Двадцать первый номер «Недели» был также на месте. Все листы до одного целы.

Значит, на самокрутку пошел экземпляр, взятый из библиотеки. Но ведь мог быть и такой случай — кто-ни­будь купил газету в городе.

Я узнал, что Лариса Аверьянова уехала в район. И еще: вернулся Арефа Денисов, так и не выяснив, где сын.

Арефу я сам не видел. Ксения Филипповна сказала, что старый цыган встревожен.

А Лариса как будто бы взяла направление из нашей амбулатории в районную больницу.

Болезнь библиотекарши меня огорчила совершенно искренне. Надо бы узнать, что с девушкой. К сожалению, еще не был знаком с Ольгой Лопатиной, землячкой моей. Опять преграда — матушка попадья. Надо бы зайти к Юрловым. Да, зайдешь к ним, и Сычов первый пустит слух, что я дружу с поповской семьей. Все же я решил заглянуть к Юрловым. Нельзя же, на всех оглядываться! Вот отец Леонтий, он не опасался меня, не боялся, что скажут верующие. С другой стороны, все жители стани­цы — на моем участке. И поп тоже. И если побываю у него дома, ничего страшного. Поболтаем с моей зем­лячкой о Калинине. Может быть, отыщутся общие знако­мые…

Но я узнал, что матушка тоже укатила в райцентр, в больницу. Сказал это сам отец Леонтий, которого я снова застал в спортзале. Он бодрился, а я чувствовал, что его гнетет какая-то печаль, которой он хотел бы с кем-нибудь поделиться, однако не смел. То ли ему было стыдно, то ли печаль такая горькая, что боялся он, как бы излияния не перешли край. По его всегда спокойным, чуть-чуть насмешливым глазам было видно: худо при­шлось отцу Леонтию, так худо, что скрывать нет сил.

Он все-таки сдержался. Не открылся.

Мои ребята осваивали борьбу на удивление хорошо. Этому помогло, вероятно, что по телевизору показывали передачу «А ну-ка, парни!». Там в программу состязаний входило самбо. Поговаривали, что у нас в районе тоже будет проводиться такой же конкурс. Я уже давал упражнения на выполнение трудных подсечек, бросков, рычагов, захватов и зацепов.

Раза два на занятия приходил парторг Павел Кузь­мич. Он молча сидел на скамеечке, говорил свое: «Вот такая штука!» — и уходил, кажется, довольный.

И еще один человек стал присутствовать на занятиях. Тяжело вздыхая, бросая на меня умоляющие, жалостли­вые взгляды. Люба Коробова. Крепкая, коренастая де­вушка с конопатым, обветренным лицом.

Но не мог же я организовать женскую группу… из од­ного человека. Да и не было у нас женщины-тренера.

Но Люба продолжала приходить в спортзал и на­блюдала за тренировками ребят.

О ней я вспомнил тогда, когда меня в свой кабинет вызвал Нассонов.

О Маркизе председатель ничего не спросил, потому что знал обо всем не хуже меня. Смотрел он на это дело мрачно и всем видом показывал, что я ни на что не го­жусь.

— Не хочется сор из избы выносить,— сказал председатель,— но что поделаешь… Надо одного-другого при­пугнуть, чтобы остальным неповадно было. Совсем замучил меня завптицефермой. Вишь как обнаглели, яйца тя­нут, будто из своего курятника. Мне не с руки. Председа­тель… Ты задержи кого-нибудь с поличным, взгрей… В общем, учить тебя нечего, сам знаешь. Только не очень-то круто. Припугни только. Смекаешь? Я усмехнулся:

— Смекаю… Красиво ли будет засаду устраивать? Может, еще с пистолетом?

Нассонов крякнул:

— А дружина твоя на что?

— Дружина не моя, общественная, колхозная.

— Давай не будем считаться. Спусти ребятам дирек­тиву, направь, так сказать.

В общем, такая перспектива мне не нравилась,— быть пугалом. Если серьезно какие нарушения — лучше действовать строго, по закону. Но злить председателя не хотелось. И так наши отношения были не сахар.

Не откладывая в долгий ящик, я поговорил с Любой Коробовой. Она была польщена доверием. Назвала двух ребят из дружины, с которыми хотела бы провести опе­рацию на ферме.

Я не возражал. Только попросил все выдержать в строжайшей тайне. Хотя и понимал, что в деревне это почти невозможно.

Ко всем этим не очень приятным делам прибавилось еще одно — опять пришла с жалобой Ледешиха. Хутор­ские -ребятишки залезли к ней в сад и обобрали яблоню-скороспелку.

— Не пришла бы, товарищ начальник, было бы это через месяц. Яблок тогда — завались. А это скороспелка. Не трогала ни яблочка. Все берегла для снохи. Сын пи­шет, хворая она шибко. На Севере живут. У них витами­нов каких-то не хватает. Аккурат собиралась не сегодня-завтра посылочку отправить. Это все Славка Крайнев пацанов настроил, анархист. Сам верховодил. В отмест­ку мне за Бабочку.— Ледешиха принялась платочком вытирать глаза.

Мне стало жалко ее. Одно дело — неурядицы между взрослыми, другое — когда встревают ребята. И браться за них по-настоящему тоже как-то неловко. Не состав­лять же протокол из-за яблок…

Глядя на вконец расстроенную пожилую женщину, я понял, что, в сущности, она очень одинокий человек. Вся ее ершистость, хваткость идет оттого, что трудно ей, уже совсем немолодой, в одиночку, со своей старостью и болезнями, добывать хлеб насущный.

Я пообещал ей, что приеду в Крученый и наведу по­рядок.

Где-то глубоко в душе затаилась обида на Славку Крайнева. Цацкаешься с ним как с писаной торбой. А он фортели выкидывает. А шишки на меня.

Но больше всего занимал мой ум Маркиз. Если его украли и я не распутаю этот клубок, грош мне цена.

Прежде всего злило то, что здесь, в станице, я не смог по-настоящему провести следствие. Первым делом надо было бы пустить по следу служебно-розыскную собаку. Лошадь не птица, по земле ходит. Ищейка могла бы сра­зу вывести на правильный путь. Я этого не сделал. И время теперь упущено безвозвратно.

Ехать объясняться с Арефой и его женой — прямо нож в сердце. Любое мое действие оценивалось и обсуж­далось на всех завалинках. Обидеть Денисовых ничего не стоило. Я ждал: может быть, Арефа придет сам. Но он не появлялся.

И я отправился в Краснопартизанск посоветоваться с замначальника. Он выслушал меня внимательно.

— Раз письменного заявления нет, дела пока не заво­ди. Но проверь. С одной стороны, хорошо, что ты стара­ешься,— сказал он.— Если все-таки действительно кра­жа, дай знать. Возбудим дело. Следователя подключим.

— В деревне надо осмотрительней. Все друг у друга на виду. Это не город.

— Правильно. Но ведь и на селе встречаются нару­шения. И какие!

— А все-таки тише. Зам усмехнулся.

— Ты говоришь, тише… Не помнишь, в «Известиях» писали о банде подростков в Саратовской области? В районном центре. Пацаны пятнадцати-шестнадцати лет совершили семь убийств! Эта «городская романти­ка», в кавычках, конечно, и в деревню проникает. Вот так. А если ты, как черт ладана, будешь бояться кого-нибудь ненароком обидеть,— туго придется. Такая у нас специ­альность: мало в ней привлекательного. Насчет служебной собаки ты сплоховал. Надо было позвонить нам. Прислали бы. Теперь поздно, конечно. Но ты не отчаивай­ся. Первым делом — ищи Сергея Денисова. Надо будет — объявим розыск. И девушку расспроси поподробней.

Я вышел от замначальника райотдела раздосадован­ный на самого себя. Как ему объяснишь, что труднее все­го мне разговаривать с Ларисой?

В маленьком узком коридорчике я столкнулся с… Борькой Михайловым. Даже сначала не узнал его. Он был в штатском.

— Борис!

Михайлов протянул мне руку:

— Здорово, Димка! — И посмотрел: забыл я про зло­получные огурцы или нет.

Я все-таки рад был его видеть.

— Где ты, что? — торопился я узнать о его делах. Борька потрепал меня по плечу:

— Подожди, Кича, мне тут с твоим начальством встретиться надо. Время есть?

— Есть.

— Поговорим после.

Мы зашли в приемную к Мягкенькому. Борька бесце­ремонно прошел к начальнику. Я отметил про себя, что у него появилась начальственная осанка.

Через минуту из своего кабинета выскочил майор.

— Здравствуй, Кичатов. Ты ко мне?