Он с необыкновенным упорством возвращался к тому же самому вопросу. Я хотел было отказаться, но не успел. Потому что Константин Евгеньевич произнес:

— Естественно, лучше бы никому не говорить о том, что вы полетите в Германию вместо арестованного Альфреда.

— Почему? — вырвалось у меня.

Любопытство взяло верх.

— Загорский арестован, и сыщики, я думаю, сейчас суют свой нос во все дела, к которым он имел хотя бы малейшее отношение. В моем случае все чисто, но мне не хотелось бы терять время на объяснения с кем бы то ни было.

— Если все чисто, то бояться нечего, — хмыкнул я.

Это было вызывающе и дерзко, но мой гость не заметил этого или только сделал вид, что не заметил!

— Вы когда-нибудь сталкивались с представителями так называемых правоохранительных органов, Евгений?

Я ответил нечто невнятное.

— У них всегда очень много вопросов, — продолжил свою мысль Константин Евгеньевич. — Так много, что общение с этими людьми отнимает уйму времени. — Подумал и добавил: — И нервов.

Скользкий тип. Скользкий и неприятный, несмотря на всю свою лощеность. Я всегда старался держаться от таких подальше. Открытым текстом я ему этого, конечно, сказать не был готов, но решение выпроводить его возникло во мне окончательно. Я вскинул голову, готовясь объявить о своем отказе, и вдруг увидел Мартынова. Он выглядывал из-за приоткрытой двери и подавал недвусмысленные знаки, призывая ответить гостю согласием.

— Итак? — склонил голову набок мой гость, разглядывая меня с заинтересованным прищуром.

Мартынов сделал зверское лицо.

— Я подумаю, — сказал я, давая понять своим тоном, что почти согласен.

— Думать уже некогда, — скупо улыбнулся Константин Евгеньевич. — Времени у нас не осталось вовсе.

Я видел, что Мартынов в своем укрытии совсем извелся.

— Ну хорошо, — сказал я. — Что от меня требуется?

— Я знал, что мы договоримся.

Прозорливый тип. Какую-нибудь минуту назад я сам еще ни в чем не был уверен.

— Мне будет нужен ваш паспорт, Евгений, и фотографии для загранпаспорта.

— Это завтра, — предложил я, выгадывая время.

Константин Евгеньевич запротестовал, но я был непреклонен.

— Хорошо, — пошел он на попятный. — Но в первой половине дня, не позже.

Это я пообещал с чистым сердцем.

— Что еще?

— Пока больше ничего, — ответил он. — Я все сделаю за вас. На этой неделе вылетите в Германию.

У меня не было ни малейшего желания отправляться в Германию, но я не стал возражать, потому что видел лицо замершего в ожидании Мартынова. Мое молчание Константин Евгеньевич расценил как согласие. Поднялся из кресла и пожал мне руку. Он был очень скрытным человеком, и зачастую нельзя было понять, что именно он чувствует, но сейчас у него явно упал с души камень. Я, похоже, сильно его выручил, дав согласие.

— Вы говорили о каких-то книгах, — вспомнил я. — Еще тогда, в прошлый раз. С ними я и полечу в Германию?

— Да. Я передам вам их перед вылетом.

— Но чтобы все было законно! — проявил я осторожность.

Он покровительственно потрепал меня по плечу:

— Разрешение на вывоз есть. Я ведь вам говорил.

Я проводил его до двери. Прощаясь, он еще раз пожал мне руку и вышел за порог, постукивая своей роскошной тростью.

Мартынова я обнаружил сидящим в кресле.

— Кто такой? — отрывисто спросил он.

— Знакомый Загорского. Какой-то мафиози.

— Мафиози? — профессионально насторожился Мартынов.

— Если у человека на десяти пальцах рук помещается двадцать увесистых перстней, если он не хочет контактировать с милицией и в довершение всего совершенно непонятно, чем он зарабатывает на роскошную жизнь, то попробуйте подобрать для него другое определение.

Мартынов нервно покусывал губы, раздумывая.

— А, что за книги? — вдруг спросил он.

— Какие-то старинные фолианты. Загорский должен был доставить их в Германию, но арест все испортил.

— Интересная история, — пробормотал Мартынов. — А нам он совсем другое рассказывал.

— Загорский?

…— Он самый. Нет, про поездку в Германию он нам, конечно, поведал. Но о книгах речь не шла. Он сказал, что едет к приятелю, который несколько лет назад эмигрировал, Мы проверили — есть такой человек. Но что же он о книгах-то промолчал?

— Чем меньше человек скажет, тем меньше к нему вопросов, — выдвинул я версию.

— Нет, здесь другое. Скорее всего — контрабанда.

— Разрешение на вывоз у него есть, — напомнил я.

— А это мы проверим, — сухо засмеялся Мартынов, — Ты не расставайся с этим своим другом. Пусть он тебе документы на выезд готовит. А мы его тем временем прощупаем. Осторожненько так, чтобы ему не щекотно было.

И снова засмеялся.

По неимоверно опухшему лицу Кожемякина можно было заключить, что накануне он поминал усопшего, не щадя собственного здоровья. Он сидел отдельно, в самом углу, и безо всякого выражения во взгляде разглядывал заляпанные кладбищенской грязью ботинки. Кроме него, в самсоновском кабинете присутствовали Демин и Светлана. У нее было очень бледное лицо.

— Чего ждем? — спросил я, потому что повисшее молчание казалось мне невыносимо тяжелым;

— Алекперов попросил подняться к нему в половине десятого, — сказала Светлана.

У нас оставалось еще пятнадцать минут. Я откинулся на спинку стула и принялся рассматривать Кожемякина. Он выглядел подавленным и безвольным. Но у него за плечами было шесть лет тюрьмы: нанесение тяжких телесных повреждений, как сказал Мартынов. Так что внешность бывает обманчива.

— Пора, — объявил Демин.

По тому, с какой неохотой все поднялись, я понял, что правы те, кто предрекает нашей программе естественную смерть. Самсонов был заводилой всему. И глупо думать, что мы — пусть даже все вместе — сможем заменить его. Так, как при нем, уже не будет.

В алекперовский кабинет нас пригласили тотчас, едва мы вошли в приемную. Нас уже ждали. Кроме Алекперова, в кабинете находился еще один человек. Он был невысок и грузен и чем-то неуловимо напоминал Демина, только без усов. Он поздоровался с нами кивком, и в его глазах я увидел настороженность и затаенное напряжение.

— Доброе утро, — сказал нам Алекперов.

Он был в кремовом костюме и имел не то чтобы беззаботный, но вполне беспечальный вид. Я понял, что прошедшие накануне похороны лично для него уже ушли в прошлое. Алекперов подтвердил мою догадку уже в следующую секунду.

— Познакомьтесь, — сказал он. — Горяев Дмитрий Иванович.

«Безусый Демин» кивнул, не снимая с лица маску настороженности.

— Принято решение назначить его руководителем программы.

— Кем принято? — сухо осведомилась Светлана.

Я понял, что у Алекперова будут проблемы. Он и сам, наверное, это понял, но закалка, обретенная им в многочисленных передрягах, позволила ему сохранить внешнее спокойствие.

— Руководством канала, — пояснил он с вежливостью, с которой и следовало обращаться со свежеиспеченной вдовой.

— А разве творческая группа уже не участвует в решении подобных вопросов?

— Только в пределах своей компетенции, — перешел на более привычный для него язык Алекперов.

— Значит, все решено без нас?

Я посмотрел на Демина. Тот сидел, покусывая ус и разглядывая что-то на полированной поверхности стола. Интересно, поставил ли он Светлану в известность, что у программы уже есть хозяин? Мне бы не хотелось, чтобы она услышала это от Алекперова вот прямо сейчас, потому что это будет для нее сильным ударом. Очень сильным.

— Наверное, надо разграничить, какие вопросы решает руководство канала, а какие находятся в компетенции членов съемочной группы, — сказал Алекперов. — Все, что касается организационных и финансовых вопросов, — прерогатива руководства канала. Творческие же вопросы вам решать самим. Мы платим — вы снимаете. Разделение труда. Один из признаков нарождения цивилизации.