На этот раз Моховцев облетела весть о новом слиянии колхозов. Не только малых с малыми, но и больших в еще большие. Деревни будут сноситься и выстраиваться вентральные усадьбы. Помещичье словцо в "новой жизни" приметано. Притесняют-то теперь мужика половчее бывших баринов. Тут и словечки покруче: обязать, исполнить, выпол-нить, проконтролировать. И все это висит над колхозником безмолвные, не обремененным ответственностью, как что-то неодушевленное, двиќгающегося только механически, как заводная машина-игрушка.
Сначала слухи о слиянии были далекие и моховцев не больно тревоќжили. Надеялись, что их могут и обойти, Мохово недавно слилось с Сухеркой. К такому слиянию моховцев и сухеровцев подтолкнули пастухи. Помогли и эмтеэсовские трактористы. На сухеровском лугу скотина пасется, а моховцы свой луг на сено берегут. Коровы, ясно дело леќзут на свежую траву в цветах. Да и пастухам чего глядеть — луг один, вдоль Шелекши. Тоже и с полями: моховцы убрали хлеб и стадо пустили пастись, а на сухеровском рядом озимь. Потрава. А трактористы — те порой возьмут да и созорничают: вспашут подряд и сухеровское и мохо- ское поля. Разбираейтесь председатели, ищите прежнюю межу. Дедушка со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем встречались на таких полях и прикидывали: поменяться бы надо полями и лугами. Но где там! По конторам изќбегаешься, бумаги пуды изведешь, пока позволение получишь. Да и жаќлко со своими привычками расставаться. И вот как-то пришел к дедушке Яков Филиппович и сказал просто: "А что, Игнатьич, возьми-ка нас в свой колхоз. У тебя хорошо, и мы не так плохи. Худа никому и не будет. А то нас не оставят в покое, прилепят к Большому селу… Я бы плотничать у тебя стал. А там, даст Бог, мастерскую бы открыли, овчины стали выделывать. Ныне шкуры овечьи никто от народа не берет, пропадают. Глядишь, и кирпичный заводик соорудили бы. Кирпич-то выпрашиваем у государства и завозим за тыщу верст. А раньше сами делали, когда храм строили. И у коммунарок вот был свой завод, сами кирпичи делали. Неужто не додумаются запретов колхозам не городить на такие работы. Как бодливую скотину нас огораживают, чтобы не навредили чем.
Дедушка признался, что и сам обо всем этом подумывал. И тоже готов был в объединенном колхоз быть под началом Якова Филипповича, коммуниста. Но Старик Соколов и слова вымолвить не дал: "Что пустое говорить, я уж тогда вроде парторга у тебя буду".
И объединились, препятствий не было. Вместо двух — один председатель. Бригадир-учетчик тоже один. Кладовщик и счетовод — моховские. Сразу четверо прибавилось для работы в поле. Ферму в Сухерке оставили. И там сделали скребки для очистки стойл, и телегу на резиновом ходу для раздачи кормов. Старик Соколов Яков Филиппович единственный в колхозе коммунист — партийный советчик председателю. Его и в райком на совещании вызывали, как парторга. Моховцы вполусерьез, вполушутку говорили: "И верно, что за колхоз без коммуниста, вроде без попа".
Такое объединение моховцев с сухеровцами — своя воля, без нажимов. К Большому селу вскоре присоединили Великое село и пять деревенек. Это уже под нажимом. В таком колхозе, где из одного края не видно, что делается в другом, не заживешь по-моховски, как мечталось мужикам других деревенек. О выделке кож и о кирпичном заводике оставалось только мечтать. Все же и объединенному моховско-сухеровкому колхозу сквозила угроза слиться с Большесельским. Уж больно Авдюха Ключев этого хотел. Но в райкоме пока не торопились с этим.
Весть лихую моховцам принес Саша-Прокурор. Ровно для того и явился, чтобы "огорошить куркулей". Вечером в субботу позвал Федора Пашина на Шелекшу, помочь сети поставить. Особые, капроновое, сказал: "По больќшому блату достал". На реке ему и рассказал: "Время настало к единой системе все подводить. Больно вы особняком зажили со своим Корнем и Староверской Бородой. Давно к вам присматриваются. А то, глядя на вас, и другие к отсебятине потянулись. Овинники, коровы, другая скоќтина, ульи, о них больше заботы. Общественное уже нипочем".
Федор поведал об этом разговоре с Сашей Прокурором своей Паше, а Паша на ферме дояркам, и Мохово загудело.
Утром Саша пошел проверять сети. Старик Соколов Яков Филиппович поправлял изгородь возле телятника, окликнул:
— Наше Вам почтение, Александр Ильич! — Все понемножку приучались лукавить, с пороком узаконенным сживаться, льстить казенному человеќку, приближенному к власти.
Саша Прокурор свернул с тропки в сторону изгороди, подошел к Стаќроверской Бороде. Яков Филиппович воткнул в столб топор. Начал с тоќго, чтобы добродушно упрекнуть Сашу, попенять, что забыл свою деревню.
— Совсем отбились от дома-то, Александр Ильич, знамо, не наше дело, можно сказать городской житель. Районный центр — это уже считай и город. — Усмешка крылась в бороде коммуниста во Христе, но Саша Прокурор не уловил этого, важничал.
Яков Филиппович огладил бороду и перешел, помедлив, "к государственќному вопросу". Иначе с Сашей нельзя. Спросил, какие они ныне установки. В таких выспросах казенные чины юмора не понимают, важность мешает. Установки, как осенняя погода меняются и чего бы всерьез о них говорить. Но все же любопытство берет. А прокурору ли того не знать, что сверху спускается. И Саша лестно поведал новости, о чем Федору на реке сказывал.
Подошли доярки. Агаша уткнулась между Пашей и Верой Смирновой. Анна уголком глаза взглянула на нее, потом на Сашу… Екнет у Саши нутро, так и выдадут глаза, на лице Агаши была скрытая, спокойная улыбка. Скорее от любопытства. А Саша рисовался, похоже, уязвленный равнодуќшием Агаши… Хотя чего бы ему теперь-то. Живет в доме богатого теќстя, дочка растет.
— Есть общие указания на укрупнение, — распространялся Саша-Прокурор теперь уже перед доярками. Говорил сухо и уклончиво, как бы недоговаќривал секретное. Манера должностного люда, тайну с важностью выдаваќть, по малой капле, чтобы достойней самому выглядеть. К тебе, "знаќющему такое", и отношение особое.
Яков Филиппович допускал мысль, что укрупняться, может кому-то и следует. Но народ бы, колхозника самого, при этом спрашивать. Ведь не лошадей рабочих в табуны сводят. Саша Прокурор при такой мысли Староверской Бороды морщился, но терпел. Коммунист во Христе, с партийным билетом, с ним считаются, и ему надо полегче, у "Первого" поддержку имеет. Яков Филиппович досказал: — Большесельцам, знамо, чего горевать, им привычно, живи без забот. Порожнее считать, что воду решетом брать. Решетом-то и легче. И мы тоже свыкнемся, коли надо объединяться.
Все это как бы в забавном разговоре, без осуждения кого-либо, с шуткой и усмешкой больше над собой, высказался Старик Соколов в разќговоре с Сашей Прокурором. И тот выслушал тоже под ухмылку, вроде как и согласен с таким мнением… Скажет, конечно, где следует, что моховский парторг "свое гнет". Но это и хорошо. Пусть "и там" знают, что у народа радости нет от бесшабашных затей-мероприятий. Вроде бы уже без былых окоротов выслушивают и простого люда мнение. Потом и ссылаются на это, что оно учтено.
Саша ушел, довольный, что взбеленил моховцев. Доярки разошлись с какой-то тревогой. Старик Соколов Яков Филиппович взялся за топор, начал прибивать жерди к столбам: "Сольют", "сольют", "сольют", "склеят", "сколотят", выстукивались слова обухом топора.
Вечером приехал Дмитрий из МТС. Как было обойти в разговорах такие слухи… Как обычно примел Старик Соколов Яков Филиппович. Опустился на лавку между окон в простенке. Кепку скомкал на коленке, прижал ее широкой ладонью левой руки. Белый вихрь на голове пригладил. Вроде мял что-то во рту и брода ходила как льняная кудель на копыле у пряхи, высказать то, о чем передумал за день, не торопился. Сидел прямо, не сутулясь, вроде как в президиуме перед народом.
— Знамо, сольют, Игнатьич, — вымолвил он, держа еще какие-то мыќсли в себе. — Н бате-то супротивное наговорил-намекнул. Он там и наќсторожит?.. И от нас вот с тобой люд побежит. Работу найдут. Должны бы не только заботу о людях держать, но вот и о земле. Это ведь беда, коли человек отделятся от земли и за нее не страдает. Порядок, значит противоприродный. Как пахаря нельзя от земли своей отлучать, так и землю от пахаря. Земля так же чувствует пахаря, как и пахарь землю. Души их должны сливаться для блага отеческого. Опусти землю свою, и ты уже раб, непомнящий родства.
