— Тогда была война,— сказал я.— А теперь мирное время. Я вот в книжках читал да и родители рассказыва­ли, что в то время люди по-настоящему отдавали себя. И на фронте, и в тылу.

— Не все,— ответила Ксения Филипповна.— Человек во всякое время показывает, что он за птица. Думаешь, мало мародеров было, что нагрели руки на общем горе? Всякое встречалось. Так же как и нынче. Есть люди кри­вые, есть и прямые. Ведь из нашей станицы вышло нема­ло таких, которые высоко летают. Вот Афанасий Миха­лыч — уважаемый человек во всей области. У моей со­седки сын — маршал. Один из станичников за границей в нашем посольстве большой чин занимает. Как видишь, не важно, где ты родился и когда, важно, что у тебя в го­лове и здесь, на сердце. Да, вспомнила кстати,— она ти­хо рассмеялась,— Федю Колпакова помнишь?

— Нашего шофера, что ли?

— Его. Встретила на днях тут.

— Он ведь, кажется, в Москву собирался?

— Наверное, уже там. Встретила его на проспекте Ворошилова под руку с дамочкой. Глазам не верю — Федька это или нет. Баки до самой шеи, не то пиджак, не то пальто, с вздернутыми плечами. Представляет он мне дамочку. Законная, мол, супруга. Москвичка. А эта суп­руга лет на двадцать старше Федьки.

— Может быть, любовь? — Я улыбнулся, вспомнив наш последний разговор с Колпаковым. Вот, значит, ка­кой он избрал путь к должности шофера министра.

— Конечно, любовь. А как же! — смеется Ксения Фи­липповна. Стенные часы пробили три раза.— Ну, засиде­лись с тобой до петухов,— поднялась Ракитина.— Скажу я тебе напоследок. В любом деле можно потерять голову и изувериться в доброе. В твоем деле это проще всего. Так что расти в себе крепость и не бойся проявлять моло­дость. Доверяйся душе, доверяйся первому порыву. Оши­бешься— не беда. Зачерствеешь—тогда дело непопра­вимое.

Утром я встал, когда мои соседи по номеру еще спа­ли. Тихо прибрал кровать, умылся, оделся в Борькин костюм, попрощался с дежурной и заглянул к Ксении Филипповне. Она ушла еще раньше.

Завтракая горячим чаем и сосисками, я клевал носом, потому что совершенно не выспался и чувствовал себя разбитым.

Только проехав с ветерком по еще прохладным ули­цам города, я кое-как пришел в себя. Ночь без сновиде­ний не оставила во мне никакого следа. Словно я совсем не спал, а лишь на минуту забылся на скрипучей гости­ничной койке.

Во мне еще жил ночной разговор с Ксенией Филип­повной. Не то чтобы он совсем развеял переживания, но, в общем-то, облегчил душу.

Борька располагался в просторном кабинете, отде­ланном линкрустом, с ковровой дорожкой. И хотя в нем был еще один письменный стол, все равно шикарно.

— Привет! — встретил меня Михайлов, выбритый и свежий.— Какой у тебя, значит, план операции?

— Не знаю. Все будет видно в Юромске.

— Как бог пошлет?

— Вот именно.

— А я бы первым делом…

— Постой, Боб. Первым делом помоги организовать два места до Юромска. А там я уж как-нибудь справ­люсь.

— Эх, Кича, Кича… Погубит тебя деревня. В наш век научно-технического прогресса нужно мыслить по-науч­ному.— Он уже снял было телефонную трубку, но в это время в комнату стремительно вошел мужчина лет соро­ка в форме работника прокуратуры. На петлицах — май­орская звездочка.

— Знакомьтесь,— представил меня Борька.— Мой од­нокашник. Кичатов. Участковый инспектор из Бахмачеевской.

— Родионов,— протянул руку тот и тут же опустился на стул.— Боря, не сносить нам с тобой головы!

— Будем живы — не помрем,— улыбнулся Михай­лов. Это он бодрился передо мной.

— Сейчас от комиссара. Акилев…— Родионов покру­тил в руках крышечку от чернильницы.— Завтра прибы­вает зампрокурора республики. (Борька присвистнул.) Будем живы или нет, еще не известно…— Майор повер­нулся ко мне.— Вы у себя тщательно провели проверку по делу об убийстве инкассатора?

— Проверяли. Еще до меня — я ведь всего три меся­ца— прежний участковый проверял. Вообще присмат­риваюсь ко всем проезжающим и временно прибываю­щим…

Родионов задумался.

— Крутимся мы вокруг вашего района, а воз и ныне там — все впустую,

— Я же предлагал получше прощупать Альметьевский,— сказал Борька.— Нет, словно свет клином сошел­ся на Краснопартизанском районе.

— По всем статьям выходит Краснопартизанский. А преступник словно сквозь землю провалился. Проку­рор области заявил мне: «Не справляетесь, так и скажи­те». Будем, мол, просить помощи у Москвы. Понимаете, куда загнул?

— Понимаю,— ответил Михайлов.— В конце концов выше себя не прыгнешь. Если бы что-нибудь успокаивающее сказать… Подкинули бы вы какую-нибудь новую идею…

— Какую?

— Хотя бы насчет Альметьевской.

— Самообман,— отмахнулся Родионов.— Альметьевская ни при чем. По запаху чую — преступник в Крас­нопартизанском.— Майор поднялся.— Короче, Боря, к одиннадцати комиссар приглашает всю нашу группу.

— Перед смертью не надышишься,— засмеялся Борька.— Надо бы перед совещанием тактику проду­мать…

— Какая тактика! Все как на ладони. А воз и ны­не там.

Родионов вышел.

— Что, зампрокурора едет? — спросил я.

— Будет снимать стружку с комиссара. А комиссар — с нас. Родионова жалко. Вообще он опытный следова­тель из следственного отдела прокуратуры области. Вре­менно переселился к нам, чтобы поближе быть, так ска­зать, к жизни. Действительно, что следователь без нас, оперативников, а? — Борька хлопнул меня по спине.

— Я не оперативник. Я участковый. А значит, и сле­дователь и опер одновременно,— отшутился я.

— И все равно на нас все держится! — Он посмотрел на часы.— Кича, прости, дела заедают. Пойдем, я попро­шу, чтобы на вокзал позвонили.— Борька в шутку погро­зил мне пальцем: — Порты береги как зеницу ока.

— Залог у тебя дома, в шкафу,— отпарировал я. Арефа поджидал меня на вокзале. На всякий случай даже занял очередь в кассу. Но стоять нам не пришлось: места для нас оставили по звонку из управления.

Наш поезд отправлялся после обеда, и мы без толку просидели полдня в зале ожидания. А когда до отхода остался час, засосало под ложечкой. Я предложил перед дорогой основательно заправиться. Ничего из этого не вышло — в ресторане была очередь.

Я по привычке хотел пройти прямо в дверь, но вспом­нил, что без формы. Вообще-то пользоваться своим по­ложением было не в моих правилах, но моральным оправданием могло служить то, что я находился как-ни­как при исполнении служебных обязанностей. Теперь я был в штатском. Надо было предъявлять документы, объяснять… Короче, мы сели в вагон голодные. Купе нам отвели двухместное, возле проводников, которые с любо­пытством поглядывали на живописную внешность моего спутника. И чтобы никого не смущать и не привлекать к себе внимания, Денисов, не дожидаясь отправления, завалился на верхнюю полку. Сколько я ни уговаривал его занять нижнюю, Арефа не соглашался, уверяя, что наверху ему будет спокойней. Он расстелил постель и повалился на нее без простыней и наволочки, скинув с себя только сапоги и шляпу. То ли пожалел рубль, то ли по старой кочевой привычке.

Арефа заснул прежде, чем тронулся поезд. Он при­знался, что нынче плохо спал. Давала знать о себе вче­рашняя дорога, волнение и неизвестность. Я сам был не прочь завалиться на боковую. Но меня мучил голод и будоражила вокзальная суета.

Я сидел на жестком теплом сиденье, пахнущем клеен­кой, и, как мальчишка, с любопытством смотрел на пер­рон. Признаюсь, меня всегда завораживали вокзалы, аэропорты, их толчея, особое состояние ожидания. Ожи­дание чего-то необычного и нового, хотя мне приходилось много ездить и летать на спортивные соревнования.

Поезд тронулся неожиданно и мягко. Замелькали ли­ца, станционные здания, привокзальные улицы, тихие и замкнутые в себе, прячущиеся за прокопченную зелень деревьев от шума и гари железной дороги…

Наш состав выскочил на мост, четко забарабанивший крестообразными перекладинами. Внизу промелькнула баржа, загруженная выше бортов полосатыми арбузами. Мы вырвались в пригород с суровым индустриальным пейзажем. Мимо поплыли темные от шлака, железа и отходов огороженные пространства, без людей и рас­тительности.