Он хотел выругаться похлеще, но, оглянувшись на Ларису, промолчал.

— Что же делать? — спросил шофер.

— Везите на другой машине,— сказал я, отряхивая ладонь о ладонь.

— Нету другой, в разъездах,—мрачно сказал Фе­дя.— А не отвезем, председатель взгреет по первое чис­ло.— Он усмехнулся.— И вам кое-что перепадет.

— Плевать я на него хотел! — Это было, конечно, слишком, но я разозлился. Прибавьте к этому — рядом сидела Лариса и все слышала.

Федя Колпаков зашел в мастерские и вскоре вернул­ся насвистывая. Катаев сказал нам с Ларисой:

— Подождите. Умоюсь, поговорим. Но разговор не состоялся.

Председательский «газик», как разъяренный зверь, резко затормозил возле нас, принеся с собой клубы пыли.

Нассонов вылез из-за руля и коротко приказал шо­феру:

— Езжай. Под мою ответственность. И спокойно посмотрел на меня.

— Если хочет на год лишиться прав…— так же спо­койно сказал я.

Председатель побагровел:

— У меня конвейер на пятом участке стоит, подсол­нух пошел на силос… Это тебе не…— он задохнулся,— …не с бугаями наперегонки бегать.

Представляю, какое стало у меня лицо…

— Садись за руль! — рявкнул Нассонов Феде. Тот, озираясь на нас, полез в кабину, завел мотор. Нет, сдаваться нельзя. Я подошел к шоферу.

— Дай права. (Он повиновался.) А теперь делай что хочешь.

И, положив документы в карман, пошел прочь. Сзади меня заглох мотор, хлопнула дверца, и послышался едва не плачущий голос шофера:

— Геннадий Петрович!.. Нассонов выругался.

Я продолжал идти.

— Младший лейтенант…

Я остановился. Председатель махнул рукой: подойди, мол. Я вернулся.

— Пошли.

Мы зашли в мастерские. Геннадий Петрович снял трубку телефона.

— Начальника райотдела внутренних дел. Да, срочно…

Он стоял ко мне спиной, Было видно, как у него за­стыли желваки:

— Приветствую вас. Нассонов… Он самый.

Он говорил с моим начальством несколько минут. И я понял: председатель чувствовал, что бой проигран. Это его злило еще больше, потому что всему причиной был я, розовощекий мальчишка.

Нассонов сунул мне трубку.

— Кичатов, можно выпустить машину в рейс?

— Никак нет, товарищ майор. Совсем тормоза не ра­ботают. Лично проверял.

— А чего же Нассонов бушует?

— Не знаю.

— Ничего, пошумит, пошумит и перестанет. А вообще ты молодец, младший лейтенант. Не сдавайся.

— Слушаюсь.

— Вот так… Завтра в час — на оперативное сове­щание.

— Так точно. Буду, товарищ майор. В трубке запели короткие гудки.

Ребята, молча курившие на скамейке, вопросительно смотрели на нас. Так же смотрела Лариса.

Председатель, не сказав ни слова, вышел и сел в свой «газик». Машина круто развернулась, зло прошелестела шинами и помчалась по дороге…

— Что? — поднялся шофер.

— За правами придешь ко мне, после того как почи­нишь машину. Я проверю…

Это была победа. Но в душу, на самое дно, опусти­лась горькая тяжесть оттого, что уставшие парни будут сейчас стаскивать двигатель с кузова. Потом снова втаскивать на другую машину. А где-то люди ждут и чертыхаются…

Я даже переживал за Нассонова. Получить оплеуху от молокососа…

Катаев побежал искать другую машину. Мы с Лари­сой молча пошли назад по дороге.

— Неужели у вас все так строго? — спросила она.

— Надо было кричать не на меня, а на этого болвана Федю.

— Некрасиво вышло…

И окончательно померкло то чудо, возникшее там, среди золотых подсолнухов…

…А ночью, когда я уже засыпал, убаюканный шепо­том листвы у моих окон, тихо скрипнула калитка, и в свет­лом квадрате окна появилась голова.

— Товарищ лейтенант! Незнакомый, почти мальчишеский голос»

— Кто это?

— Я, Женя…

— Какой?

— Нассонов…

Я встал с постели, подошел к окну. От парнишки по­пахивало вином.

— Ну и что же тебе надо, Женя Нассонов?

На его рубашке шевелился узор — тень от листьев.

— У меня там друзья, из города. В техникуме вместе учимся. Ну, немного не хватило… А Клава говорит: если вы разрешите, она отпустит. Нам всего бутылочку… вина…

— А что отец скажет?

— Он в районе.

Парень, выходит, отца боится.

— Женя, сколько тебе лет?

— Шестнадцать. А что?

— Рано тебе, наверное, пить, а?

— Да ведь друзья…

— Отцу твоему я ничего не скажу, но только больше по ночам не тревожь людей, договорились?

Его фигура, плоская в свете месяца, тихо исчезла за забором.

И что это Клаве Лоховой вздумалось парня посылать ко мне?

Я вспомнил, что хотел зайти поговорить с ее мужем.

Надо это сделать в ближайшее время.

На следующий день я решил поближе ознакомиться с работой нашей конефермы, потому что после стычки с Нассоновым не хотелось торчать на центральной усадь­бе и встречаться с ним.

Когда-то в этих краях основное богатство многих кол­хозов составляли лошади. Теперь лишь в двух-трех хо­зяйствах остались конефермы, которые обеспечивали колхозы живым тяглом.

Нассонов, приехавший в станицу в числе тридцатиты­сячников, почему-то решил возродить в колхозе конефер­му. Купил несколько породистых кобыл и производите­лей, занялся скрещиванием. Сам он до того, как стал председателем, руководил заводиком безалкогольных напитков. И поэтому, по мнению Ксении Филипповны, «намешал в лошадях так, как только мог». Геннадий Петрович, видимо, лелеял тайную мечту вывести свою, нассоновскую, верховую породу, которая соперничала бы с буденовской, терской, ахалтекинской… Производя экс­перименты, он никого не слушался, и часто у него возни­кали стычки с главным зоотехником. Зоотехник, видя, что председателя ничем не остановишь, только хватался за голову и вздыхал.

Все это рассказала Ксения Филипповна. Она была клад для меня. Колхоз знала как свои пять пальцев. Здесь родилась, здесь прожила всю жизнь. В войну и еще пять лет после председательствовала. А потом по­шли председателями мужчины.

Ракитина считала конеферму нестоящей затеей, пото­му что «тягаться с прославленными конезаводами мы не могли, кишка тонка», говорила она. Единственным тро­феем, добытым за время существования нассоновского предприятия, была грамота областного комитета ДОСААФ за шестое место в скачках.

Я въехал на конеферму и от досады чуть не лопнул. Возле конюшен стоял председательский «газик».

Но поворачивать было поздно. Меня заметили.

Геннадий Петрович стоял, облокотившись на капот машины. Здесь же был Арефа Денисов. Вот уж кого я не ожидал увидеть!

Я подошел к ним как ни в чем не бывало. Нассонов натянуто кивнул головой. Арефа поздоровался привет­ливо.

Председатель жевал травинку и смотрел на неболь­шое выкошенное поле, на котором, как мне показалось, в беспорядке были расставлены различные препятствия: бревна, установленные крест-накрест, жерди, выкрашен­ные под шлагбаум и напоминающие параллельные брусья, сложенная пирамидой кирпичная стенка, невысо­кие ворота, рвы с водой.

По полю кружил одинокий всадник. Вот он подъехал к пирамиде, составленной из полосатых жердей, упираю­щихся в деревянные треугольники, и лошадь, на какую-то долю секунды задержав свой бег, легко взяла препят­ствие. Я видел, что оба наблюдателя остались довольны.

А всадник уже приблизился к бревенчатому заборчи­ку. Я заметил, как Арефа напрягся, словно сам сидел в седле.

Конь плавно взлетел, вытянувшись в стремительную линию, и опустился по другую сторону ограды, задев задними ногами верхнюю жердь.

У меня у самого похолодело в груди. Нассонов досад­ливо крякнул.

— Ничего, бывает,— сказал Арефа.— Не научился еще Маркиз понимать шенкеля. На это время требуется. А в общем неплохо, председатель, а?

— Вот чертова девка! — ругнулся тот, довольный.— Я уже хотел его выбраковать…

— Красивый жеребец! Люблю красивых коней,— прищурил глаза Арефа.