Naturellement, в это самое время из Италии приехал другой тогдашний тайный священник, отец Евгений. И уж конечно naturellement! – именно с ними я смотрела Евровидение. Белый дым появился без отца Евгения, однако вскоре он пришел, и мы стали пить пиво. Не помню, сказал ли кто-нибудь из нас, что тогда, двадцать с лишним лет назад, мы бы сочли, что все это может быть только в раю.

Да, тысяча лет как один день, а может быть – времени уже и нет. Во всяком случае, между этим дымом и новым именем – Бенедикт – его не было. Заметим, что в номере журнала, где записки о почившем Папе, упоминается Бенедикт XV.

Когда Аверинцев узнал, что в правление Библейского общества прочат «Егора Чистякова», он сказал мне, что Е. Ч. – «тоже харизматический лидер». Не совсем ясно, к кому относится «тоже», но, узнав это о себе, будущий отец очень веселился. Помню, мы плыли по Москва-реке на пароходике, наш генеральный директор, Толя Руденко, нас катал. Беседовали мы с Георгием и веселились в первый раз, но далеко не в последний.

Тогда мне казалось, что они с Аверинцевым похожи, не как вожди, а как зайцы. Наверное, казалось и ему; во всяком случае, очень скоро мы выделили тех бессильных людей, у которых нет другого убежища, кроме камня веры. Внешне Аверинцев зайца напоминал, но Георгий – гораздо больше. Заметим, что зайцы, в отличие от кроликов, очень длинные. Заметим и то, что Аверинцев, если его распрямить, был высоким; у Георгия это ясно.

Сразу, как во влюбленности, мы узнали друг в друге полное неприятие того свойства, которое в начале 1970-х было названо «икс» (х). Чтобы его понять, лучше идти от противного – противостоит оно истине и свободе. Тут и видишь, что они странно и неразрывно связаны. Предоставим читателю вообразить одну без другой (насильственная истина, гибельная свобода) и назовем составные части икс'а: важность и фальшь, самоправедность и пошлость, непробиваемая уверенность. Если не считать Евангелия (а кто его считает?[ 103 ]), свойство это описано у Тэффи в рассказе «Круглый дурак», у Честертона в эссе «Вульгарность», еще у немногих.

Тоже сразу, без рассуждений мы приняли, что сочетанию истины со свободой необходим особый, ангельский смех. Подозрение к смеху основано на том, что он бывает бесовским. Это – глумление, когда довольны тем, что другому очень плохо. Помните, как часто в Евангелии говорится о «ниже» и «выше». Вот и здесь: бесовский смех опускает человека (зверя, растение, предмет), ангельский – возвышает, радуя и перенося в райский слой бытия. Этот мир считает умным того, кто умеет опускать, играет на понижение; даже слово придумали – «редукционизм». Значит, Георгий умным не был, он был простодушным, как отец Браун, Франциск, ребенок или Мартин, наша дворняга. Мартина мы с ним назвали вместе в честь св. Мартина де Поррес, мулата и доминиканца, спасшего мышей. Дело было так: настоятель дал ему кота и приказал на них спустить. Мартин, держа кота на руках, обратился к мышам: «Уходите в амбар, а то мне придется сделать, как сказано». Мыши ушли, а его изображают с мышкой, кошкой и псом.

В общем, Георгий играл, когда только мог. Тут и видно, чем отличается такая игра от нынешней, сменившей очередные икс'ы: она возвышает, уводит вверх. Сам ты унижаешь себя, а мир и людей – возвышаешь. В постмодернизме – как раз наоборот.

Так играют в раннем детстве, лет до семи, и то в лучшем случае. Георгию и было ровно шесть. Можно назвать это лучшим временем жизни, если бы с ним не соперничала старость. Но отец до нее не дожил.

На свете много умных людей. Сразу вынесем за скобки и мозговитых, и сметливых, вообще – prudentia carnalis[ 104 ]. He знаю, была ли у Георгия prudentia spiri-tualis, а вот мудрость – была. Сами понимаете, чем она отличается от ума, даже очень сильного. Бывает она и без ума, тем более – без образованности, но у него все это запросто сочеталось. Именно мудрость из этого набора не противоречит простодушию; а по католическим раскладам она еще и связана с кротостью.

Когда этой кротости не хватало, отец Георгий кричал. Примерно на таком же ультразвуке кричала моя мама, но она этого не замечала и уж тем более не каялась, а он – знал и страшно страдал. Говорят, в самом конце он справился с этой напастью, точнее – добился Божьей или ангельской помощи. Что до мамы, именно с ним связано первое ее покаяние после длиннейшего перерыва. Дело было так: примерно в середине 1990-х (она давно уже лежала и многое путала) мама спросила, почему ее не соборуют. Мы ответили, что ее и не причащают, она вообще не ходит в церковь примерно 75 лет. Это ее не убедило. «А бабушку Дуню и бабушку Маню соборовали каждый год…» Они, между прочим, ходили, но мама с такими пустяками не считалась. Я попросила отца Георгия прийти. Он сказал, чтобы ее подготовили к исповеди. Было доподлинно известно, что исповедовалась она 23 июля 1920 года, перед венчанием, а венчалась она (конечно, не с папой) в канун св. Ольги, именин ее сестры.

Обычно она говорила, что Бог есть, это ясно, но ее не устраивают Его мнения – блаженны совсем не плачущие или ищущие правды, им как раз очень плохо. Поправить Его ошибки она старалась истово, скажем – привела Вольфа Мессинга, чтобы он меня сделал нормальной, но хитрый ребе сказал, что это и невозможно, и не нужно. Незадолго до просьб о соборовании она заметила, что каяться ей совершенно не в чем. Если по евангельским меркам – да, можно, но она с ними не согласна. Помню, в последний год ее жизни, перед Песахом и Пасхой 1997-го, я шла по Иерусалиму с одним иудеем и говорила с ним о годах папиного покаяния. Он спросил и про маму, хотя «гоим» судятся по закону Ноя, а его она вроде бы не нарушала. Я возьми и расскажи об этих ее словах. Он чуть не подскочил – хоть кто-то из «нас» понимает, чего хотел Иисус! Приехав, я сообщила это Георгию, и он сразу узнал настоящую мудрость.

Однако соборования начались года на три, ну -на два раньше. Села я к ней на кровать и, по совету отца Георгия, прочитала молитву св. Ефрема Сирина. Мама сразу вспомнила и напомнила, что научила меня ей именно она. Бабушка с нянечкой, видимо, считали ее преждевременной (неужели до 13 лет?), а потом няня скончалась, бабушка на три года оказалась отделенной от нас и еще почти два – не ехала с Украины в Питер. Мне тем временем исполнилось семнадцать, и мама решила, раз я все равно псих, научить меня великопостной молитве, применяя и стихи Пушкина.

Теперь мы разобрали вместе каждое слово. Очень было странно; здесь скажу одно – позже мы, почти плача, повторяли это с Георгием. Соборование, особенно первое, описывать не стоит. Потом всегда было

странно: на прощание они нежно говорят по-французски, царит благорастворение, а дня через два мама сердится: «Зачем вы приводите ко мне вашего Михаила Петровича?» Через некоторое время снова начинались вопросы, почему не соборуют – и так далее. Скончалась мама в ночь под Рождество 1998 года. Позвонила я обоим отцам, Владимиру и Георгию. В котором же часу? Наверное, очень рано утром. Как и все в нашей семье, он называл маму Jacques; она считала каким-то церковным имя «Вера» и (уже для меня) мещанским – слово «мама».

Хотела писать про мудрость отца, а получилось -скорее про его молитвенную силу. Молиться за бедного Жака он начал, когда мы познакомились. Но это относится уже к тому, о чем придется говорить не прямо.

Пишем «недоверчивость», поскольку с 1958 года так передают «Incredulity ‹of Father Brown›». Вообще-то, это она и есть, но когда в 1920-х годах переводили «неверие», они, как Валаамова ослица, невольно коснулись правды. Речь идет не о чем-то вроде подозрительности, а о той евангельской смелости, которая взламывает всякое суеверие.