— Тьфу ты, да разве бедняки когда-нибудь ведут себя, как люди? — проворчал старый Эйольфур и, встав из-за кухонного стола, поплелся в свою комнату.

Позже вечером, после того как подоили корову и старики улеглись спать, Сигурлина, подавленная и угнетенная как никогда раньше, позвала дочь и, не подымая глаз, заговорила с ней:

— Сальвор, ты не могла бы сегодня лечь со мной?

— Зачем? — спросила Салка Валка.

— Он может вернуться злой, я боюсь остаться одна. Я молю господа, чтобы ничего не случилось, но все же я не хотела бы оставаться одна.

— Что-то ты не просила меня спать вместе, когда грозилась выпороть меня, — сказала девочка.

Женщина посмотрела на свою дочь. Она ничего не ответила, слезы катились у нее из глаз, ей было так тяжело!

Они разделись и легли, не глядя друг на друга и не разговаривая. И вышло так, что мать не попросила дочь присоединиться к ее молитве, как делала это прежде, даже тогда, когда ее вера была слабее, чем сейчас. Может быть, она ждала, что девочка сама опустится на колени. Но Салка утратила страх перед богом — наверное, потому, что она ела слишком много рыбы, только что выловленной из моря. Она испытывала теперь страх разве только в тех случаях, когда ей приходилось слушать крикливые причитания Тоды-Колоды. Лежа в постели, она смотрела, как мать снимает с себя одежду. Затем эта забитая женщина в заплатанном белье опустилась на колени в полной уверенности, что стоит перед самим распятым Христом; она принялась читать новые и старые псалмы, духовные песни, красивые молитвы и закончила длинным обращением к господу богу от своего собственного, имени, в котором Иисус Христос, Стейнтор Стейнссон и святой дух смешивались самым противоестественным образом. Затем мать легла в постель и натянула на себя перину, дрожа от холода, но спокойная и умиротворенная, так как бог во время молитвы влил в ее душу бальзам и придал ей силы. С именем Христа она пожелала Салке Валке спокойной ночи и убавила свет, оставив совсем маленький огонек, какой оставляет дева, ожидая своего возлюбленного. Вскоре девочка уснула. Ночь опустила свою ласковую руку на сердца всех рабов божьих в этом поселке.

Но крохотный огонечек продолжал светиться в романтической ночной тишине. Словно некий аккомпанемент сонному дыханию и биению пульса, он наполнял комнату чадом и оставлял полоску копоти на стекле. О чем может думать такой крохотный и незначительный огонек в этом поселке? Быть может, Иисусу следовало бы выкрутить фитиль чуточку больше, так как слишком малое или слишком большое пламя вызывает чад. Все стихло, кроме блаженного ночного храпа. И вдруг после долгой паузы ночную тишину прорезали громкие крики. Их отзвуки пронеслись над фьордами, перекликаясь друг с другом, как перекликается испуганное стадо. Но это была всего-навсего пришедшая откуда-то баржа, груженная товарами для Йохана Богесена. Женщина увидела рассвет среди зимних сугробов. Прежде чем уснуть, она погасила лампу.

Но в сером рассвете, который гонит прочь приятные сновидения, послышался скрип двери на кухне, затем широко распахнулась дверь спальни. Это явился Стейнтор. Он позвал Сигурлину и потребовал, чтобы она накормила его.

— Дорогой Стейнтор, — умоляла женщина, поднимаясь с постели, теплая от сна.

Но он не стал слушать ее ласковых слов, бесцеремонно стянул ее, полуголую, с постели и толкнул к кухонной двери.

— Понятно?

От шума проснулась девочка.

— Ты бьешь мою маму! Подлец!

Как только Стейнтор осознал присутствие девочки, пьяное безумие на его лице сменилось удивлением, а затем похотью; ни слова не говоря, он бросился на кровать прямо поверх одеяла, как был, в грязных сапогах. Девочка пыталась вырваться и убежать, но Стейнтор крепко держал ее.

Сигурлина, натянув юбку, помчалась в кухню в поисках еды. Девочка вылила на Стейнтора такой поток оскорбительных слов и ругательств, что он принял свое поражение. Вскоре Сигурлина вернулась из кухни. Она принесла миску с кашей и молоком. Стейнтор приказал вытащить у него изо рта кусок табака и кормить его. Она покорно послушалась — опустилась на колени у кровати на том самом месте, где недавно возносила молитву Иисусу Христу. Стейнтор ворчал, ругался, ложка не попадала ему в рот, так как он был не в состоянии повернуть головы.

— Ты что, ослепла? — заорал он. — Не видишь, где у меня рот?

Потом он вообще отказался есть.

— Ну и дьявол, до чего же ты страшна, — сказал он.

Сигурлина поднялась, словно ее ударили по лицу, и, сдерживая рыдания, тик стиснула губы, что они побелели.

— И все же я ношу твоего ребенка, — сказала она. Но стоило ей произнести эти слова, как она потеряла власть над собой и громко разрыдалась.

— Какое мне дело до твоего ублюдка? Такая шлюха, как ты, не от меня, так от кого-нибудь другого заимела бы ребенка.

— Ты можешь обзывать меня, как тебе вздумается, Стейнтор, но знай, оскорбляя меня, ты оскорбляешь своего ребенка как часть меня самой.

Но тут терпение Салки Валки лопнуло. Она вскочила на ноги и принялась колотить Стейнтора кулаками по лицу, сопровождая удары самыми страшными проклятиями. Однако результат оказался обратный. В Стейнторе, который позабыл было о девочке, вдруг с новой силой вспыхнуло желание. Мать, охваченная безумной ревностью, бросилась на них, пытаясь вырвать девочку из рук Стейнтора. Ярость женщины раздражала Стейнтора не меньше, чем ее нежность. Он выпустил из рук Салку Валку, вскочил па ноги, набросился на Сигурлину, одной рукой скрутил ей за спиной руки, другой схватил сзади за волосы и дал коленом такой пинок, что она вылетела через дверь в кухню и, перевернувшись в воздухе, упала на иол. После этого Стейнтор закрыл дверь спальни на крючок.

И вот он остался наедине с девочкой, которая наговорила ему так много оскорбительного. Стоя у двери, он дикими глазами уставился на нее, а с плотоядно улыбающихся губ слетало нечленораздельное, как в бреду, бормотанье:

— О маленький моржонок, всю зиму меня преследовал запах твоей крови… Это как весенний прибой… Только благодаря тебе пламя жизни бушует в моих старых костях, которые я презираю, пусть они превратятся в тлен и прах на дне морском… Наступил день любви во всей ее сладости.

И он медленно направился к ребенку.

Когда несколько минут спустя люди, которых позвала Сигурлина, взломали дверь, Салка Валка лежала на постели без сознания. Мужчина выскочил из комнаты и исчез в сером рассвете наступающего дня. И только когда девочка пришла в себя, все принялись разыскивать Стейнтора. Но, увы, было уже поздно.

Таков был первый личный опыт Салки Валки на поприще любви.

Внешне, казалось, жизнь в поселке была так же однообразна и неизменна, как неизменна вечность, — здесь все как бы застыло на месте. А как узнаешь о жизни человеческой души? Как услышишь удары бьющегося пульса?

Прошло два года с тех пор, как исчез Стейнтор.

Поселок во всех отношениях являл собой землю обетованную: он был самым зажиточным в округе, здесь все были сыты — конечно, не без помощи Йохана Богесена. Благодаря замечательной системе, заведенной в его хозяйстве, этот благородный, выдающийся человек оказывал поддержку всем жителям поселка и в тяжелые, и в более легкие годы. Впрочем, жизнь в поселке подчинялась не только мамоне. И здесь люди преклоняли колена перед распятием Христа, и, когда грехи становились слишком тяжкими, складывали их к его ногам. Прости нас, господи!

Все же нельзя отрицать, что повседневная жизнь была бесцветна и однообразна. Люди суетятся, хлопочут, чистят и скребут в конце недели, напрягают все силы, чтобы хоть немножечко уменьшить прошлогодний долг и долги, оставшиеся еще с давних лет. А тут еще похороны. Рано или поздно надо подумать и об этом.