— Бывшее убыло, товарищ секретарь, — давая понять, что и "Первый" клюет на такие разговорчики. — А в мастеровом и трудолюбивом крестьянском люде ныне деревня пуще всего нуждается. Без них и зимогорью непоќвадно: холодно и голодно.

Как в весеннее половодье при заторе в узкой месте реки — стоит шевеќльнуться одной льдине, как тут же, дрогнув, порушится и весь затор… Пришла и Старику Соколову Якову Филипповичу, как он сказал, блажь в голову, перебраться в Большое село. Место приглядел по соседству с Глебом Федосеичем на освободившемся пустыре.

Дом Якова Филипповича, говорили Старовера, оставался единственным, можно сказать уже в бывшей Сухерке. И жена, Марфенька, упрашивала переќехать: в магазин за версты ходи, а там все под боком. И сын писал из Москвы, советуя переехать, перебраться к людям поближе.

Уполномоченные уже давно подсмеивались над Стариком Соколовым Яковом Филипповичем, называя его парторгом на отшибе"… изредка появлявшееся большое на-чальство тоже с усмешкой спрашивало: "Что это за торчок среди поля?" Эмтеэсовские трактористы "староверский скит" распахали. Даже промежуќток между палисадником и колодцем плугами разодрали. Каждую весну приходилось заново протаптывать тропку от дома к большаку. Подќ вести что — дожидайся осени, когда поля уберут. Проехать по живому полю — грех незамолимый.

Старику Соколову Якову Филипповичу, не изжившему вконец "староверские замашки", не больно хотелось расставаться со своей волей и обжитым уютом. Все прилажено, под рукой, просторно, не на глазах у завистливого люда. И овчину выделать в сарайчике, и с иглой за шубой спокойно посиќдеть на досуге на широком столе. Чего греха таить — и заграницу молча послушать. Правды-то иной раз и больше оттуда, чем от своих сладких посулов… Но понимал — подошла пора покинуть "староверскую крепость". Противиться больше нельзя — парторг… Будто о беде вселенской, стихии небесной, высказал дедушке, принимая рассудком словно "кару Божию":

— Староверу-то каково свой скит покидать без велю и желания. Тут все руками праотцов перетерто. Будто изгнание тебе от силы неправедной нашло. Что же это мы в уменьшение свое на волю свою петлю накидываем. Ох-хо-хо, в рот те уши! И сам не поймешь, и другим не объяснишь, что делаем. И не делать нельзя. Петля-то на твоей шее, охотников затянуть ее хоть отбавляй.

1

К дедушке зачастили за справками на паспорта. Уезжали не только из Большого села и других деревенек, но и из Мохова. И не одна молодежь, а и семейные. Велика Русь, много места в ней и много больших дел. И каждое дело наперед другого должно свершиться… Дедушка-председатель увещевал: "В своем доме самим надо жизнь ладить, а не бежать очертя голову незнамо куда. У себя ладно и в миру порядок. От худа уходить, к худу и придешь, и в то же время дедушка-крестьянин негодоќвал и сердился на себя, не по воле попавшего в начальство — в эти самые демиургыны… Чего пустыми посулали людям голову морочить, нет у тебя божьего права кого-то возле себя удерживать. И странное дело, получив паспорта, уезжающие винились перед дедушкой-крестьянином: "И хотелось бы, Данило Игнатьич, остаться дома, но что поделаешь. С коровой мочи нет вожжаться, а без коровы мужику не прожить!" Молодые — те уезжали молча, будто из-под стражи уходили, радуясь свободе. Знали — работа найдется. В городах все мужицкими руками испокон веку вершилось, а теперь особенно. Это даже начинало уже и сердить деревенский люд. Все летит как в прорву — деревни оголяются. Даже для Николаевсой и Сибирских дорог меньше мужиков требовалось, а строились они не дольше нынешних. Там не скопом людей на разные сооружения бросали, а надзор знающих люќдей был.

Леонид Смирнов призвался в Армию. И мать довольна была, что отслужит так может и нет вернуться в колхоз. Колька, брат Леньки, после десятилетки пришел к дедушке за справкой на паспорт.

— Куда, Коля метишь? — спросил дедушка.

— Учиться бы дальше, — ответил Николай, — да как прожить?.. Мать и так намаялась, самой бы промаяться. На стройку пойду, не выбрал еще. Много вербовщиков ходит.

— Может, пойдешь в училище комбайнеров- трактористов, — сказал дедушка. — Новое открывается с широким профилем. Работа в эмтеэс не хуже, чем в городе или в лесу. Потянет и тебя, Коля к крестьянству. С дедом Галибихиным ферму механизировали. Он имеет опыт заводской работы, а в деревню свою и дочь с ребятами вернул. Жила у него крестьянская. На таких Русь вот и воскресится.

Колька колебался, сказал, что и мать советует трактористом.

Дедушка велел ему зайти через денек-два. Справку и выдаст.

— Да в общем, Коля, чего тянуть, — сказал дедушка будто по чьей подќ сказке, — получай и сейчас. И тут же написал: — Вот и бери, со справќ кой в кармане и думай…

Колька пошел в училище комбайнеров-трактористов, открывшееся в небольшом городке неподалеку, верстах в тридцати от Мохова.

Некоторых парней и девчат, да и пожилых, дедушка отговаривать не пытался. Надумал, так что же и поезжай, куда надумал. Он жил верой в то, что время выправит ухабистые зигзаги деревни. Сначала люд из деревень отсеется. Но потом будет возвращаться, но тот, кто по складу души хлебопашец-сеятель, а не на дуде игрец. Считал, что уход крестьян из деревень худо и для города, и для всей державы. Даже это и опасно. Корни природные народа рвутся. Человек вроде бы уже без своей роќдовой основы. Слепая погоня за количеством рабочего класса, вроде как державной силы. А на чем этой силе держаться, если теряется род, корни которого только и могут накрепко укрепиться в отчем пределе. А так бы на местах деревенские таланты толкало к овладению по своему техникой и рождало новые отечеству таланты. А когда мастер или пахарь без своей головы и без опоры под ногами — худа и жди.

Дедушку ругали за выдачу справок. Спрашивали с укором: "В колхозе с кем останешься, председатель?" Дедушка отвечал: "Со своей совестью и останусь. Это и не мало". Вроде бы давно отпало право к месту привязыќвать бумагою мужика. Тут был уже вызов властям, и такое не забывалось. Но время все же брало свое… В милиции справки нередко отбирали, но дедушка новые выдавал. У "строгих" председателей справки "доставали " в самой же милиции. Дедушка это знал. Может за молчание ему многое и прощалось. Молчание в таких случаях тоже стало мужеством. Протестовать безумно. Это все равно что противиться неразложению мертвеца… Все должно само по себе истлеть по природе своей. Нетленно только то, что от Начала. Так они думали оба со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем и перетерпливали все то, что приходило к ним бедой. Яков Филипќпович в этих думах с дедушкой был не как парторг, а как коммунист во Христе. Так его стали называть даже и уполномоченные, правда внешне как бы иронизируя над этим прозванием.

Анна жила эти годы отрешенностью от всего, угнетаемая слухами о переменах и перестройках в руководстве. И ее подсознательно мучил вопрос, который держался в умке но не произносился: "Отчего нас толкают всех скопом на что-то неладное?.. И мы по привычке волочим эту ношу неладного безропотно и терпеливо. Накапливалась усталость от тупой работы. Коров доила, за телятами ходила. За быком Трошкой ухаживала, все делаќла как бы только руками, и вся эта ее работа как бы куда-то уходила, пропадала, не оставляет радости в душе. Бросила бы, Митя при должносќти, в МТСе, заработок имеет. Но вот дедушка председатель, его жалела, что скажут люди. И тянула лямку за двоих. Раньше бабушка помогала, теперь ей впору по дому управляться. Подсобляли Тамара и Настя. Но и они в десятилетку уйдут, в интернате станут жить. Выучатся да и в гоќрод. Посулы и обещания хорошего вышли из веры. Дом вот еще держит. Он как бы говорил тебе: перетерпится, уладится!.. А чему улаживаться-то и как. В одной ли плате за трудодень дело?.. Работу по попущению все равно желанной не назовешь… Коровы еще совестили, телята. Глядят на тебя и надеются только на тебя, больше им не на кого надеяться. Обидеть их грешно… А живая струя жизни где-то поодаль от тебя. Может и веќрно счастье в городе? Недаром же все туда рвутся. Бегут ровно переселенцы во время войны. Неужто, начатое войной все еще продолжается. Да и только ли этой войной. Ведь мы так и живем в войне и при войне. И нарастала неизживная тревога: кто же ты сама-то при этой бесконечной войне. Тоже, выходит, призванная на войну. Эти мысли будил в ней зов вольного корюхинского мастерового люда.