Члены союза рыбаков приветствовали ее речь криками «ура». Ей же хотелось бежать отсюда прочь. Она крепко задумалась, удалось ли ей в действительности хоть чуточку опровергнуть его аргументы о капитализме и пролетариате, не поддалась ли она наплыву личных чувств и не скатилась ли она в своих высказываниях до уровня школьного учителя и председателя приходского совета: возможно, правильней всего было бы убежать во двор и заплакать, как Бейнтейн из Крука. Арнальдур продолжал оставаться насмешливо-холодным и уверенным в себе, как и прежде. Он не удостоил ее даже ответом, а только еще раз попросил членов союза рыбаков покинуть зал.

— Вышвырнуть отсюда этот проклятый союз рыбаков, если они не хотят убираться подобру-поздорову! — крикнул кто-то из зала.

И вот тут началась классовая борьба. Другой голос прокричал:

— Долой бандитский профсоюз. Долой Кристофера Турфдаля!

Некоторое время противники кричали и орали друг на друга, полагая, вероятно, что победит тот, кто больше шумит. Но чем дольше это продолжалось, тем очевиднее становилось, что обеим группам приходится нелегко и от победы были далеки как одни, так и другие. Наконец в сражении наступил перелом — началось наступление по всем правилам военного искусства. Великий строитель церквей, или, как некоторые его называли, герой независимости при Йохане Богесене — именно он зашел посланцу Кристофера Турфдаля сзади, схватил его и быстро швырнул в том направлении, куда отправился Бейнтейн, приговаривая при этом:

— Хватит на сегодня! Хватит на сегодня!

В зале господствовало полнейшее смятение и беспорядок. Женщины, как обычно, принялись взывать к всевышнему и шарахались от мужчин. Одни опасались за свою жизнь, другие — за передники, в то время как мужчины обоих враждующих лагерей протискивались вперед, спеша на выручку к своим вожакам. Сейчас главная задача заключалась в том, чтобы как следует поколотить друг друга; политика была предана забвению. Началась серьезная потасовка. Ну и оживленное же было собрание! Посланец Кристофера Турфдаля оказался в надежных руках, руках, которые, без сомнения, пользовались моральной поддержкой всех благородных людей поселка. Еще немного — и он превратится в лепешку. Самоуверенная улыбка исчезла с его лица, он тщетно пытался вырваться из цепких объятий героя независимости. Он, бедняга, не рассчитывал, что здесь, в Осейри, живут потомки древних викингов, готовые, как и в золотой век, защищать независимость своей страны против иностранного владычества, подобно Эйнару Йоунссону из Тверы.

— Хэ-хэ… На сегодня довольно, молодчик! Здесь жив еще дух викингов и борцов за независимость, вспомни-ка Ингольва Арнарсона, как он боролся против рабства в старину и бросился с горы Хейма на островах Вестманна. Нет, довольно на сегодня. На причале ждет лодка. Она бесплатно доставит тебя туда, откуда ты прибыл. Мы здесь, в Осейри, независимые люди.

Древние саги с их героическими подвигами бушевали, как пламя, в крови лучших сынов местечка, когда они образовали защитную цепь вокруг героя Катринуса Эйрикссона, преграждая путь рабским душам и мешая им освободить своего вожака. Этот взрыв большевизма в Осейри многим обошелся довольно дорого. Оплеухи так и сыпались направо и налево. Клочья одежды летели во все стороны. Одному свернули скулу, другой недосчитался зуба, у многих сыпались искры из глаз. Толпа вместе с оратором, потерпевшим поражение, медленно, но верно двигалась к двери.

Но на пороге произошло нечто непредвиденное и неожиданное: Салка Валка, защитница частной инициативы, пробилась через толпу, и, прежде чем кто-либо успел сообразить, в чем дело, нанесла два сильных удара кулаком по носу Катринусу и по удару в каждый глаз, притом с такой силой, что церковный строитель тотчас выпустил своего пленника и наверняка упал бы на пол, не поддержи его союзники. Затем девушка грубо оттолкнула в сторону нескольких из своих товарищей по союзу рыбаков, расчистив таким образом дорогу для Арнальдура. Теперь он мог свободно соединиться со своими приверженцами.

— Вы, жалкие твари! — закричала она, скрипнув зубами от ярости. — Нападайте на меня, если посмеете!

Оказалось, никто не имел желания нападать на нее. Драка окончилась. Катринусу Эйрикссону помогли выйти из помещения. Кто-то побежал за водой. На носу у него была огромная ссадина, а лицо так распухло, что глаз совсем не было видно. Из носа шла кровь. Все были убеждены, что, доведись другому человеку попасть в такую переделку, он наверняка лишился бы чувств.

— Наемные убийцы! — завопил кто-то.

Арнальдур Бьернссон, цел и невредим, стоял посреди двора и грозил своими белыми маленькими кулаками тем, кто возился около пострадавшего. Одежда на нем была порвана и висела клочьями, но, очевидно, он не был ранен. Самоуверенная, пренебрежительная улыбка исчезла с его лица, уступив место злобе, сильно обезобразившей его черты. Он походил на кота, сидящего на крыше и фыркающего на свору собак.

— Мы разделаемся с Йоханом Богесеном! Мы покончим с Аунгантиром Богесеном и с вами, прихвостнями Богесена. Я обещаю вам это!

Боже ты мой, что за всепоглощающее пламя ненависти пылало на этом интеллигентном молодом лице! Никогда в своей жизни Салка Валка не видела ничего подобного — такого лица, ужасного и привлекательного в одно и то же время. Этот огонь превратил ее собственные чувства в пепел, захлестнул ее, пробежал по всему телу как непонятное, сладостное предчувствие.

— Сальвор, ты предала наше дело! — крикнул ей Свейн Паулссон срывающимся голосом.

— Отвяжись! — откликнулась она презрительно и пошла домой.

«Птица на берегу, чайкой ее зовут». Девушка снимала с себя одежду среди ночного щебетания птиц, в то время как эхо мировой революции и боевой призыв сражаться против наемных убийц отдавался и пел в ее крови. Птицы и большая политика сливались в своеобразную симфонию, певшую в ее душе и теле.

Снова и снова звучала в ее душе эта нелепая, ею самой придуманная песенка, пока она не уснула. И ей приснился сон.

Ей снилась толпа изможденных, голодающих детой. Они стояли на мостике, переброшенном через ручей, и выкрикивали непристойные слова, пели отвратительные песенки. Они были такие голодные, что, казалось, могли съесть весь мир. Как это поется в старой песенке:

Салка Валка была среди этих голодных ребят. Но вдруг в сон вплелась странная история — из библии, о Моисее, как его маленьким ребенком нашла в кустах дочь фараона и принесла домой, точно маленькую птичку. Салке казалось, что это она пошла в заросли и нашла его там, прибитого к берегу в небольшой корзине. Ею руководили христианские чувства. Потом вмешались король Сирии и Аввакум, и наконец она проснулась с тяжелой головой, уставшая больше прежнего. Было всего только два часа. Когда она снова уснула, тот же сон начался сначала, только на этот раз появился еще Стейнтор Стейнссон. Он ехал на колеснице господней, запряженной белой лошадью неописуемой красоты. Никогда в жизни она не видела подобного скакуна. Наездника она видела неясно, в тумане, и не была уверена, что это был именно Стейнтор Стейнссон. Может быть, это был сам Иисус Христос. И так всю ночь. Наконец наступило утро. Это было утро воскресного дня. Чего ей всю ночь снилась эта набожная дребедень? Лучше бы увидеть во сне что-нибудь, например, о мировой политике, постучавшейся в их местечко?

Она стряхнула с себя несуразные сны, как собака, спавшая под дождем и проснувшаяся в хорошую погоду. Девушка совсем не чувствовала себя выспавшейся. Спала она плохо, но решила не поддаваться больше дремоте, боясь опять погрузиться в путаный мир Моисея и Аввакума. Она быстро соскочила с постели, чтобы приготовить себе рыбу. День выдался чудесный. С фьорда доносился птичий щебет, птицы летали так низко, что задевали крыльями гладкую поверхность воды. Роса омыла траву, и девушке хотелось, подобно траве, обмыть свое тело. Ее выгон служил как бы проходным двором, и, моясь, девушка подумала о том, что не мешало бы повысить арендную плату за него. Если кто-нибудь из союза рыбаков вздумает прийти к ней, чтобы рассказать, чем кончился вчерашний митинг, она попросит его убраться восвояси. Ей нет дела до этого. И она продолжала мыться. Может ли что-нибудь доставить такое наслаждение, как мытье в прекрасное воскресное утро, когда ты молод и зеленая трава растет как бы в созвучии с твоей душой и телом, на радость нам, а не на печаль, как в старости. Девушка запела.