Стейнтор воспринял эту речь молча, молчание вошло у него в привычку последнее время. Йоким же напомнил своей невесте, что прошлым летом, когда он всю ночь таскал для нее сено, она совсем по-другому с ним разговаривала, и спросил ее, не забыла ли она, как нежна она была с ним на следующее утро. К несчастью, он не удержался и пустил в ход непристойные слова. Он заявил, что теперь полностью подтверждаются слухи, которые ходят о ней по поселку. Он давно подозревал, что ее набожность и любовь к псалмам не что иное, как лицемерие и обман. Теперь-то он в этом убедился лично.

Женщина ничего не ответила. Она сняла с пальца кольцо и швырнула его прямо в Юкки. Когда тот наклонился, чтобы поднять его с полу, Стейнтор поддал ему сзади коленом, да так сильно, что Юкки мгновенно очутился за порогом, и Стейнтор закрыл за ним дверь. Салка Валка не удержалась и захохотала. Они слышали, как удалился Юкки, ведя за собой лошадь.

После такого неожиданного поворота событий на кухне еще долго шумела буря. Сигурлина рвала и метала. Она сыпала угрозами и ругательствами, пока наконец с неистовым плачем не обратила свою душу к Иисусу. Так всегда поступала она в минуты тяжких испытаний. Старая Стейнун с материнской заботой и терпением пыталась убедить Сигурлину спокойнее относиться к жизненным невзгодам и прихотям судьбы, но женщина плакала сильнее прежнего и сокрушалась над своим горем перед святой троицей. Салка Валка уже не смеялась, а с раздражением слушала причитания матери и утешения старухи. Стейнтор сидел на трехногом стуле у плиты, курил трубку и молчал, хотя в глазах его мелькал опасный огонек.

Наконец вышел из своей комнаты слепой. Он остановился на пороге, как апостол, держа в руках сеть и челнок. Постоял некоторое время, прислушиваясь к плачу, стону и мольбам, и сказал:

— Так уж устроено, что у женщин слез хоть отбавляй, вот они и проливают их. Но сколько ни причитай и ни голоси, ничего не изменится. Тебе же, Стейнтор, хочу сказать одно: ты немало поболтался по свету, много и повидал — что надо и что не надо. Так послушай же, что я тебе скажу. Никогда у нас не будут люди жить по-человечески, пока ты и тебе подобные не будут сознавать ответственность перед собой и своими близкими. Я надеюсь, мне не нужно пояснять тебе…

Он не успел окончить фразу — за дверью послышалась возня, кто-то приподнял дверную щеколду, и дверь отворилась. В небольшое отверстие просунулась голова, озираясь по сторонам с осторожностью, точно боясь получить неожиданный подзатыльник. Это был Юкки.

— Я уже доехал до Лерура, да вспомнил, что кое-что забыл здесь, — сказал он.

— Что же ты забыл, голова твоя садовая? — спросила Стейнун.

— Да пустяки, — ответил Юкки, не отходя от дверей и готовый в любую минуту улизнуть. — Всего-навсего платье…

Сигурлина в сердцах вытащила из сундука старой Стейнун костюм из красивой материи, единственный праздничный наряд в ее жизни. Сначала она швырнула в Юкки юбку с многочисленными сборками, затем кофту с бархатными манжетами и бархатной вышитой вставкой.

— Только самый отъявленный подлец может забрать подаренную вещь.

— Ну, это уж как кому кажется, — сказал Юкки. Сунув свадебное платье под мышку и пожелав всем спокойной ночи, он ушел.

Путина началась большими убытками. Они ведь всегда сопутствуют лову. Купец Богесен не видел иного выхода, как почти вдвое поднять цены на кофе и сахар, а на некоторые другие товары — даже в три раза. Небо над поселком, покрытое тучами, походило на потемневшее дно кастрюли с остатками каши; Осейри — такое незначительное местечко, что господу богу и в голову не приходило хотя бы ненадолго в течение дня освободить солнце от туч или же ночью зажечь звезды для его обитателей. Но кто поручится, что в других местах лучше? Поглядите, вот Стейнтор опять вернулся домой, а ведь он объехал весь свет. Видно, там ему жилось не лучше. Часто люди ходят за водой, минуя речку. В конце концов, если все хорошенько взвесить, то, может быть, Осейри у Аксларфьорда и есть центр вселенной.

— Я помню те времена, когда одного датчанина-спекулянта соотечественники протащили под килем собственного корабля, — сказал старик Эйольфур. — Уму непостижимо, с чем только не мирятся люди в наши дни.

— Вот за границей — там всех богачей называют ворами и иногда, чтобы досадить им, устраивают забастовки. Забастовщики скорее подставят свою грудь под пули, чем уступят, — заметил Стейнтор.

В этом сезоне Стейнтор нанялся к Богесену. Он рыбачил на паях, правда с малой выгодой для себя, как, впрочем, и его партнеры. Опыт показал: рыбачишь ли ты на паях или за установленную плату — результат всегда одинаково плохой. По вечерам Стейнтор подолгу засиживался на кухне в Марарбуде, дожидаясь, когда Стейнун приготовит кофе. Салка Валка старалась не появляться там. Что-то в глазах Стейнтора пугало ее, хотя совсем по-иному, чем прежде. Она не выносила его взгляда, ей казалось, что она глупеет от него. Сигурлина с согласия дочери купила кусок ситца — расходы занесли на счет Салки — и сшила себе блузку. Руки у нее были ловкие. Председатель женского союза подарила ей старую юбку. Сигурлина собиралась весной пойти на работу — чистить рыбу — и завести свой собственный счет у Богесена. Детские башмачки, привезенные Стейнтором из-за границы для сына, она подвесила в своей спальне к перекладине на потолке. Эти башмачки были единственной красивой вещью в Марарбуде. В сравнении с ними все в доме выглядело жалким, потрепанным. Сейчас никто не мог сказать, какие отношения связывают Стейнтора с матерью его умершего ребенка. Сигурлина интересовалась, не порвались ли его варежки, носки, она стирала их, штопала, делала это с любовью и нежностью. Время от времени она чинила его синие брюки, а иногда сидела и подолгу смотрела на Стейнтора зачарованным взглядом.

— Не знаю, — сказал Стейнтор. — По-моему, рыбы ловить нужно лишь столько, чтобы прокормиться. Я, конечно, не стану отрицать, что человеку нужен и табак, но ведь всем известно, что Богесену достается большая доля, хотя трудится он меньше всех. За границей отбирают почти весь заработок у человека, сдирая с него налоги и разные взносы. Единственная отрада у него в жизни — это выпивка раз или два в месяц после получки. Там никому и в голову не приходит сочинять стихи. Иное дело дома! Хотя, если ты необразован и ничему не обучен, ничего тебе не добиться ни дома, ни за границей.

— Не знаю, что они там делают за границей, — сказал Эйольфур, — но мне хорошо известно, что Йохан Богесен хорошо умеет вести свои дела и дома, и за границей. И не он нуждается в наставлениях, а скорее ты и тебе подобные.

Да, трудно было разобраться, что происходило между прежними возлюбленными. Сошлись они вновь или нет? Самое удивительное было то, что Стейнтор больше не дебоширил, не бил никому окон, а раньше ведь репутация у малого была не из лучших. Казалось, Стейнтор не замечал, что на Сигурлине новая ситцевая блузка, шикарная юбка, великолепно облегающая ее объемистые бока. Она где-то раздобыла себе передник на бретельках из материи с турецким рисунком. Такой фасон теперь был в большой моде. Она изменила прическу и теперь зачесывала волосы так, что впереди был высокий кок. Это придавало лицу выразительность. Под волосы она подкладывала клочок шерсти, и получалось, что кок стоял сам по себе. Но все было напрасно. Шли последние недели поста перед пасхой. Однажды в ненастную погоду, когда рыбаки не вышли в море, Салка Валка возвращалась из школы. День клонился к вечеру. На кухне, кроме Стейнтора, никого не было. Он сидел около печки и дымил трубкой. Девочка хотела было поздороваться, но, увидев, что никого, кроме Стейнтора, нет, решила незаметно проскользнуть к себе на чердак. Но Стейнтор, подставив к двери ногу, преградил ей путь.

— Мне нужно сказать тебе несколько слов, — обратился он к девочке.

— Убери ногу!

— Салка, ты знаешь, я бросил пить, ты довольна этим?

— А мне какое дело, пьяный ты или трезвый.