Пришел Саша Жохов звать к себе. С готовностью, Александр Ильич, как не посидеть вместе. Но дедушки и Дмитрия нет еще дома. Их бы вот подожќдать. С ними и придем. Вместе-то все и поговорим, повоспоминаем, и о себе расскажем, как она жизнь теперь у нас движется.

— С Данилом Игнатьичем и с Дмитрием и прошу, — согласился Саша с худоќжником. Дмитрий обязательно должен подойти, суббота сегодня. — И вроде пожалел о чем-то, пожаловался: — Дома вот рядом, а не часто встречаемся, А тут такой случай, как не посидеть, не встретиться.

Иван заподозрил, что Саша боится оставаться наедине с художником. Не больно сладкие воспоминания остались у него из детства, когда вместе, по соседству жили не скажешь, что в дружбе. Андрей Семенович это тоже почувствовал и не хотел бередить Сашу, смущать его.

1

Пришел дедушка и с художником пошли к Саше Жохову.

— Надо ценить гостеприимство, уважать своих соседей, о хорошем помнить, о том и говорить. От этого и худое, кое оно было, изойдет, — сказал дедушка, когда бабушка Анисья пыталась его предостеречь, не больно всќпоминать о былом. — Поговорим по душам, душа-то ведь у каждого человека, она своя, но добро и огрубевшая душа все же хранит. Вот мы и будем с добрым чувством беседу о хорошем вести. Добрей все и стаќнем. Андрею-то Семеновичу, знамо, неповадно одному будет там. И Саша затаит обиду, если не пойти. Ссор-то и без того хватает.

В окнах обновленного и достроенного пятистенного дома Жоховых горел пожаром свет. Тетка Федосья приходила к бабушке Анисье за лампоќчками посветлей. Одна вот нынче живет-кукует, так и не к чему бы ей яркий свет, но вот сын гостей ждет и велел сходить. Этим летом к Жоховым, к тетке Федосье никто не приезжал в Мохово. Поговаривали, что у тестя в сельпо какие-то неприятности, так не до отдыха на природе вольной.

За многие годы Жоховы впервые пригласили дедушку к себе. Сами бывали, а вот к приглашению в свой дом как бы повода не находилось. Федосья дваќжды прибегала узнавать, не приехал ли отец. Звала и бабушку, и мать посидеть за компанию. Мать сослалась на усталость, только вот с фермы пришќла, а бабушка отговорилась, что Митю ждет, коли вместе уж и придут:

— Да и то сказать, у Александра Ильича свои ведь разговоры с мужиками, а мы помехой будем.

Иван спал и не слышал, когда дедушка с Андреем Семеновичам пришли, от Жоховых. Отец приехал домой только утром в воскресение. С Андреем Семеновичем встретились как-то стесненно, будто расстались не в дружбе.

Поздоровались, обнялись, удивленные и обрадованные, а дальше и говорить не знали о чем… Искали друг в друге самих прежних, а их не было. И как бы перебарывали преграду времени каждый в себе. После завтрака отец собиќрался с городскими гостями покосить в лесу. Вызвался и Андрей Семенович, попросил у дедушки косу.

— Охота вот, — сказал он, — крестьянским делом себя потешить.

Вернулись к обеду все дружные, веселые и разговорчивые. Косьба, прироќда, как бы вернули Дмитрия Корина и Андрея Поляна к прежнему времени, былой вольности.

Отец с Андреем Семеновичем, художником, собрались побродить окрест, по своим местам детства. Иван не отставал от художника и засобирался пойти вместе с ними. Отец не

хотел было брать, но Андрей Семенович решительно сказал:

— Возьмем, возьмем сына, Дмитрий. Как не взять. Он нам свои места покажет, а мы свое детство припомним и сравним, чем они от нас прежних отличается, почувствуем, как говориться, вкусы.

Первым делом пошли на Шелекшу, перешли ее бродом и направились к Татарову бугру. Посидели там, поглядели с него на Лягушечье озерцо, на Нижнее поле. Черемуховую кручу. Все вроде бы оставалось схожим в пристрастиях их прежних и теперешних мальчишек… Но ребятня моховская водилась тогда своими ватагами: дошколята, школьники, парни повзрослее. Теперь Иван друќжил больше с сельскими мальчишками, в Мохове сверстников не было. Городским, наезжавшим на лето, сегодня нравилось одно, завтра другое. Не было постоянства, река вот только всех одинаково привлекала, куда бежали все дружно купаться. Любования "своим'' у городских не было. Многое, о чем говорили и вспоминали отец с художником исчезло, или изменилось до неузнаќваемости. Берега реки заросли, заилились без плотины на Шелекше ниже Татарова бугра, за речкой Гороховной. Художник жалел вековые ели, росшие в низине за Гороховкой. Там в них был какой-то особый уют, вроде иной мир. Отец смирился, привык, что их давно уже нет. Для художника все было только "вчера". "Как руки поднялись истребить красоту", — переживал он. Про мост на месте нынешнего брода, и плотины на Шелекше, Иван только слышал, что они были… Художник с отцом вспоминали ловлю раков. Их кишело в реках, как и рыбы. И не было тогда никакого "рыбнадзора". Печально высказалось: "рыбнадзор без рыбы" — новые порядки. А прежние, когда все было доступно, не устаем хулить и ругать кого-то невиновного ни в чем.

"Что-то, кто-то ровно бы подшутил над нами, безрассудно посмеялся и оголил жизнь, сотворенную для радости".

Это художник высказал.

Разговор о раках для Ивана — что о крокодилах в жарких странах. И тех и других он не видел. А вот караси в Лягушечьем озерце и лягушки, как и прежде водились. "Выходит так, что в озерце вот осталась наша "цивилизаќция", — без улыбки вымолвил художник. — Не "то" ли это, с чем грозит нам смириться в завтрашнем времени. Да может и это исчезнуть под напором новой "цивилизации". Затосковал и отец. Самое трудное сохранить и уберечь природную красоту. Сохраненная и обереженная, они привлекательней любой сотворенной. Он не пытался оправдываться и оправдывать кого-то за исчезнувшее из глаз, сказал:

— И не поймешь, Андрей, и не разберешься, — чужой ты или свой, что так вот вроде бы принужден губить природное… Вроде бы какой-то хитрый притворщик-злодей пришел и одурачил нас. Сделал все, что хотел нашими же руками… Лучшего хотелось, технике покорились, а сердцем, душой ее не сумели понять и принять. Она и превратилась у нас в силу, творившую зло. Художник удивленно посмотрел на отца. Высказал медленно:

— Ты, Дмитрий, крестьянин, землю-то любишь. И все другие крестьяне тоже. Не земле выросли и ею взращены. Так отчего же так?..

— Что-то не свое нашло на нс. Оно же и совесть затуманило нашу. Человек стал как бы механизмом… О старом солдате говорили: "Служба". И мы — служба чьему-то угодию. Как солдата на юру хотят, чтобы каждый был виден…В наше время, кого крестьянин знал?.. А на земле своей не пакостил. И того мужика, который никого не знал, кроме своей земли и дела на ней — извели. Мужика нет — откуда хлебу взяться своему, со свое нивы. Вот как вышло. И вроде из самих себя все взялось по лукавому наговору.

— И верно, что-то вот неразумное стряслось, — повторил слова Дмитрия художник. — Иного слова не подберешь, именно "стряслось". Я вот уехал от этого, а ты вот остался горе мыкать. Боль земли на себя принял.

— Нет, — сказал с горячностью отец. — Ты и должен был уйти, а я остаться. Ты мое дело не мог делать. Несмотря ни на что, я землю пашу с любовью. Иначе нельзя разговор вести с землей, она совеем отвернется от тебя… А мне твое дело совсем не под силу. Так что мы оба на своих местах. Да и где расселиться, если бы все остались в Мохове. Обязаны были остаться истые хлеборобы. А их-то как раз и вытравляли, как вот раков в нашей Шелекше. А нам бы, крестьянам, в свободе надо оставаться, науку взять в руки и не во страхе держаться… — Отец как-то скорбно и безрадостно рассмеялся. — Но где там? Тогда и "умникам" теперешним пришлось бы за крестьянское дело взяться. А они нам вот Герста американского подсунули, не спросясь ни нас, ни самой земли. Работать-то на земле уже и не хотят "умники", да и не могут. И сами мы заразились "умничаньем".

— Как римский демос при рабах и аристократах, — вымолвил тихо и мрачно художник.