— Лучами?

— Натурально! Через стену глушат, гады, а у меня психика слабая, я эти лучи мозгами чую.

— Что же за напасть такая? — осторожно поинтересовался я.

— Я с ними давно в контрах. В честном бою они против меня, конечно, слабоваты, а вот по-тихому пакостить у них получается.

Тетя Вера шумно вздохнула, но муж не обратил на ее демонстрацию ни малейшего внимания.

— Прибор у них какой-то, — продолжал он. — Думаю я, что в органах он прежде работал, сосед-то.

— Да в депо тепловозном он всю жизнь прогорбатился! — не выдержала тетя Вера.

— А это ничего, что в депо, — спокойно парировал Витюня. — У органов повсюду свои люди есть, хоть даже и в депо. Депо, если разобраться, самый стратегический объект и есть.

— Но почему именно вам-то так не повезло? — спросил я.

Витюня опустил глаза и сказал с достоинством и скорбью в голосе:

— Моего прошлого они мне простить не могут. Тетя Вера закатила глаза.

— Не понял, — признался я.

— Вы человек образованный и поэтому должны знать, что каждый из людей проживает не одну жизнь, а несколько.

Я растерянно кивнул — так, на всякий случай.

— Так вот я совершенно определенно знаю, что в прошлой жизни я был императором Павлом Первым. И вот мне моего царского происхождения никак не могут простить. В прежние времена, при Сталине, меня, конечно, расстреляли бы. Сейчас они себе такого позволить не могут, потому изводят тайно, лучами.

Просто клинический случай. Ну надо же мне было попасть именно на этого типа. Тетя Вера скорбно смотрела на мужа. Я прикидывал, под каким конкретно предлогом мог бы покинуть эту чудную семейку.

— Хотя бы раз! — с надрывом сказал Витюня, мрачно разглядывая графин с водкой. — Хотя бы раз отсюда вырваться и снова очутиться там, в прежней жизни! Почувствовать себя человеком!

— Да, — безо всяких эмоций поддакнул я.

— Ведь я был царем! Я любого мог вот так вот!

Виктор сжал руку в кулак и этот кулак продемонстрировал мне. В его взгляде сквозила тоска о безвозвратно утраченном. И когда я эти его глаза увидел, во мне что-то шевельнулось. Неясное, почти неощутимое — пока лишь как предчувствие.

— Еще выпейте, — предложила тетя Вера.

Я понял, что она хочет отвлечь мужа от тяжелых мыслей. Выпили. Но это не убавило скорби во взгляде хозяина.

— Каждому достается своя доля, — сказал Виктор. — В одной жизни он — пан, в другой — пропал. Так, чтобы все время было хорошо, — не бывает.

— А раньше, в прошлом, вам было хорошо? — уточнил я.

— Да!

В его голосе была такая убежденность, что ему невозможно было не поверить. Тетя Вера поднялась и вышла на кухню. Я склонился к собеседнику.

— Я неправду вам сказал — насчет переписи. Только ей, — кивнул я в сторону кухни, где была тетя Вера, — ни слова!

Витюня смотрел на меня округлившимися глазами.

— Я по другому ведомству прохожу.

— По какому? — шепотом спросил он, меняясь в лице.

Я прижал палец к губам и покачал головой:

— Еще не время.

Витюня кивнул, соглашаясь.

— Для меня не составляет тайны ваше прошлое. И меня прислали к вам именно как к императору Павлу Первому.

Его глаза стали совсем круглыми.

— Только никому — ни звука!

— Я — могила! — горячим шепотом доложил Виктор.

Из кухни вышла тетя Вера. Я поднялся из-за стола, и Виктор тоже вскочил, едва не опрокинув при этом стул.

— Еще встретимся, — пообещал я. — Когда придет время.

И выразительно посмотрел на Виктора. Он ответил мне многозначительным и преданным взглядом.

Мы распрощались. Я вышел из дома на улицу. С ближайшего телефона-автомата я позвонил Светлане.

— Стопроцентное попадание! Изумительный экземпляр, — выпалил я, едва она сняла трубку.

— Ты о чем? — не поняла она.

— Я нашел человека, который будет сниматься в нашем сюжете! Удивительный тип! Уникум!

Светлана была первым человеком, кого я посвятил в свои планы. Набросал вкратце сценарий и дал ей почитать. Мы сидели в летнем кафе. Здесь было не шумно и не душно. От раскаленных солнцем камней большого города нас укрывала зелень близких деревьев. Светлана вчитывалась в мои каракули, мило морщась, и я до поры не мог определить, как она ко всему этому относится. Прочла, подняла на меня глаза и— ничего не говорила.

— Плохо? — осведомился я.

— Нет. Но неподъемно.

— Почему?

— Мы таких масштабных постановок ни разу еще не делали. А здесь предполагаются такие интерьеры и такой реквизит, что никаких денег не хватит.

— Ну почему же! — вскинулся я. — Весь реквизит возьмем на «Мосфильме», это обойдется недорого. Интерьер можем выстроить там же, в павильоне.

— Денег все равно не хватит.

— Пусть заплатят!

— Кто?

— Алекперов! Кто же еще? Я уже все продумал!

Я так разволновался, что на нас уже стали обращать внимание, но Светлана не делала ни малейшей попытки меня остановить.

— Ты пойми — это наша последняя программа! Как итог! Как прощание со зрителями! И она должна быть лучшей. Вот и пусть она стоит дороже. Надо все объяснить Алекперову. Он должен дать денег столько, сколько потребуется для работы. Это вопрос чести — и для него в том числе тоже!

Тут я осекся. Я говорил об Алекперове и о чести, но они не стыковались, поскольку Алекперов был каким-то образом причастен к гибели Самсонова. Мартынов, правда, советовал мне не торопиться с выводами. Как раз накануне я смог наконец переговорить с ним по телефону, и то, что он говорил, мне откровенно не понравилось.

— Как же так? — спросил я его. — Я думал, что с Алекперовым уже все ясно…

— Что ясно? — бесцветным голосом уточнил Мартынов.

— Вы же его подловили на противоречиях! Он ведь уже поплыл!

— Поплыл, да выплыл, — ответил Мартынов.

— Вы видели, что он чушь несет!

— Чушь — это еще не повод предъявлять обвинение.

— Конечно! — мстительно сказал я. — Уж лучше на Загорского навешать собак, так оно безопаснее! С Алекперовым еще неизвестно, как повернется, а Загорский — вот он, и никто за него не заступится, можно впаять ему срок…

— И впаяем! — с необыкновенным спокойствием сообщил Мартынов.

— За что?! — задохнулся я от охватившего меня негодования. — Ведь уже понятно, что вряд ли он убивал!

— А мы его не за убийство к ответственности привлекаем, Евгений. Он проходит по делу о контрабанде.

— Да это только повод для вас!

— Ну что ты! — мягко ответил Мартынов. — У нас данные экспертизы, показания свидетелей и куча прочих материалов, которые позволяют мне надеяться, что это дело будет доведено до суда.

— А по Алекперову, значит, ничего нет? — зло спросил я.

— Ну почему же нет? Работаем.

И вот после этой фразы я понял, что на истории с Алекперовым вовсе не поставлен крест. По крайней мере, Мартыновым. Он не отказался от своей версии, просто есть что-то, что помешало ему дожать своего подопечного. И Алекперов, который каждое утро как ни в чем не бывало приезжает на работу, не может чувствовать себя совершенно спокойным, хотя внешне он как раз — само спокойствие и респектабельность.

— Так вот — о деньгах, — сказал я Светлане. — И об Алекперове. Мы ему объясним, что это будет за программа — последняя, прощальная. И мы ее снимем такой, какой задумали, не заглядывая в смету. Если алекперовский канал не даст нам денег, мы обратимся за помощью к какому-нибудь другому. И в результате будет большой скандал. Представляешь, если последний выпуск нашей программы пройдет по другому каналу? А тут еще темная история с алекперовской возней вокруг прав на программу. Это будет катастрофой для него.

— Думаешь, мы сможем донести до него эту мысль?

— Ее и доносить не надо, — усмехнулся я. — Он и сам человек не глупый, все поймет без лишних пояснений. Ну хочешь, я с ним поговорю.

Я рвался упасть на амбразуру. Только так можно было расценивать мою готовность встретиться с Алекперовым лицом к лицу после нашей с ним встречи в мартыновском кабинете. Там Алекперов был растерян, подавлен и смят и имел крайне непрезентабельный вид. После того, как подчиненный видит шефа в таком состоянии, на карьере нижестоящего можно ставить беспощадный жирный крест. Стремящиеся казаться сильными умеют мстить окружающим за собственную слабость. Но я был готов. Последний выпуск программы — вот и все, чего я желал в своей московской Эпопее. — Всего-навсего подходит к концу командировка. И никакой трагедии для меня в испортившихся отношениях с Алекперовым нет.