня не слишком заботило, сколько придется заплатить, и он, боюсь, об этом догадывался. Когда он предложил обрезать пояс по моей талии, я со смехом ответила, что вскоре мне потребуется одежда куда больших размеров, поэтому не стоит ему об этом беспокоиться. Он пожелал нам всего хорошего, и мы покинули лавку; Вариен держал меня под руку, а новый пояс я сразу же надела, затянув его как можно туже. Я была чрезвычайно довольна собой.

Потом я отыскала торговцев тканями и купила довольно много сукна для моей будущей одежды; ткань была синей, и Вариен сказал, что этот цвет очень мне подходит. Мы повернули назад и улицами направились в сторону трактира. Вскоре мы наткнулись на уголок, где обнаружили клочок травы и небольшую купу деревьев, росших возле городского ручья. Ветви деревьев, разумеется, были голыми, а бурая трава придавала этому месту довольно унылый вид; но у самой воды распустились колокольчики Владычицы: серебристо-белые головки кивали, окруженные ярко-зелеными листочками; тут и там проглядывали и бледненькие весенние розочки, начавшие уже раскрывать свои цветочки, розовые и палево-желтые. И мне было приятно и радостно просто посидеть там, при свете слабого полуденного солнца, прежде чем отправиться назад в трактир.

Я знаю, что в балладах никогда не говорится ни о чем подобном. Подозреваю, что любой, у кого хватило сил дочитать до этого места, не раз уже удивлялся, зачем я про все это пишу, ведь такие вещи могут быть интересны только старухе, вспоминающей свое прошлое. Сказать по правде, в те дни происходило так много ужасного — хватало и боли, и страха, и зловещих перемен, и жуткого мрака, — что иногда мне хочется вспоминать лишь те счастливые мгновения, когда мы с Вариеном были просто парой влюбленных олухов, которые едва поженились. Немного же нам тогда было нужно для счастья! Этот день был чудесным, не обремененным никакими заботами, и он навсегда останется таким в моей памяти. После столь долгой погони мы на какое-то мгновение почувствовали себя в безопасности — и пришли к негласному решению вести себя до конца дня так, будто все хорошо. Старания целительницы, несмотря на ее невыносимый нрав, не прошли даром: пока что я чувствовала себя значительно лучше. Вариен осмелился поведать мне о своей радости: ему так приятно было думать, что он вскоре может стать отцом. Даже голоса, постоянно нашептывающие что-то у меня в голове, на какое-то время стихли. Казалось, будто сама Владычица на миг одарила нас своим райским блаженством; по крайней мере, именно так я тогда и подумала, да и до сих пор верю в это. Если есть жизнь за пределами смерти, если нам отведено место, где мы навеки соединимся с душами тех, кого любим больше всего на свете, — вряд ли такое вечное счастье затмит тот единственный яркий день, который мы с Вариеном провели вдвоем.