— Ну! — подбодрил его Кожемякин.

Загорский молчал.

— Ты расскажи нам, Альфред, за что по очкам получил от Самсонова. Ты еще расскажи, что ты там Самсонову в спину шипел.

— Это на кухне, что ли? — вспомнил я.

— Точно! — обрадовался Кожемякин. — И ты видел, да? Что-то я тебя не припоминаю там.

— В самом начале, — сказал я. — Когда все начиналось…

Теперь и Демин и Светлана смотрели на Альфреда с повышенным интересом. Картина происшедшего приобретала черты правдоподобия. Альфред выглядел неважно. Была какая-то нехорошая бледность в его лице.

— Мы повздорили, — сказал он, старательно пряча глаза. — Но это еще не значит, что надо делать какие-то выводы из происшедшего.

— Из происшедшего не надо, — неожиданно легко согласился Кожемякин. — А вот из слов твоих очень интересная штука получается. Что ты сказал напоследок Самсонову в спину? А?

Загорский закусил губу.

— Ты скажи, — посоветовал Кожемякин. — Я-то слышал, но другим тоже интересно.

— Это же не всерьез было.

— А ты все-таки скажи.

Но у Загорского на Зто не хватило духа. И Кожемякин ему помог:

— Ты пригрозил Самсонову! Не забыл? Так и сказал ему: «Убью!» — Это правда? — резко произнес, почти выкрикнул Демин.

Загорский поднял глаза. Он мог бы назвать это ложью, потому что никто из присутствующих, кроме Кожемякина, не был тому свидетелем. Но он сказал:

— Да. — И тут же добавил: — Но это было не всерьез.

Наверное, он и сам понимал, что последняя его фраза ровным счетом ничего не меняет.

Самсонова хоронили на Ваганьковском кладбище. Было много людей, цветов, слез и бестолковщины. Милицейское оцепление с трудом сдерживало напор желающих приобщиться к прощанию.

Загорского среди нас на этот раз не было. Его арестовали накануне вечером. Он грозился убить, и это дало Мартынову возможность упечь Альфреда за решетку. Следователь не мог сейчас добраться до всех и начал с Загорского.

Светлана рыдала над гробом. Мы по-мужски крепились, но и у Демина, и у Кожемякина, и у меня в глазах стояли слезы.

Светлану пришлось вести под руки. С одной стороны я, с другой — Кожемякин. Демин шел рядом со мной.

— Будут поминки, — сказал он. — Надо бы поехать.

Это было приглашение из разряда тех, от которых не отказываются. Я кивнул.

— С Загорским-то как получилось, — неожиданно произнес Демин.

Я вопросительно посмотрел на него, потому что не знал, что имеется в виду.

— Ты веришь в то, что это он… — Демин не закончил фразу, потому что ему нелегко, наверное, было произнести слово «убил». Я подумал и неопределенно пожал плечами.

— А я не верю, — сказал он.

.— Они не ^;любили друг друга, — напомнил я.

— Ну и что?

А действительно — что? И с Деминым у покойного были трения, и со Светланой не самые лучшие отношения.

— Им выгодно искать убийцу среди нас, — сказал Демин, не объясняя кому это — «им». — Ты обратил внимание на то, как ведет себя Алекперов? Держит с нами дистанцию. Ты понял? Всех нас чохом подозревает.

— Почему бы и нет? — буркнул я. — Ведь понятно, что кто-то из нас это сделал.

— Но не все же вместе! А Алекперов выжидает, как оно обернётся. И передачу хочет сохранить, и чистеньким остаться, когда убийцу найдут. Ему бы как сейчас действовать? Поговорить с нами по-людски. Тому новое место предложить, тому денег добавить. Ведь правильно? А он нас оставляет на исходных позициях и со стороны приглашает какого-то варяга.

Я уже начал смутно о чем-то догадываться, но пока не понял всего

— Придет новый человек. — продолжал Демин. — Начнет нас ломать через колено. Он пришлый! Ты понимаешь? Ему ни дух передачи не постичь, ни с нами не сойтись по-доброму. Ты думаешь, он вот тебе зарплату поднимет? Или повышение предложит? Ни черта! Мы им нужны как ширма. Вот, мол, люди, которые с Самсоновым работали. Так что продукт вы, телезрители, получаете тот же самый. А на деле — чистое надувательство.

Демин заглянул мне в глаза:

— Пойдешь администратором в группу? Твоя зарплата вырастет вдвое.

— Не понимаю, — признался я. — Какая группа? Какой администратор?

— Наша группа, — терпеливо пояснил он,

Я хотел напомнить ему, что администратор у нас он, и куда же это он собирается от нас уйти, но вдруг понял, что как раз Демин никуда уходить и не собирается. Эту мою догадку он тотчас подтвердил.

— Нам не нужен варяг со стороны, — сказал Демин уверенно. — Он убьет нашу передачу. Только мы сами можем ее. продолжать. Я возьму на себя управленческие функции…

Он встанет на место Самсонова, я займу его место, всем остальным он поднимет зарплату — и никто со стороны нам не нужен. Так следовало его понимать.

— Я уже говорил с Алексеем… Я посмотрел Демину в глаза.

— Он согласен, — закончил он свою мысль. Значит, Кожемякин готов к такому раскладу. Я с трудом удержал вздох. Мертвого Самсонова только что забросали землей. А жизнь уже бурлит, и живые интригуют.

— Я не хочу сейчас говорить об этом.

— И напрасно! — оценил Демин. — Нас попробуют подмять, вот увидишь. И полугода не пройдет, как никого из нас в передаче не останется. Заменят своими людьми.

Я и не собирался оставаться с ними так долго. Сразу, как только отыщется убийца Самсонова, я возвращусь в Вологду. Но ничего такого я Демину не сказал.

— Подумаю, — буркнул.

Только чтобы он отвязался. Мы сели в машину.

— Будут поминки, — шепнул я Светлане.

Она посмотрела на меня черными от горя глазами и ничего не ответила.

«Она не могла убить, — вдруг понял я. — Не способна. Слишком сильно любила. Вместе с Самсоновым она сама умерла. Так что искать надо среди этой троицы: Загорский, Демин, Кожемякин». Кожемякина я ставил на самое последнее место. Почему? Не мог себе объяснить.

Поминали Самсонова в ресторане. Сначала, как мне сказали, собирались накрыть столы в его загородном доме, но после передумали, поскольку в том доме он был убит.

Я сел рядом со Светланой, потому что она, увидев два свободных места за столом, взяла меня за руку и усадила подле себя, так что Кожемякин и Демин, которые вошли в ресторан вместе с нами, потоптавшись в некоторой растерянности, были вынуждены пройти дальше.

— Я ненавижу их, — прошептала Светлана.

Это было полной неожиданностью для меня.

— Почему?

Она посмотрела на меня так, будто сомневалась, способен ли я ее понять.

— Ведь кто-то из них, — сказала она с давящей тоской.

Я, наверное, изменился в лице, потому что Светлана покачала головой и торопливо положила свою руку на мою:

— На тебя я не думаю.

— Почему? — опять спросил я.

Вместо ответа она невесело улыбнулась. Я так и не понял, почему именно мне была выдана индульгенция.

Алекперов предложил помянуть Самсонова. Он не говорил много, все уже было сказано там, на кладбище. Светлана заплакала — беззвучно, без слез. Страшный плач. Я старательно отводил глаза.

На многих похоронах мне доводилось бывать, по-всякому там обходилось, и по-разному вели себя присутствующие, но я еще не видел такой придавленности горем. Когда человек умирал, оставшиеся жить придумывали причину, позволявшую приглушить скорбь. «Он болел, — говорили они. — И так мучился!» Подразумевалось, что смерть избавила несчастного от мучений. Еще могли сказать: «Что ж, дети уже взрослые, успел поставить на ноги. Справился со своими земными делами, пора и отдохнуть». И какая бы ни придумывалась причина, всякий раз оказывалось, что человек ушел не из жизни, а именно от тягот жизни, и жалеть об этом надо, но не стоит убиваться.

С Самсоновым все было иначе. Он умер, когда для него лично все только начиналось. Несколько язвительный и временами несносный, но всегда блистательный Самсонов стремительно поднимался к вершине. Цель, которая маячила перед ним, была видна ему одному, никто не знал, где он остановится, но что это будет настоящий Успех, изумительный Успех, Успех, которого не будет больше ни у кого, кроме везунчика Самсонова, в этом никто не сомневался. Он был на виду, и миллионы глаз следили, как он поднимается все выше и выше; ему завидовали и ему поклонялись; он был символом, он был воплощением мечтаний миллионов. Его судьбу и его взлет каждый человек соотносил с собой, и искренне верил, что и он может точно так же, вот только еще капельку везения или еще чего-то, чему нет определения, но чего каждый ждет всю свою жизнь в сладком предвкушении, что судьба и ему улыбнется. И вдруг — крах. Нелепая смерть. Труп, засунутый в багажник собственной машины. Я всматривался в лица окружающих меня людей и видел растерянность, граничащую с унынием. Видеть это было невыносимо.