Случаются в жизни светлые дни. Такой задастся пря­мо с утра: одаряет приятностями, легкими встречами, де­лами, которые тебе по душе. Радостный мотив звучит у тебя в голове, и ты бубнишь его до самого вечера.

( Но бывает, что ломается весь день, одна дрянь нале­зает на другую, и так тошно на душе — хоть беги куда глаза глядят.

Все началось с того, что я, идя утром на работу, услы­шал, как две старухи, завидев меня, захихикали и стали шептаться.

Я разобрал лишь одно слово — «таредор».

И только подходя к сельсовету, понял, что прохаживались они на мой счет. Значит, тореадор… Докатилось-таки в станицу мое бегство от этого проклятого бугая. В деревне ничего не скроешь. Факт сам по себе пустяч­ный, мелочь жизни, как говорится, но я страшно огор­чился.

На заседании исполкома сельсовета я впервые так близко столкнулся с Ларисой. Мы сидели за столом друг против друга. Я смотрел на ее чуть улыбающееся лицо и думал: знает она или нет? «Наверное, знает»,— про­мелькнуло в голове. Зачем ей тогда было бы улыбаться? И румянец на моих щеках то затухал, то разгорался с новой силой…

Заседание задерживалось. Ждали Нассонова, предсе­дателя колхоза. Для меня это было пыткой.

Председатель пришел суровый. Сел рядом с Ксенией Филипповной и стал молча вертеть в руках карандаш. Крепкий, с мощной загорелой шеей и покатыми плечами, с синевой на тяжелом подбородке…

Когда я выступал с планом мероприятий по профи­лактике преступности, организации дружины, работе с несовершеннолетними, ведению бесед и установлению постоянного стенда «Не проходите мимо», он только раз с любопытством посмотрел на меня. А в конце спросил:

— И много надо грошей на твои витрины?

— Стенды,— поправил я.

— Сколько? — повторил Нассонов.

— Мы прикинули,— вмешалась Ксения Филипповна, подсовывая ему листок.— Тут все указано. Не обедня­ешь, Геннадий Петрович.

— А ты в чужой карман не заглядывай,— добродуш­но огрызнулся тот, читая бумажку.— За свой держись крепче…— И, поставив в углу листка крупную подпись, сказал мне: — Зайди в бухгалтерию. Наряд отнеси Ката­еву в мастерские. Заодно поговори с ним. Наш комсо­мольский атаман. Вы, молодые, легче договоритесь. Мне и без ваших дел — хлебать не расхлебать. Завтра из об­ласти приезжают.

— А план согласован чи не? — спросил вдруг с места парторг колхоза Павел Кузьмич.

— Я показывал председателю исполкома сельсовета товарищу Ракитиной,— ответил я.

— Э, казак, так дело не пойдет!—улыбнулся парт­орг.— Вот ты хочешь народную дружину организовать. Это хорошо. Да ведь у нас уже организовывали, и не раз. А ничего не вышло. Не тех хлопцев подобрали, вот такая заковыка. Так что, значит, надо с партийной организа­цией посоветоваться, с комсомольским активом. И с дру­гими тоже. Подскажем. Одна голова хорошо, а две лучше. Потом, в сельсовете есть постоянная комиссия по социалистической законности. Ты с ними говорил?

Я растерянно оглянулся. Присутствующие засмея­лись.

—- Очень резвый,— сказал кто-то.— Думает сам на­вести порядок.

— Товарищи,— вступилась за меня Ксения Филип­повна,— товарищ Кичатов — у нас работник молодой. Здесь я промашку дала. Но в целом у него интересные предложения. Мы потом в рабочем порядке посоветуемся с кем надо и все вопросы утрясем…

Я боялся встретиться взглядом с Ларисой.

С предложением Ракитиной согласились, и заседание продолжалось. Перешли к другим вопросам. Дали слово Ларисе.

Говорила она тихо, поминутно оглядывая всех. Ее го­лос, высокий и мелодичный, журчал, как ручей. А в ру­ках мелко-мелко подрагивал блокнотик с карандашом.

Слушали ее внимательно, потому что она всех зара­жала своим волнением.

Говорила она о том, что пропадают, исчезают всякие там старинные сабли, уздечки, макитры, кружки, сделан­ные народными мастерами, о том, что их следует отыски­вать по хуторам, собрать и сделать в клубе нечто вроде музея.

И вдруг я подумал о том, что каждый день, утром и вечером, пью молоко из макитры, на которой нарисо­ван огненно-красный петух. И когда сажусь писать пись­мо Алешке, перед моими глазами ярким пятном будто светится задиристая, вытянувшая в крике шею птица, словно вот-вот вырвется громкое «ку-ка-реку».

Ларису поддержали. Кто-то вспомнил, что у него до­ма есть старинные шаровары с лампасами, у того — рас­писная кружка, у этого — носогрейка, оставшаяся еще от прадеда, боевые регалии с первой империалистической войны, икона с красивым окладом…

— Иконы не надо,— сказал Павел Кузьмич,— музей не церковь.

— Почему бы не собирать и редкие иконы, настоящие произведения искусства? — возразила Лариса.— Вон в Москве, в Третьяковской галерее, сколько икон работы великих русских художников…

Парторг, подумав, согласился:

— Ну если действительно великих мастеров, то мож­но. Только где у нас такие?

— Ясно,— подытожил Нассонов.— Не возражаем. Действуй. Собери ребят, девчат… Шукайте. Авось на Эр­митаж нашукаете.

— А шкафы, стекло? Когда нашу комнату освобо­дите?

— И тебе нужны стенды?—отмахнулся Нассонов.— Своими силами.

— Петрович…— усовестила его Ксения Филипповна.

— Ладно, сделаю, сделаю что-нибудь…

И заговорил о том, что в воскресенье — троицын день. Надо организовать всякие мероприятия, чтобы от­влечь людей от попов и пьянства.

…И так получилось, что через час мы с Ларисой шли к колхозным мастерским, напрямик, полем с подсолну­хами. Смешно было ехать к Катаеву на мотоцикле ка­кой-то километр. Над тропкой нависали тяжелые черные лепехи подсолнечника. Их желтые лепестки устилали крепко прибитую землю.

Я отставал на полшага, чтобы видеть ее тоненькую фигурку, перетянутую по талии пояском-цепочкой.

Она обернулась:

— Значит, сопровождаете, Дмитрий Александрович?

— Тогда-уж лучше «товарищ Кичатов».

— Хорошо, буду звать вас Димой. Согласны?

— Не возражаю.

Еще бы я возражал! Идем, молчим. А что дальше?

— Нужное мероприятие вы задумали, полезное…— Что за чушь я несу?

— Вот и помогите нам. У вас мотоцикл. Бываете на хуторах.

— С удовольствием! — Я был только в Крученом. Интересно, что она имеет в виду? — Пожалуйста, можем поехать вместе.

— Можем,— просто согласилась она. Я забыл о «таредоре». День цвел вокруг золотыми ко­кошниками подсолнухов, синел светлым небом…

Я уже не помню, что мы говорили друг другу. Но и ее, как мне показалось, очаровало поле.

Возле мастерских трое оголенных по пояс ребят, пере­мазанных в масле, с блестевшими от пота спинами, втаскивали по стальным трубам дизельный движок в ку­зов грузовика.

Грузовик был мне знаком. Вчера недалеко от цент­ральной усадьбы шофер чуть не наехал на ребенка. Я проверил тормоза. Они барахлили. Водитель Федор Колпаков дал мне слово, что на неисправной машине из гаража не выедет…

Что ж, проверим.

Мы поздоровались. Катаев был среди ребят. Он кив­нул нам: подождите, мол, закончим, тогда поговорим.

Установив движок, ребята спрыгнули с кузова, убра­ли трубы, закрыли борт.

Из мастерских вышел шофер Федя. Он старался не смотреть на меня. По его лицу было видно, что машина в том же состоянии, что и вчера.

— Довезешь? — спросил его комсорг.

Тот что-то буркнул. Я попросил у шофера ключи.

Федя кивнул на кабину:

— Там.— И отошел в сторону, вытирая руки ве­тошью, всем своим видом стараясь показать, что он здесь ни при чем.

Я тронул машину, проехал немного и затормозил. Так и есть! Педаль легко дошла до упора, а грузовик продол­жал двигаться. Я остановился на ручном тормозе. Подал назад. Спрыгнул на землю.

— Не довезет. Федя молчал.

А один из парней развел руками:

— Не волнуйся, начальник. Здесь и десяти километ­ров не будет… по степи…

— Не повезет,— отрезал я.

— Товарищ начальник…— просил парень. Катаев оборвал его:

— А ты не суйся, Егор.— И, бросив тряпку в кузов, ругнул Федю: — Дурень! Полтора часа втаскивали, пуп надрывали.