— Крайнева сказала, что завтра повезет свою корову на заготпункт. Так что, думаю, вопрос уладится,—ска­зал я солидно.

— Вообще эта Ледешиха — дурная женщина…

— Читробуй кадэ тэпэнэс пэмануш[7],— перебил сына Денисов.— У каждого свои заботы. Худо это или до­бро — судить не нам. Я часто видел таких, которые мно­го красивых слов говорили, а сами думали только о сво­ем кармане… Ты тоже хорош! Зачем грубишь Ледешихе? Она тебе в бабки годится.

Говорил он так, словно сидел сейчас перед ним не участковый инспектор, который приехал расследовать неприятное для его сына дело, а добрый приятель.

— Нужна она мне! — Чава сделал резкий жест рукой.

 Денисов-старший повернулся ко мне: — У меня Ледешко тоже была. Я ведь в нашем хуторе как бы штатный советчик и мировой судья — депутат сельского Совета. (Я взглянул на него с удивлением и любопытством, которых не мог скрыть.) Да-да,— за­смеялся цыган,— сам не ведал, что на старости лет сде­лаюсь властью…— Он погладил бороду, усмехнулся че­му-то своему и продолжал: — Ну, я сказал ей, что не сто­ит затевать ссору с соседями из-за чепухи. Не послуша­лась… А Выстрел — действительно редкий бугай. Това­рищ Нассонов, председатель наш, уговаривал Ледешко продать Выстрела колхозу. Хорошие деньги предлагал. Но она уперлась. «Мне, говорит, не резон от своей выго­ды отказываться…»

— А как же у вас получается — в колхозном стаде частная скотина? — спросил я.

— Вот баба Вера сдаст свою Бабочку, как вы говори­те,— ответил Чава.

— Ну, а ваша корова?

Сергей смутился. Но Денисов-старший весело под­мигнул:

— По блату. Как-никак своя рука в стаде.— И серьез­но добавил: — А если без шуток, сами подумайте: одну частную корову куда девать?

Я кивнул головой. И подосадовал на себя за то, что поспешил выказать свою осведомленность.

— А что, эта Бабочка сильно поранила бугая? —пе­решел я на другое.

— Ерунда! — сказал Чава.— Похромал один день.

— Ясно,— кивнул я.— Насчет увечья быка вы можете подтвердить?

— Конечно,— ответил Сергей.—Хоть на бумаге.

— Ну этого пока не требуется,— сказал я.

— А вообще Выстрел все стадо держит вот так.— Сергей показал сжатый кулак.— Можно спать, гулять, от­дыхать — все будет в порядке. Волка, а то и двух одолеет.

— Водятся?

— Были. Но давно что-то не появлялись. Теперь охотников больше, чем зверья.— Чава поднялся.— Я вам еще нужен?

— Нет. Спасибо.— Я тоже встал.

— Э,— остановил меня хозяин,— чайку попьем. Не­бось не завтракали?

Батюшки, еще нет и восьми. А мне казалось, что уже середина дня.

Я покорно сел. Как-никак Денисов был человеком в известном смысле своим. Сельсоветский. Помня на­ставления преподавателей, что надо сколачивать актив, без которого участковый да еще в деревне ни туда ни сюда, я подумал: хорошо бы привлечь себе в помощь старшего Денисова, он подошел бы.

Сергей лихо взлетел в седло и взял с места в карьер. Сегодня он казался не таким ярким и необычным, как вче­ра. Что в нем нашла Лариса? Необразованный парень. Пастух. И даже не в этом дело. Как он говорил: «Долбал, долбал…» Да может быть, и сама Лариса тоже не такая, какой мне кажется… Надо приглядеться получше.

…Стол быстро оброс простенькими блюдечками, таре­лочками, гранеными стаканами. Зара внесла пузатый са­мовар, начищенный до блеска, с резными, витиевато сде­ланными ручками и краником. За такими вещами охотят­ся в городе любители старины.

Сладковато пахло дымом, горячим хлебом и свеже­сбитым сливочным маслом.

Хозяйка разрезала неправдоподобной вышины кара­вай с взрывающейся под ножом корочкой.

Хозяину и мне чай налили в тонкие стаканы, болтаю­щиеся в старинных подстаканниках, массивных, из сереб­ра. Но Денисов наливал в блюдечко и пил из него.

Я обратил внимание, что чайные ложки, потертые и деформированные, тоже были из серебра, старинные.

Мне пододвигали то тарелочку с кусками белого со слезкой сливочного масла, то вазочку с вареньем.

— Я смотрю, у вас любят фотографироваться,— обра­тился я к хозяину, прихлебывая чай.

— Это Сережка,— ответил Денисов. — Сам фотографирует?

— Нет,— усмехнулся цыган.— Раньше, сразу после армии, он работал в райпромкомбинате, в фотоателье. Ходил по хуторам, заказы принимал. Вот и нам настря­пал. По-свойски.

Я считал своим долгом продолжить беседу. Гость, ко­торого угощают, должен отрабатывать харч. От этой мысли мне стало весело. Что ж, будем отрабатывать.

— Все хочу спросить: обезьяна у вас откуда? Хозяин снова усмехнулся:

— Зара ее нашла, пусть и расскажет. Его жена только этого и ждала:

— Весной, когда война заканчивалась, мы где были, Арефа?

— Не знаю, где была ты, а я был в Польше. В вой­сках Второго Белорусского фронта.

— А, забыла! — Она засмеялась.— Где-то там.— Цыганка неопределенно махнула рукой.— Стали мы та­бором возле одной деревни. Пошли, это самое, в общем, посмотреть… Кушать же надо было.— Она бросила на меня извинительный взгляд.— Мама у меня хорошо га­дала…— Зара спохватилась: все-таки представитель за­кона:

— Рассказывай, рассказывай.— Денисов спокойно сложил руки на коленях. Слушай, мол, младший лейте­нант, у нас все открыто.

Мне все больше нравился этот человек с непривыч­ным именем Арефа.

— Пришли в деревню, старушка навстречу бежит. «Вы, говорит, цыгане, вам все нипочем и черт не стра­шен». А мы ведь тоже крещеные, в церковь ходим…

— Ты про всех не говори,— сказал ей муж.

— Я про своих родителей говорю. Значит, сует нам старушка яйца, кус мяса, деньги. «Выгоните, говорит, из избы черта». Ой-ей, смех, да и только! Такого страху понарассказала. Хорошо, с нами братишка был. Вот он.— Зара показала на один из портретов, на котором был изображен человек с большими усами.— Заглянули мы в хату, а из печи выглядывает что-то черное, лохматое, глаза сверкают… Моя мать и я подхватили свои юбки и тикать… Старуха кричит: «Отдайте яйца…» А братишка не испугался, зашел в хату. И вытащил Ганса… Старый он уж теперь, все к теплу.тянется. Зимой с печи не слезает, летом — с утра на солнце… Любит в степь ходить. А рань­ше задиристый был, ни одной собаки не пропустит…

— А почему — Ганс? — Я посмотрел через окно на обезьянку, дремавшую во дворе на своей подстилке.

— Потом мы узнали, что его держал немецкий офи­цер. Фрица пристукнули, а обезьянка осталась… Так и пошло — Ганс да Ганс. Мы с ним везде ходили. Инте­ресно людям, Он вино пил.

— Неужели?

— Да. Конечно, немного, вот столечко. Хлоп — и нет рюмочки. И такой веселый делается. Сразу нам всего на­дают — и денег, и яиц, и колбасы. Кушать же надо было…

Я невинно спросил:

— А вы гадали?

— Как все…— смутилась цыганка.— Кушать же надо было…

— А вы сами верили в то, что говорили? Зара засмеялась:

— Да как сказать…

— А мне скажите что-нибудь.

— Нет, неудобно…— Она снова посмотрела на мужа.

— Это ты брось! — сказал он строго.

— Отчего же, мне очень интересно,— обернулся я к нему.— Одни говорят — гадалки обманывают, другие — все правда.

— Ерунда это,— махнул рукой Денисов. Меня распирало любопытство:

— Я прошу, пожалуйста.

Зара снова засмеялась и, чтобы как-то обойти мою настойчивую просьбу, сказала:

— Вы молодой, симпатичный. Все ваши желания ис­полнятся…

…Когда я возвращался в станицу, когда проезжал по ее полудремотным улочкам, размышляя об отношениях Чавы и Ларисы, ко мне все время возвращался откры­тый, красивый смех Зары, ее слова: «Все ваши желания исполнятся…» Оказались бы они пророческими. Потому что мои мечты все больше и больше были заняты белень­кой стройной девушкой с синими глазами..»