председатель-крестьянин мог оправдываться-виниться только перед землей. И надо при этом на кого-то ссылаться, враждебного ей. А это — ссылаться — грешно крестьянину и непонятно земле. Земля и пахарь — всегда один на один друг с другом. И один пахарь землю знает, а земля пахаря. Все остальные — обижающие пахаря, а значит и землю. Твою лихость забудут, как чужую рану. Но вот они, эти остальные, не перестают лиховать. Это суждения дедушки и Старика Соколова Якова Филипповича. Они вошќли в Ивана постепенно и вроде как неосознанно, и оставаясь в нем — крепли и утверждались, воссоздавая в нем будущего крестьянина.

Теперь, когда Иван, инженер колхоза, сам начальствовал, из рассќказов дедушки ярко и вставал первый колхозный конюх, старый моховский крестьянин — Константиныч. При таких, как Гриша Бука — невоќзможно быть плохому председателю, человеку не от земли, непонимаюќщему ее.

Живой образ Константиныча возникал перед Иваном как маяк, на котором светился направляющий огонек. Он был как бы колхозником вне колхоза. Обок с ним вставал эмтеэсовский тракторист, тоже не успевќший еще изжить в себе крестьянина — Василий Федотыч Сычев, который не мог уйти "на отдых" без своего трактора. За Константинычем и за Василием Сычевым, как в дали минувшего пути, мерещился тихий и устќный Кузьма Польяичкин, бережливый и чудаковатый мужик-крестьянин. Это люди одной стати. Их Бог — Вера, совесть и Любовь. Такими и должна возродиться Россия по изжитии напущенного на нее нелада. Возродиться через них вот, Кориных. Это высказ Старика Соколова Якова Филипповиќча. И эта вера крепла в Иване. Истинные крестьяне на своей земле — стражники Отечества, возникали, как действа, выспренные мысли Ивана. И тут же тревожное: "Но где же такие люди нынче, как им уберечься?"

Думы задерживались на Старике Соколове Якове Филипповиче. Бывшем председателем колхоза в своей Сухерке, парторгом большого колхоза при дедушке. Та же натура Константиныча и Василия Сычела. Внутренне богаќче их душой и верой в себя. Время, среда подправили в нем староверскую натуру. И надо быть уже новым "старовером". Он, парторг, как-то дедушке признался: "Чистоты-то прежней, Игнатьич, как бы уже и нет во мне. И ты другой, все мы другие. Многое и надо побеждать в себе, чтоќбы возродиться, но уже не прежним, а новыми, более упорными в вере в себя и Всевышнего. Душу надо обновлять свою трудом своим во правде, которая в нас — наше Начало.

А что было в деде Галибихине, спрашивал себя Иван?.. Ответ тоже был ясен: вселившийся порчей неизживный страх души. Такой страх неосознаќнно вошел и в Костю, и Сашу Галибихиных, нынешних наследников старых кузнецов Галибихиных, уже не признаваемых. Да и в ком его нет?.. Нуќтряной страх в каждом. Такой изъян в человеках свершило время на разум людской, его соблазнов. Время же и должно изгнать его из людских душ. И время это будет мучительным и долгим.

Вот что пронеслось в голове Ивана при одном лишь воспоминании расќсказа дедушки о Константиныче. Через этого человека, так же как и через Старика Соколова Якова Филипповича, через дедушку и через их, Кориных и через миллионы мужиков — прошла эпоха, корежа и ломая судьбы, усмотренные Началом. Теперь как вернуть потомков этих людей вернула в лоно благодати. Только через возрождение. "А если сейчас не брать на себя ответа за стоящего одесную тебя — как увидеть благо и придти к нему?.." И такие вот слова и мысли поступали к Ивану памяќтью о дедушке. И сверлили мозг призывом не забывать этого.

3

Обязанности председателя колхоза с болезнью дедушки свалились на Павла Фомича. Агроном, молодая девица, только из института, всего боялась. Хотя чего бы — хозяйство налажено, все крутилось как по завеќденному. Павел Фомич каждый день приходил к дедушке, как он говорил просто повидаться, боясь беспокоить его вопросами. Часто заходили со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем — парторгом. О деле прямо не го-ворили, чтобы не беспокоить больного. Но дедушка сам выпытывал. И тут же, как бы делясь своими раздумьями, необидно подсказывал, что надо бы сделать.

Весной в первую оттепель дедушка вышел на крыльцо. Потом сошел к беќрезам. По дыханию деревьев угадывалось и то, как пробуждаются пашни. В распутицу, в школьные каникулы, Иван проводил дедушку в овинник, к его деревьям.

С началом сева Павел Фомич не выдержал, сказал дедушке:

— Спасения нет, жалят в хвост и в гриву. Одолели, хоть из конторы уходи. Бумага за бумагой, как пена из рога хмельного… При тебе вроќде такого не было, а тут прямо саранчой налетают. Яков Филиппович огќраждает, а то — хоть немей, слова не дают сказать.

Павла Фомича терзали за разобранный трактор. Три из них стояли без запчастей. Один трактор и пустил на запчасти, рассудил, что опосля соќберут, когда детали будут. А пока хоть два будут работать. Надо бы скрыть такое дело, как учетчик Гуров советовал, так нет, хотелось в правде быть.

Посидели они в этот воскресный вечер с дедушкой, проговорили до теќмна, и напоследок Павел Фомич взмолился:

— Выходи, Игнатъич, появляйся хоть на часок в конторе. Тебя святые силы оберегают, как вот и Якова Филипповича… А мне, как совладать?! Один — одно, другой другое велит. Организатор-уполномоченный и стол уж в преќдседательском кабинете поставил. Он всему голова. Воли моей нет. Сидит первым председателем, а я при нем сбоку-припеку.

Дедушка и тут сказал Фомичу: "Все перемелется, переживется, упоќлномоченный отойдет, а мы останемся, пусть пока поупражняется. А ты делай все, глядя на землю, как она, где молчком, где открыто, как вдовица проворная, будто недопонял, что ведено было. — Потом помолчал, поќкачал головой, как это он делал, когда больно задумывался, проговорил, глядя себе в колени, — мы как наемники относимся к земле и ко всякому добру на ней. От-бирается от нас родство-забота о ней. Когда над державой супостаты нависают — все осознают великую беду, миром на защиту встают. А вот саќмодури обороть в себе же не можем. Оттого и живем в беспутии".

Фомич опустил понуро голову, согласно промолчал. Иван каким-то своќим чутьем угадываю, что Фомич устрашился дедушкиных слов: себя-то он вроде бы и не считал со всеми вместе виноватым. "Может и дедушке так говорить Фзмичу не надо бы?" Опосля Иван этой своей боязни за дедушќку устыдился: если никому ничего не говорить, то и будешь жить в темќноте беспросветной. Боязнь Ивана за дедушку, что кто-то "сзатылоглазничает", шла не от жизни дома, а от школы. Там были "заагитированы" ученики всего бояться и опасаться. И это проявлялось вольќно или невольно в каждом ученике: опасения не сказать лишнего.

У дедушки с уполномоченным, или как их стали еще называть организатором, видимо, разлада не было. Сам дедушка старался его избегать. Обиды прямой на этот люд не держал и никогда никому не жаловался на их действия. Так рассуждал: они при должности, не самозванцы. Поднеќвольные, как и все, как и он сам. И законность их указаний, в общем, признавал и подчинялся им. Но как бы неотнароку, говорил: "Мы-то с ваќми всего лишь работники при земле. Зазяйка оно, иногда и к ней наќдо прислушаться. Она-то без обмана к нам, и мы к ней должны с довеќрием".

— Это, конечно, правильно, — говорил организатору, когда тот больно упорствовал, — что тут говорить, сеять надо. — И пргилашал его в свой тарантас, чтобы вместе взглянуть на поле: — Земля-то ведь с голосом, вот и спросим ее. — В поде организатор-уполномоченный указывал дедуќшке на сорняки. И с чувством полной своей правоты упрекал председателя:

— Вот, видите, вместо хлеба растут на незасеянном поле…

Дедушка соглашался. И тут же радовался:

— Сорняки и верно — какой хлеб… Пусть еще и другие, какие еще не видны, покажутся. Сорняки ведь всегда раньше хлеба торопятся выползти на свет божий. Тут мы их культиватором с боронами и выдерем с корнями. Чистая земля и примет семена наши. И будем с урожаем, как и в прошлые годы. Даже и без прополки обойдемся. — И спрашивал про соседей, которые по сводкам почти уже отсеялись. — А мы поднажмем, догоним их и даже опередим.