И еще я сказал Нассонову, что в нашем районе по­явилась артель шабашников, которая разъезжает по ста­ницам и хуторам, предлагая разные услуги: кому лошадь подковать, кому лудить и паять посуду, берутся и за бо­лее сложное дело — починить жнейку, сенокосилку. Да­же возят с собой горн, наковальню и другой инструмент.

Правда, в станице эта артель пока не появлялась, но возникли трое незнакомцев в галифе, в длинных пиджа­ках и хромовых сапогах. Кто такие, еще не знаю.

Геннадий Петрович выслушал меня довольно хо­лодно, давая понять, что он сам с усами, и не без иронии поблагодарил за напоминание о бдительности…

Однако я не успокоился и постарался собрать сведе­ния о вновь прибывших.

Оказалось, что эти трое, цыгане, приезжали в Бахмачеевскую и раньше, всегда при деньгах, интересовались лошадьми. Родственников у них в колхозе не было.

Останавливались они обычно у Петренко. Это еще одна цыганская семья в колхозе, помимо Денисовых. Но Петренки с Денисовыми почти не общались. На мой во­прос: «Почему?» — Арефа насмешливо ответил:

— Мы простые. А они киноактеры. В картине как-то снимались. В толпе. На экране меньше секунды, а фасо­ну на всю жизнь.

Теперь приезжие ходили по станице с Чавой. Значит, Денисовы их тоже знали. Мне хотелось поговорить с Арефой, но он с женой уехал на похороны младшего брата в станицу Альметьевскую.

Оставался Чава. Он зашел ко мне сам поговорить на­счет Славки Крайнова.

Чава был веселый, довольный. Но сквозь это веселье проскальзывала озабоченность.

Внук бабы Веры оказался послушным мальчишкой, покладистым. «Может быть, опять побег задумал? — мелькнуло у меня в голове.— Усыпляет бдительность».

— А как справляется со стадом? — спросил я.

— Со стадом справляться ему нечего. Главный пастух — Выстрел. Я у него заместитель. А Славка уж и не знаю, чей заместитель…

Я слегка прощупал Чаву насчет знакомых, с которы­ми он несколько дней околачивался в Бахмачеевской.

— За них не беспокойся, товарищ начальник. Они до самого председателя дело имеют. Вот и сейчас поехали с ним на конеферму.

Вот почему Нассонов не особенно хотел со мной гово­рить о приезжих! Значит, есть у председателя с ними ка­кие-то дела.

— Ну, раз с председателем, тогда все в порядке.— Я снова перевел разговор на подпаска: — Ну, а какое-нибудь увлечение у Вячеслава есть? Чтобы не думал сно­ва о побеге?

— Рыболов! Готов весь мир променять на удочку.

— Хорошо, пусть удит. Сходил бы с ним на рыбалку. Сближает.

Чава задумчиво почесал щеку.

— Конечно, надо бы… Времени нет. И не очень я это люблю.

Я подавил вздох: в станицу часто наведываешься, в библиотеку, вот и времени нет.

— А вы его в свой кружок по самбо возьмите,— пред­ложил Чава.

— Мал еще,— ответил я.— Подрастет — подумаем.

Дело в том, что в секцию самбо набралось много же­лающих. Коля развернул дело масштабно. После двух занятий я отобрал тринадцать ребят.

Спортзал в школе мы заполучили без всяких препят­ствий. Помог парторг колхоза Павел Кузьмич. Сначала мое начинание его насторожило.

— А не станут ребята после этого озоровать боль­ше? — спросил он меня.— На практику не потянет?

— Наоборот,— сказал я.— Из таких вырастают по­мощники милиции. Вот в Москве дружинников обучают самбо. Даже в «Правде» писали.

— В Москве, говоришь? — покачал головой парт­орг.— В «Правде»?

— Да. И в «Известиях».

— Тогда добре. Только ты сперва тех, кто поактив­нее, запиши в дружину. Оформи как следует. Проведи на бюро. Вот какая штука.

Так была создана в станице дружина. И теперь каждый вечер в клубе дежурило два-три человека с красны­ми повязками.

А приезжих цыган я действительно увидел с Нассоновым. Они зашли с ним в правление колхоза. Пробыли там довольно долго. Потом вышли и сразу уехали на го­родском автобусе…

Не помню, это было третье или четвертое занятие сек­ции самбо. Как обычно, я пришел за целый час в школь­ный спортзал, выходивший своими высокими, почти до потолка, окнами в яблоневый сад. До прихода ребят я разминался, штудировал учебник по самбо, прикиды­вал план занятий.

Директор школы дал мне ключ от помещения. Но школа всегда была открыта, потому что сторож жил пря­мо в саду, в маленькой саманной хатке.

Уже проходя мимо окон, я заметил, что в зале кто-то есть. Подумал — наверное, кто-нибудь из моих учеников.

В зале оказался… отец Леонтий. В майке, легких спортивных брюках, обтягивающих его крепкие, муску­листые ноги. Волосы забраны под шапочку, какие быва­ют у пловцов.

Он смутился.

— Здравствуйте, Дмитрий Александрович. Иногда захожу вот сюда. Тянет мышцы размять, что-нибудь по­катать, подвигать…

Он держал в руках двухпудовую гирю.

— Спорт — вещь полезная и заразительная,— отве­тил я, раздеваясь.

Не знаю, как он это воспринял, но стал почему-то со­бираться.

— Куда же вы? Продолжайте, Игорь Константино­вич,— остановил я его.— У меня только через час заня­тие…

— С меня хватит. Размялся…

Мне было неловко, все-таки потеснил человека.

На днях я играл за колхозную команду в футбол. Ко­нечно, опять были сомнения: удобно ли мне, офицеру, го­нять в трусах перед публикой? Теперь я понял — удобно. Уж если поп приходит в гимнастический зал, то уж мне…

Отец Леонтий сел на длинную узкую скамеечку. Остынуть. Я стал облачаться в свой спортивный костюм. Ему, видимо, очень хотелось поговорить.

— Я, Дмитрий Александрович, со своей стороны, вся­кие разговоры о кончине Герасимова пресекаю.

Это он о Митьке. Я молча пожал плечами. Отец Леон­тий понял мое молчание по-своему.

— Не думайте,— продолжал он,— я знаю, что в цер­ковь идет, пожалуй, не самая образованная часть насе­ления… Старухи Герасимова чуть ли не в мученики запи­сали: господь прибрал в святой День.

— Вы-то хоть знаете, кто его так напоил?

— Знаю,— вздохнул он,— наш староста.

— Вот то-то и оно!

— Я борюсь с пьянством как могу. В воскресенье це­лую проповедь прочитал…

— Но Герасимова-то нет… И каких дел мог натво­рить — страшно подумать.

Отец Леонтий покачал головой.

— Я обо всем наслышан. И сожалею. Золотые руки были у человека. Он нам электрическую лампадку сде­лал перед иконой. Вы заметили, наверное. На портале храма. Вот наш староста и решил его отблагодарить.— И поспешно добавил: — Конечно, я старосте все выска­зал…

Этот разговор был мне неприятен. Вообще все, что было связано с Герасимовым, вызывало во мне глухую боль.

— Теперь поздно говорить…

— Это верно.— Отец Леонтий натянул поверх майки полосатую тенниску.— Жаль, душа нет. Хорошо после тренировки душ Шарко. На полную мощь. По мышцам, по мышцам, как массаж…

Мне почему-то вспомнилась Соня Юрлова.. И я сказал:

— Игорь Константинович, я вашу жену видел. Он улыбнулся:

— С вашим-то здоровьем по амбулаториям ходить…

— Соню.

Я пожалел о сказанном. Он словно обо что-то спотк­нулся. Но очень быстро взял себя в руки. Только глаза тревожно спрашивали: что, что ты скажешь еще? Инте­ресно, какой он найдет выход?

— Она известная… Недавно показывали по телеви­зору.

Нашел-таки выход.

— В Краснопартизанске.— Зачем я его испыты­ваю? — Хотела сюда приехать, но раздумала…

Отец Леонтий сложил в чемоданчик спортивные брю­ки, тапочки.

— Что ж, каждый волен поступать, как ему угодно… Но «молнию» на тенниске ему удалось застегнуть не сразу. Не слушались пальцы. Он явно медлил.

— Хотите знать, для чего она приезжала?

— Если это касается меня, да.

— По поводу алиментов.

Он вздохнул. Непонятно, с облегчением или огор­ченно.

— Я ей написал все как есть. Вы ведь знаете, сколько я получаю в действительности…

— Знаю. Она сказала, все останется так, как было… Он присел, закурил. Посмотрел в окно долгим тихим взглядом. В его светлых глазах отражались зелень яб­лонь и оконные переплеты.