Вестибюль был пуст. Кассирша в своем аквариуме все смотрела телевизор. Я хотел подняться в зал, но уже услышал голоса. Дверь была приоткрыта, я увидел стоявшего ко мне вполоборота Демина и хотел его позвать, но не успел, потому что невидимый мне Самсонов произнес:

— Я же тебя в тюрягу за это закатаю, Илюша.

От этого ласкового «Илюша» у меня мурашки по коже побежали. Я попятился, мечтая только об одном — чтобы они меня не увидели.

— Ну, что там? — спросил Кожемякин, когда я вышел к фургону.

— Не нашел их, — огрызнулся я.

Самсонов с Деминым вышли из музея через пару минут. У нашего администратора было багровое лицо нездорового человека. Самсонов же казался вполне беззаботным.

— Едем! — сказал он. — Будем отдыхать, заслужили. У нас сегодня неплохо получилось.

Демин сел рядом со мной. И я увидел, что у него дрожат руки.

Роскошный дом встретил нас надменной тишиной. Я впервые задумался о том, что ни от кого не слышал ни о жене, ни о любовнице Самсонова. Мне вообще показалось, что женщины его не интересуют.

Демин доставал из фургона выпивку и закуску. Почему-то именно ему всегда доставались погрузочно-разгрузочные работы. Я, сочувствуя ему, взял одну из коробок, а он почему-то пронзил меня ледяным взглядом, будто я был его личным врагом.

Когда я пришел на кухню, Кожемякин с торопливостью исстрадавшегося в засушливый год человека откупоривал, бутылки. Готовившая Светлана бросала на него полные неприязни взгляды, заранее зная, чем закончится для Лехи Кожемякина и сегодняшняя попойка. Все было как всегда. Уж лучше бы я поехал к Марине.

На кухню вошел Самсонов, он уже успел переодеться и выглядел совсем по-домашнему. Я обратил внимание, что Демин старательно прячет глаза, а хозяин демонстративно не обращает на него внимания. Он постоял рядом с Кожемякиным, наблюдая, как тот судорожно расправляется с бутылочными = пробками, зачем-то потрепал Кожемякина по плечу — получилось очень по-отечески, дал пару советов занятой тарелками Светлане и даже мне уделил внимание. Он сегодня был мягок и великодушен.

Когда сели за стол, Самсонов поднял первый тост за присутствующих.

— Чтоб вам всем было хорошо, ребята, — сказал он. — Вы — молодцы.

У шефа был всепрощающий и несколько печальный взгляд, как будто он прощался с нами. У меня даже сердце защемило. Но, кроме меня, никто, похоже, ничего не заметил. Все выпили, в том числе и Светлана. Я незаметно погрозил ей пальцем, напоминая о недавней истории с автоинспектором. Она поняла и улыбнулась. Светлана сегодня была какая-то бесшабашная, но не лихо, анадрывно, как будто что-то ее терзало и мучило. Это могло, быть связано со мной, и я снова почувствовал укол совести.

— Как вам наш сегодняшний герой? — осведомился Самсонов.

— Я такого дурака еще в жизни не видел, — оценил Кожемякин, деловито намазывая масло на хлеб. — Видит же, что чепуха, железяки, ни на что не сгодятся эти жетоны, — и все равно хапает, хапает. Мне даже тошно стало. Хотелось выйти и сказать ему: «Ты че, мужик, охренел? Куда тебе столько?»

— Азарт, — невозмутимо пояснил Загорский. — Человек забывает обо всем.

Ему подобное чувство было, наверное, знакомо. Но оно приходило к нему не у бутафорского турникета в музее, а за зеленым игровым столом. Дым дорогих сигарет, крупье придвигает фишки, женщины вокруг в глубоко декольтированных платьях. Я представил эту картину, и меня охватила сладкая истома недостижимости мечты.

— Я бы рога отшибал таким козлам, — гнул свое Кожемякин. — Еще прыгать потом начал. — И обернулся к Самсонову: — Он вас достал, Сергей Николаевич?

— Нет, мы обо всем договорились.

— Цацкаетесь вы с ними, — не одобрил Кожемякин. — С этими петухами надо по-простому.

— Не надо, Леша, — мягко сказал Самсонов. — Люди есть люди.

Что за печаль на него сегодня снизошла?

— Тем более что сюжет мы сняли преотличнейший. Я даже не ожидал, если честно, что мы из этой ситуации вытянем что-нибудь путное. А получилось очень неплохо.

— Неплохо, — подтвердил Загорский, царственным жестом поправляя манжету рубашки. — Мне кажется, типаж схвачен очень точно.

Снова налили водки.

— За всех вас! — провозгласил Самсонов. — Вы — молодцы!

— Уже было, — напомнил Кожемякин. — Повторяетесь, Сергей Николаевич.

— За вас и повторно выпить незазорно.

Никто не возразил. Выпили.

— Как там наше «Задержание преступника»? — вдруг вспомнил Самсонов. — А, Илья?

Он впервые за сегодняшний вечер обратился к Демину. Тот ответил, старательно глядя в сторону:

— Нашли машину.

— Остальное все готово?

— Да.

— Значит, можно снимать?

— Да.

В односложных ответах Демина я улавливал тщательно сдерживаемое напряжение.

— На днях этим займемся, — объявил Самсонов.

— Может статься, что времени у нас на все про все не так уж много будет.

Это была странная фраза. И все уловили, что за ней что-то стоит, даже Кожемякин, которого я никогда не держал за слишком сообразительного.

— А что такое, Сергей Николаевич? — озвучил общий вопрос Загорский.

Самсонов некоторое время молчал, словно обдумывал, говорить или нет.

— Меня вчера вызывал Алекперов, — сказал он после паузы. — Разговор был о нашей передаче.

Помолчал.

— И обо мне.

Все молчали, понимая, что вот-вот будет сказано самое главное.

— Он выразил неудовольствие общей направленностью наших передач и сказал, что его телеканал не может потерять передачу с таким высоким рейтингом из-за деструктивной позиции некоторых людей.

— «Некоторые люди» — это мы? — все-таки проявил свое тугодумие Кожемякин.

— «Некоторые люди» — это я, — специально для него расшифровал Самсонов.

Потому что мы все и без того его прекрасно поняли.

— Что не нравится господину Алекперову? — осведомился Загорский.

— Ему хочется посмешнее, — коротко пояснил Самсонов.

И опять все, кроме, может быть, Кожемякина, поняли его правильно. Алекперову хотелось добавить «развлекаловки», чтобы передача не могла никого обидеть. Хи-хи да ха-ха, я ведь сам слышал, как он что-то подобное предлагал Самсонову.

— У нас высокорейтинговая передача, — пожал плечами Загорский. — Мы создали славу этому каналу.,

— По словам Алекперова, «Вот так история!» потеряла за последний месяц в рейтинге два процента.

Наверное, это действительно было очень много. Потому что все воззрились на сообщившего эту новость Самсонова.

— Может быть, ошибка? — высказала предположение Светлана. -

— Вообще-то я тоже слышал что-то подобное, — подал голое до сих пор молчавший Демин.

Самсонов едва заметно вздохнул.

— Возможно, и не ошибка, — признал он. — И по мнению аналитиков, готовивших Алекперову сводку, возможно дальнейшее снижение рейтинга.

— Но почему? — воскликнула Светлана.

Она жила этой передачей, и любые неприятности представлялись ей едва ли не катастрофой.

— Может быть, передача пережила самое себя? — высказал предположение Самсонов и окинул присутствующих взглядом.

Эта фраза могла бы показаться кощунственной, если бы не была произнесена самим Самсоновым. Все замерли, не зная, как реагировать.

— Да, — сказал Самсонов. — Такое возможно.

Вот откуда его сегодняшняя печаль и готовность простить всех и вся.

— Люди не любят видеть себя такими, какие они есть. И не любят видеть свои истинные, а не придуманные и не приукрашенные поступки. Вы никогда не задумывались над тем, почему художественные фильмы о придуманной жизнью люди любят смотреть, а документальное кино находится в загоне? Потому что люди хотят сказку. Они боятся жизни. Боятся жить. И когда мы их показываем такими, какие они есть, они отворачиваются. Нет, не сразу, конечно. Сначала они смеются и тычут в экран пальцами. А потом вдруг узнают в героях передач себя, и им становится тошно. Они начинают протестовать самым доступным им способом — переключаются на другой канал. И наш рейтинг падает.