— К черту поэзию, — раздраженно перебил его Аунгантир Богесен и спрыгнул с комода. — Мне однажды довелось прочитать твое стихотворение в «Домашнем журнале». Я спросил одного высокообразованного человека из университета, что он думает о твоем стихотворении. Сам-то я, слава богу, плохо разбираюсь в стихах. И он мне сказал, что это просто набор слов. К дьяволу поэзию! Чего мы можем добиться стихами? Сейчас речь идет о заработной плате и большевизме. Ну, я пошел. Я выполнил свой долг, предупредил вас. Как вы поступите в дальнейшем — мне все равно! Вы тоже идете?

— Не хотите ли кофе? — предложила Салка Валка.

— Ну конечно, — сказал управляющий и поднялся с места, намереваясь поцеловать девушку. Но Свейн Паулссон вежливо отказался.

— Кофе и поэзия! Люди в Исландии только об этом и думают, — возмущался Аунгантир Богесен.

— Не знаю, как нам быть теперь, — сказал Свейн Паулссон, когда они вышли на улицу. — Может быть, и впрямь поговорить с учителем и пастором?

Солнце уходило на покой. На горизонте оставался только крошечный его кусочек. Морские ласточки парила над темными водами фьорда, над зелеными склонами холмов. Все предметы в летней ночи принимали иные очертания, чем днем. Серые, грустные рыбачьи домишки, разбросанные на берегу, точно обломки кораблекрушения, в вечерних сумерках превращались в наспех разбитый военный лагерь. Салка Валка собиралась отправиться к Магнусу Переплетчику для очередного сражения с оравой его ребят.

По привычке, оставшейся еще с детства, Салка прикусила указательный палец и, уставившись в пространство, пробормотала: «Против Али из Кофа?» И затем громко:

— Арнальдур Бьернссон! Навсегда уехавший в большой мир… Нет, немыслимо, не может быть!

Она быстро поднялась с места, подошла к комоду и остановилась перед фотографией парня из Силисфьорда. Конечно, он снялся той стороной, где глаз был целый. Как будто таким образом можно заставить других забыть о недостающем глазе. Она поставила фотографию парня на комод не из-за его особых заслуг, а просто-напросто потому, что это была фотография. Но какое до этого дело Аунгантиру, этому бабнику из Португалии? Если бы у нее хватило духа показать ему крошечную фотографию в серебряном медальоне! Пусть бы посмотрел. А то ходит тут и оскорбляет людей, поносит их за глаза. «Мне все равно, нас это не касается», — передразнила она его. Но ему было далеко не все равно. Если кто здесь и боялся Арнальдура Бьернссона, так это он.

Неожиданно для себя она выдвинула один из ящиков комода. Чего она ищет? Машинально, как во сне, она открыла маленькую коробку, в которой хранились всякие мелочи. Как случилось, что она не забросила эту коробочку в море? Ее сильные загрубевшие пальцы держат старый серебряный медальон. С годами ее пальцы стали больше и грубее, а он словно уменьшился. Что стало с маленьким нежным цветком? Увял ли он или только уснул в ее груди, как спящая красавица, которая спала почти сто лет, а тем временем лес вокруг замка все разрастался и стал густой-густой? Открыв медальон, Салка Валка увидела выцветшую фотографию с едва заметными контурами детского лица. На нее вновь повеяло ароматом того удивительного напитка, к которому она прикладывала уста в своих самых сокровенных мечтаниях еще в ту пору, как была жива ее мать. После смерти матери она спрятала этот медальон. Ее сознание постоянно угнетала мысль, что жизнью матери она заплатила за тот, другой подарок — маленькое, но драгоценное колечко. Она завернула медальон в тонкую бумагу, затем в толстую, перевязала шнурочком и спрятала этот пакетик на самое дно коробки. Шло время. Неожиданно она получила из Америки заказное письмо с деньгами. Эти деньги были более реальной ценностью, чем детская фотография в медальоне. Она уже не доставала медальон из коробки; велика была ее слабость к вещам, имеющим реальный смысл. Затем вновь на ее имя поступили деньги. Смерть матери стала источником жизни для нее. Она никогда не старалась разобраться, что кроется в глубине ее собственной души, или представить себе, что могло бы произойти, если бы ей предстояла новая встреча.

Но что это такое? На полу валяются перчатки. Кожаные перчатки. Как это он забыл их? Да они на меху! Подумать только, как выворачивают там бедных животных. Она понюхала их сверху и изнутри и попыталась натянуть одну из них. О… рука-то у нее не маленькая, она с трудом втиснула ее в перчатку. Вдруг на крыльце послышались шаги. Девушка поспешно дернула перчатку, но получилось так, как часто происходит во сне. Человеку нужно очень быстро сделать что-нибудь, он спешит, старается изо всех сил и не успевает. Дверь отворилась — на пороге стоял Аунгантир Богесен!

Кровь бросилась в голову Салки. Она залилась краской. Наверное, она не испытала бы большего стыда, даже если бы ее отправили рожать на Север, как одну девушку из здешних мест. Надеть тайком мужскую перчатку и быть застигнутой при этом — может ли быть что-нибудь ужаснее, позорнее для женщины?

— О, ты надела их. Я так и подумал, что забыл их здесь.

— Я… они валялись на полу… — промямлила девушка. — Я не могла сообразить, чьи это перчатки. Они так странно пахнут.

— Они стоят двадцать пять крон, ты можешь взять их себе, если хочешь.

Салка бедром подтолкнула и задвинула ящик комода, чтобы Аунгантир не заглянул туда. Но медальон остался на комоде. Она окончательно растерялась. Странно, до чего она стала чувствительна. Возможно, оттого, что никогда прежде ее не посещал мужчина в такой поздний час, по крайней мере весной, когда ласточки парят над зеркальной гладью фьорда и трава мечтательно колышется под дуновением ветра. Господи, подумать только, ведь в Осейри все окна имеют глаза, а стены — уши.

— Надеюсь, ты не думаешь, что мне нравятся твои перчатки, — сказала она задиристым тоном, к которому в целях самозащиты прибегают бедняки, когда им приходится разговаривать с вышестоящими, даже если разговор касается самых обыденных вещей — погоды, ветра, дождя. Тем не менее она смутилась, услышав, как грубо прозвучал ее ответ, ей невольно вспомнилась старуха из Линдарбё, которая на вопрос Йохана Богесена о ее здоровье ответила: «Насколько мне известно, на моем счету у тебя вполне достаточно, чтобы покрыть расходы на мои похороны».

— Ну конечно, это же мужские перчатки… — сказал Аунгантир.

— Мужские перчатки! — продолжала она ворчливым тоном бедняка, не желающего признать превосходство богатого. — Приличному парню и в голову не придет надеть такие перчатки.

— Ты очень опрометчиво судишь, — заметил Аунгантир снисходительным тоном человека, повидавшего свет.

— Ах, опрометчиво? — зло повторила Салка Валка, повернулась к комоду и захлопнула медальон.

— А вдруг парень захочет доказать девушке обратное?

— Каким образом? — спросила она сухо.

— Да очень просто, — хвастливо заявил он.

— От тебя несет духами, какими, наверно, дамы душатся на Юге, — придирчиво, как ребенок, над которым смеются, заметила Салка Валка.

Аунгантир только рассмеялся, он нисколько не сердился. Девушка тоже не удержалась от улыбки.

Аунгантир. Что это у тебя? Медальон?

Девушка. А тебе какое дело?

Аунгантир. Надеюсь, ты не хранишь в нем портрет одноглазого?

Девушка. Я не обязана перед тобой…

Но он уже выхватил медальон из ее рук и открыл его. Девушка и глазом не успела моргнуть. Он оказался очень проворным, руки у него были ловкие. Салка не рискнула наброситься на него и выхватить медальон, хотя нисколько не сомневалась, что легко справилась бы с ним.

— Что это? Ребенок? — спросил он и, тотчас потеряв всякий интерес к фотографии, возвратил ей медальон. — Надеюсь, у тебя нет ребенка?

— Как знать!

— Я спросил просто так. Почему ты такая ершистая? Что ты злишься? Ведь не я же создал союз против тебя. Разве я отношусь к тебе хуже, чем другие? Ты знаешь, если понадобится, я буду на твоей стороне.

— Это фотография моего братика, — сказала девушка несколько мягче. — Я гордилась им, когда была маленькая.