Наши уже собрались. Сидели в самсоновском кабинете, и вид у них был понурый. Вещи Самсонова представлялись печальным напоминанием о человеке, которого уже нет. К ним никто и не притрагивался. Не смели.

Я пристроился в углу и тоже затих. Никто не, поздоровался со мной, и я ни с кем не перебросился ни единым словом. Мы просто молча сидели и как будто чего-то ждали, хотя и сами не знали — чего. Знал Самсонов. Но теперь его не было. Я вновь. подумал о том, что один только он нас объединял и направлял. Настоящий хозяин

Очень скоро появился Алекперов. Он был в иссиня-черном костюме и идеально белой рубашке. Галстук заткнул строгой на вид и чертовски дорогой булавкой. Так скорбят настоящие боссы. Он поздоровался с нами — печально и сочувствующе, — но никому не подал руки, держал дистанцию. Выразил нам соболезнование и сказал, что пора бы нам появиться у гроба с телом покойного. Каждый из нас этого хотел. И каждый страшился, я по лицам видел, И все-таки подчинились.

Мы спустились вниз, в вестибюль. Центральная его часть, там, где стоял гроб, была ярко освещена. Я подумал, что напрасно его не загримировали как следует. Люди шли сплошным непрерывным потоком. Я видел, что многие плачут. Какая-то женщина, увидев мертвого Самсонова в гробу, застонала и повалилась на идущих рядом людей. Мы встали почетным караулом. Суетившиеся в зале телевизионщики и корреспонденты переключились на нас, слепя вспышками блицев. Они делали едва ли не самые сенсационные кадры в своей биографии, потому что мы представляли для них интерес не только как соратники известного всей стране Самсонова, но и как группа, в которой находится убийца. Он стоял среди нас с таким же скорбным выражением лица, как и у всех. Сверкали блицы. Мне было мерзко и стыдно, хотелось уйти, но я не смел этого сделать и стоял, вглядываясь в спокойное лицо несчастного Самсонова.

Когда корреспонденты потеряли к нам интерес, нас вывели из вестибюля. Свою задачу на данный момент мы, следовательно, выполнили Мы со Светланой шли позади всех, я поддерживал ее под руку, потому что она была очень плоха в эти минуты. Не сговариваясь, мы направились к самсоновекому кабинету. Он притягивал нас как магнит. Но на полпути нас перехватили и препроводили в кабинет Алекперова. Я поразился, увидев его. На нем уже не было того траурно-черного пиджака, в которой он спускался вместе с нами в вестибюль. Там, в лучах софитов, он всем своим видом демонстрировал скорбь. Декорации сменились, потому что жизнь продолжалась, и мгновенно сменилась маска Алекперова.

— Я решил поговорить с вами именно сейчас, — сказал босс. — Страшная история. Нелепая смерть. Сергея нам никто не заменит. Такие люди рождаются раз в столетие, и пока на горизонте я никого не вижу, кто мог хотя бы приблизиться к нему.

Он обвел нас взглядом, словно хотел определить, не будет ли возражений. Все молчали.

— Мы уже ничего не можем поправить. Его нет с нами. Что нам остается? Только помнить, каким он был. И еще — продолжать начатое им дело.

Я поднял голову, посмотрел на Алекперова и только теперь понял, что именно ради этой последней фразы он и завел разговор.

— Передача, которую, он делал, — это его детище. И я не прощу себе, если передача умрет вместе с Сергеем.

Он замолчал. И мы тоже молчали. В полной тишине было слышно, как жужжит кондиционер.

— Я хочу сохранить ваш коллектив. И пусть у вас все остается так, как было при Сергее. Вам сейчас будет нелегко, но мы поможем — деньгами, техникой. У вас пока есть задел — несколько передач, снятых еще Самсоновым. Я надеюсь, что вы используете этот запас времени с толком. Ведь были какие- то идеи, задумки. Снимайте. Если с идеями тяжело, мы поможем. Я дам вам толкового человека…

Да, Алекперов не даст умереть рейтинговой передаче. Он поставит на нее своего человека, и тот будет выдавать сюжет за сюжетом, а мы ему в этом станем помогать — как связующее звено между Самсоновым и новым руководителем передачи. Король умер — да здравствует король!

Самсонов лежал там, внизу, в вестибюле, в роскошном гробу, он еще не был погребен, а здесь, в кабинете, уже говорили о его преемнике. Это выглядело бы оскорбительным и неуместным, если бы не талант Алекперова любую тему преподносить в соответствующей моменту упаковке. Он не предложил нам поскорее забыть Самсонова и присягнуть новому королю, он просил нас продолжить его, Самсонова, дело. Огромная разница! Не предательство, а память об ушедшем. Я вспомнил, как когда-то он сказал Самсонову: «Ты не дипломат». А вот Алекперов был преотличнейший дипломат. Мастер интриги. Не каждому дано.

Все промолчали. Со стороны это выглядело как молчаливое одобрение. Алекперов распрощался с нами, пообещав очень скоро снова с нами встретиться.

Мы шли по коридору, и никто не проронил ни слова. Только в самсоновском кабинете Демин не выдержал:

— Как он удачно все повернул!

Уловил общее настроение и озвучил его.

— Теперь дадут нам какого-нибудь дундука, делая вид, что он и Самсонов — совершенно одно и то же, и под этим соусом начнут штамповать передачи.

— Мы-то остаемся, — меланхолично напомнил Загорский. — А вместе с нами дух…

— Дух в коллективе зависит от руководителя, — наставительно произнес Демин. — И если над нами поставят шефа, кого-нибудь из чужих…

— Самсонова все равно не вернуть, — вздохнул Кожемякин.

Возразить было нечего.

— Как-то оно утрясется, — предположил Загорский.

— Само, без нас, не утрясется, парировал Демин. — И мы должны настоять на своем;

— Это без меня, — объявил Загорский. — Я вообще улетаю в Германию.

— Надолго?

— На несколько дней.

— Тебя не выпустят, Альфред.

— Это еще почему?

— Из-за того, что случилось.

Подразумевалось — из-за убийства. Загорский только пожал плечами.

— С нас не взяли подписку о невыезде, — возразил он. — Так что я волен делать то, что считаю нужным.

Я видел, что Кожемякин покусывает губы и чем-то чрезвычайно озабочен.

— И все равно мы должны доказать свое, — упрямо гнул Демин,

Он не успел развить эту мысль, потому что Кожемякин уже подвел итог своим размышлениям и спросил, ни на кого не глядя:

— А что это ты за бугор навострился?

Альфред, стараясь сохранять спокойствие, посмотрел на Кожемякина, но по-прежнему молчал, — видимо, додумывал, как лучше ответить. А Кожемякин сфокусировал наконец взгляд на лице Альфреда, и это был очень нехороший взгляд, под которым Загорский даже уменьшился, в размерах.

— Ну! — подбодрил Кожемякин своего собеседника тоном, который не предвещал ничего хорошего.

— Я не собираюсь давать, отчет…

— Это ты не собираешься, — веско сказал Кожемякин. — А я вот по-другому мыслю.

Он подошел к Альфреду и взял его за ворот рубашки. В другое время Загорский ни за что не позволил бы такой фамильярности по отношению к себе, но сейчас почему-то не высказывал неудовольствия.

— Сваливаешь? — с неприятной участливостью осведомился Кожемякин.

Загорский дернулся, но его крепко держали за ворот.

— Что такое?! — грубо, но испуганно спросил он.

— Сваливаешь, — определил Кожемякин. — Нам на нары тропу мостишь.

Это выглядело как прямое обвинение Загорскому, но никто из присутствующих не остановил Кожемякина.

— Я давно собирался, — пробормотал Загорский. — Еще до гибели Самсонова.

— Да?

— Давно! — упрямо повторил Загорский; — Он вот может подтвердить. Кивок в мою сторону.

Все посмотрели на меня. Я кивнул, подтверждая, что именно так и было. Но на Кожемякина это не произвело ни малейшего впечатления.

— Алиби себе готовил? — понимающе сказал он. — Я тебя насквозь вижу, козел вонючий.

Загорский дернулся, но встать со стула не успел. Кожемякин ударил его пятерней в лицо.

— Прекрати! — крикнула Светлана.

— А ты его не жалей, — ощерился Кожемякин. — Ты у него спроси, что за разговор у них с Самсоновым был — как раз за пятнадцать минут до убийства.

Все посмотрели на Загорского. Он совсем уменьшился в размерах.