Куда-то, зачем-то все ездили, "доставали" чего нельзя было в открыќтую купить. Бывало в страдную пору на дороге вынужденного путника встретишь, неминучая настигла: то похороны близкого, то тюрьма. А тут или старики едут к сыну или дочери в город, или детки из города на побывку к старикам. Толпы на станциях, на автобусных остановках. Велиќкое самодвижение народа. И видит ли это кто?..

Внезапно умер от инфаркта, модной болезни, секретарь райкома. С ним военные и послевоенные годы мыкали беду. Для дедушки это было личное горе.

При новом "Первом" моховцам сразу втрое накинули план по сдаче зерна. Район "горел", а новому надо было сразу же "выказать себя", любой ценой "нагнать показатели". Обязали моховцев увеличить и поголовие скота. Само собой подскочили планы по мясу и молоку. Удои упали а мясо — два бычка за одного пажнего не тянули.

В колхоз не возвращались мобилизованные из армии парни. Дедушка усовещал: "Свой дом покидаешь, от земли отцов уходишь." Знал, что напрасны слова, но опосля может вспомнится.

Мохово и Сухерка, как и другие деревни, на глазах хирели. Сенокосы затянуло березняком и ивняком, буйствовал осинник.

Повеяло и с другой стороны сиверком. Эхо, казалось бы изжитого и забытого, опять отозвалось и встревожило. Где-то над головами черные молнии небо рвали, а искры и в глухих деревеньках пожары вызывали. Саша Жохов воспрянул, выказывая свою прокурорскую власть… Двоих в Большом селе уличили "во вражеских разговорах". Из других деревень колхоза троих "заарестовали". Приезжих из города "хватили" за спекуляцию, Марфу Ручейную снова "посадили". "Дочь с внуками приезќжала, понавезла всего, по родне пустила мать и нажилась". А без гостинцев кто и когда в деревню из города приезжал? Но Саша-Прокурор не мог татарке простить и молчаливые взгляды укора. "Сама судилась и дочку на спекуляцию толкает, ворожит, разговоры разные ведет о Боге с дьяком Акиндием. Дочь Марфы подняла шум на весь район: "Отец и брат на фронте погибли, за что же матери кара?.. Какая она спекулянтка, кому что с наживой продала, где доказательство? Марфу отпустили. И на этот раз она не сдержалась, встретив Сашу-Прокурора на улице рай-центра, преградила ему путь, вытянула руки с растопыренными пальцаќми, будто вилами супостату грозила, процедила пророчески". "Ууу, сорное семя, сам от своей скверны и сгубишься".

Был навет и на Кориных — родня табунами наезжает. И не с пустыми руками. Мед бидонами в город увозят, мясо, масло. Колхозным сеном свою скотину кормят. Собираются в доме Корня "бывшие", Галибихины, Воќронины вот приезжали. Всех там принимают, всякую контру.

Старик Соколов Яков Филиппович, выждал время, когда "наветы" честќной люд взбудоражили, и узрив, как он сказал "благодатный знак", поќшел в райком прямо к "Первому". Заявил, что он коммунист с граждансќкой несет полную ответственность за порядки в колхозе. Председателем, Данилом Игнатьичем Кориным, держится трудовая дисциплина, а доносы на него — это зависть нерадивых, которые этим живут, сеют раздоры.

Самому дедушке сказал: "Нам, Игнатьич, переждать многое придется. Грядет еще тяжкое бремя претерпения и ответственности. Этого не миновать. Предчувствую вот такое. И жить пока этим — своей надеждой. Скорбь, она находит и ухудит. В себе веру беречь, не выпускать ее из души. Духом надо держаться, а не плотью олукавленной.

В районе еще держался стиль работы прежнего секретаря. И прыть Саќши Жохова и Авдюхи-Активиста поддерживалась. Но из области шли тревожные слухи, летели, как головешки огненные при яром пожаре в сухую жару всякие доносы.

Где тут было при новом "Первом" моховским порядкам удержаться. Слоќвно под натиском необоримой силы стихийной — моховцы и сухеровцы теќряли волю. Усреднив, дополнительными планами, их принудили влиться в Большесельский колхоз… Доводы прежние: "С упразднением карликовых колхозов укрепляется материальная база хозяйства, техника в полную мощь используется, сокращается управленческий аппарат, моховцы, особо старики, произнося слово "аппарат", усмехались. Когда-то эти штуќки в каждом доме были, только говорилось с добавлением "самогонный". "Слияние" "исполнилось как и всякое другое "спущенное" мероприятие. Включили в план мероприятий райкома и отпали заботы "по вопросу". То, что сливают, уже перестает быть моим, оно не мое, или "немое".

Но на что моховцы и сухеровцы совсем не надеялись, так это на то, что их "дедушка" станет председателем общего Большесельского колхоќза… Но чудо, предвещанное Стариком Соколовым Яковом Филипповичем, свершилось.

2

Собрание проходило в Большесельском промороженном клубе. Некому было печки поправить. Дали заявку в райцентр, к бывшему односельчанину мастеру на все руки, деду Галибихину, не догадались, или не захотели обратиться: моховец, не положено частному лицу печи казенные чинить. Из райцентра обедали прислать печников не раньше как через месяц. Печник, как объяснили неофициалќьно, не в форме. Иначе говоря — запил. Дед Галибихин, придя на собрание, по стариковской наивности, предложил перенести, как он сказал сходку, на денек другой. За это время он поправит печки, а так чего народу мерзнуть. Но прибыл уполномоченный из района, и большесельское руководство колхоза решило: "Ладно, чего там, своим теплом согќреются".

Посмеялись, позлословили безобидно: "Одна нынче надежда на свое тепло. Меньше хлопот, и не привыкать. Женщины сидели, постукивая валенками, грелись как при веселье. Мужики, да и бабы не промах, по вжившемуся обычаю разгоняли застывшую кровь. Веселие их и повлияќло на ход собрания при решении "коренного вопроса".

Сначала заслушали отчет большесельского председателя, двадцатитысячника. Затем было краткое сообщение ревизионной комиссии. И как уже объявил парторг Большесельского колхоза при открытии собрания, — рассмотрение вопроса о присоединении моховцев к Большесельскому колхозу. И напоследок выборы правления и председателя колхоза.

Отчет Большесельского председателя пестрил цифрами, сопоставлениям в процентах с прошлыми годами. Вроде бы ничего выходило, жить можно. Из зала шутки: "В прошлую зиму коли не околели, то и в эту не сдохнем, перезимуем".

По отчету выступили бригадиры и те, кому ведено было слово сказать, написанное парторгом на бумажке. Тоже по-их, все ладно выходили. Муќжики и парни, то выходили из Клуба, то вновь заходили, уже обогретыми.

Подошел дополнительный вопрос, как объявил парторг, о присоединении моховцев к Большесельскому колхозу. Кто-то выкрикнул, что всякое главное всегда дополнительным бывает. Парторг не уловил смысла, не расслышал. Предоставил слово уполномоченному. И разговору тут никакого. Давно было пора моховцам и сухеровцам влиться в Большесельский колхоз… кто-то опять из зала выкрикнул: "А как они сами-то… Добровольно или добровольно-принудительно?" Крикуна из зала же и осадили: установка есть, чего тут рассусоливать-рассуждать. Но тут же и серьезное предложение с мест поступило: дать слово моховскому председателю. И опять выкрики: "Верно, пусть расскажет, как они живут и о порядках ихних. Стоит ли брать-то?.." Это уже с подвохом, чтобы повеселиться.

Дедушке явно не хотелось высказываться. И он сообщил из-за стола в президиуме, что планы все выполнены, задолженности нет. Но уполномоченный райкома, больше по привычке, попросил рассказать поподробней… Дедушка привел на память цифры, сколько хлеба государству сдали, молоќка, мяса, другой продукции. Выходило по всем статьям перекрыли расхваќленный Большесельский колхоз. По залу прошел гул, спросили о трудодне, какой он у Корня.

Дедушка прямо не ответил, сказал, что трудодень такой же, как и у всех других… Но его пытали выкриками с мест: "Урожаи большие, а трудоќдень хилый. Тоже, выходит нули".

— Трудодень в разные годы разный был, — дедушка явно выкручивался, чтобы не будоражить люд. — Было и по девять килограммов хлеба, и по тридцатке денег. Племенное стадо да лен выручали.

— А ныне-то как? — это уже шумели большесельцы…