На лестничной площадке, у своей квартиры, я увидел Мартынова. Одетый в вылинявшую «джинсу», он сидел прямо на выщербленном полу и, когда я появился, буднично приветствовал: «А, вот и ты», — словно старшему следователю прокуратуры было не привыкать коротать время под чужой дверью, сидя на годами не мытом полу.

— Что-то случилось? — насторожился я.

— Ничего.

Мне показалось, что у него усталый вид.

— Давно ждете?

— Да.

— Извините, — на всякий случай сказал я.

— Ничего, мне не было скучно. Здесь какая-то девушка…

Я резко обернулся.

— Наверное, твоя, — определил Мартынов, — Мы поболтали с ней часик. Потом она ушла. — Он встал и потянулся. — А напрасно. Потому что ты пришел быстрее, чем можно было предполагать.

Я представил, как он смотрел на Марину цепким, оценивающим взглядом, и вдруг почувствовал прилив горячей ревности.

Вошли в квартиру. Мартынов прошелся, заглядывая во все углы с любопытством пса, попавшего в новую для него обстановку.

— Ничего квартирка, — оценил он. — Служебная?

— Для работы с агентурой, — пояснил я. — Выделили на время, пока я занимался Самсоновым.

Мартынов понимающе кивнул и поджал губы.

— Чаю хотите? Или кофе?

— Воды, — сказал он. — Холодной. Кипяченой. Он пил воду большими жадными глотками. И снова почему-то напомнил мне пса. Осушил стакан, поставил его на стол.

— С Загорским пока ничего, — сказал он. — Если тебя это интересует.

Конечно, интересует.

— Не дает показаний?

— Дает, да еще как — усмехнулся Мартынов. — Едва записывать успеваем. Но все не то.

Он говорил это ровным голосом, но я видел, как он раздосадован.

— Мы с ним беседовали почти сутки без перерыва. И — ничего.

— Может, он и не виноват? — попытался я выгородить несчастного Загорского.

— А может, виноват, — парировал Мартынов. — Просто нет у нас пока на него ничего.

— А экспертиза? — подсказал я. — Следы, отпечатки и все такое прочее?

— Какие следы? Там все затоптано, будто Мамай прошел. — Мартынов вздохнул.

— И что дальше? — спросил я.

— Ищем, — отрапортовал Мартынов.

— Пока только Загорского подозреваете?

— Мы всех подозреваем, Евгений. Просто Загорский — единственный, до которого мы смогли добраться без проблем. Не крикни он тогда Самсонову «Убью!», сейчас ходил бы на воле вместе с вами.

Мартынову, конечно, хотелось, чтобы «Убью!» мы накануне убийства крикнули хором. Тогда он имел бы законное основание упрятать всю группу в кутузку, где разговаривать с нами было бы намного легче.

— Загорский, кстати, ссылается на тебя, — неожиданно сказал Мартынов. — Говорит, что ты давно был в курсе его планов.

— Каких планов?

— Поездка в Германию, — пояснил Мартынов. — Он говорит, что собирался вылететь туда задолго до случившегося с Самсоновым, и ты можешь это подтвердить.

— Могу, — с чистым сердцем подтвердил я.

Мне было по-своему жаль Альфреда. К тому же я не был уверен до конца, что убил именно он. Но на Мартынова сказанное мной не произвело ни малейшего впечатления.

— А, это все чепуха, — махнул он рукой. — Парниша зарабатывал себе алиби.

— А если нет? Он действительно собирался в Германию, а Самсонов его не отпускал.

— Почему? Было много работы?

— Дело не в этом. Просто они недолюбливали друг друга, как мне кажется.

— И поэтому Самсонов проявлял неуступчивость?

— Да.

Мартынов пожал плечами. Было видно, что сказанное мной он не рассматривает как алиби.

— Ну хорошо. Оставим это. Лучше расскажи, как похороны прошли.

Вот зачем он пришел! Узнать, что новенького мне довелось раскопать. Хвастаться особенно было нечем. Я коротко рассказал о событиях дня. Мартынов меланхолично кивал. Ничего нового я к его знаниям, похоже, не добавил.

— Как там вдова? — осведомился он.

— Ей тяжело, — не принял я его отстраненного тона.

Тут он вспомнил, наверное, что между мной и Светланой что-то было, и ради приличия сочувственно вздохнул.

— Да, — сказал, придав голосу скорби. — Ей сейчас не позавидуешь.

Посмотрел на меня испытующе.

— Плакала? Я кивнул.

— На гроб падала? Рассудок теряла?

В его интонации мне послышалось что-то не очень хорошее. Я посмотрел Мартынову в глаза и вдруг понял, что он спрашивает — естественно ли вела себя Светлана, не было ли ее горе притворным. Я задохнулся от гнева и бешено завращал глазами.

— Ну-ну, — примирительно сказал Мартынов. Я тебя понял. — Придвинул мне стакан. — Принеси мне еще водички, пожалуйста.

Чертов психолог! Хочет, чтобы я поостыл, пока хожу туда-сюда. И я действительно немного успокоился.

— Я тебя о том дне хотел спросить, — сказал Мартынов и выразительно посмотрел на меня.

— Сегодня читал протокол твоего допроса и обратил внимание на то место, где ты рассказываешь об эпизоде с Кожемякиным.

— А что там с Кожемякиным? — насторожился я.

— Ты вышел из дома и стоял у входа.

— Да. Между Самсоновым и Светланой вспыхнула ссора, и я просто-напросто сбежал, чтобы ничего этого не видеть.

— И тут появился Кожемякин. Это произошло сразу?

— Сразу — это как?

— Ты вышел из дома — и увидел Кожемякина?

— Нет. Прошло некоторое время.

— Точнее, — требовательно сказал Мартынов.

— Пять или десять минут. — Точнее я сказать не мог.

— И он шел со стороны гаража, — подсказал Мартынов.

— Нет. Он появился из-за угла.

— Но за углом ведь гараж, — напомнил Мартынов.

Я обомлел. Потому что эта мысль не приходила мне в голову прежде. Кожемякин действительно шел оттуда. И там же очень скоро был найден труп. Сам же Кожемякин его и нашел. Случайно открыл багажник машины и сделал круглые глаза. А может, он знал? Еще до того, как открыть багажник.

— Ну, не знаю, — пробормотал я. — А что он сам по этому поводу говорит?

— Кто? — уточнил Мартынов. — Кожемякин?

— Да.

— А ничего. На допросе он даже не упомянул о том, что выходил из дома.

— Но почему он об этом умолчал?

— А потому, — ответил Мартынов и заглянул мне в глаза.

И только сейчас я понял, из-за кого он приехал ко мне и с таким терпением меня дожидался. Кожемякин. Это была его, Мартынова, новая версия.

Я хотел сказать Мартынову, что мне не очень верится в виновность Кожемякина, потому что видел, как тот накинулся на Загорского, когда заподозрил его в причастности к убийству. Да и вообще, как мне казалось, Кожемякин относился к Самсонову с неподдельным уважением. Но Мартынов меня опередил.

— Он ведь отбывал срок, — сказал Мартынов. — По очень серьезной статье. И к тому же шел со стороны гаража.

Два этих факта являлись для Мартынова определяющими.

— Мне трудно судить, — честно признался я. — Кожемякину с Самсоновым, кажется, делить нечего.

— Он ведь был пьян, — подсказал Мартынов.

— Кто?

— Кожемякин.

Я помолчал, вспоминая.

— Да.

— Вот видишь, — сказал Мартынов. — Это такая публика, которая едва примет на грудь, тут же бросается выяснять отношения. Из-за невпопад сказанного слова, иногда даже из-за взгляда. Не так посмотрели на него — и уже появляется нож.

Я покачал головой, показывая, что не согласен. Мартынов не стал меня с горячностью убеждать, сидел и смотрел на меня, ожидая пояснений. Он затем и пришел, чтобы получить информацию от человека, ежедневно общавшегося с Кожемякиным.

— Нет, — сказал я. — Это невозможно.

— Почему?

По выражению глаз Мартынова я видел, что он действительно хочет понять.

— У них с Самсоновым были какие-то особенные отношения. Не знаю, применимо ли здесь это слово, но Кожемякин Самсонова боготворил. Самсонов, любимец миллионов, почти что небожитель, к тому же просто богатый человек, вдруг взял и приблизил к себе вчерашнего зека, которому, если бы не этот выпавший счастливый билет, была бы одна дорога — в тюрьму. Он фактически спас Кожемякина, и тот это понимал.