если дипломат говорит «может быть» – это значит «нет»; если дипломат говорит «нет» – это не дипломат.) Подменяю слово «дипломат» словом «христианин». Отвожу пояснениям не меньше часа. Потом он спрашивает: «Вы что, всерьез? Тогда же ничего и нигде не выйдет».

Хорошо; а что значат популярные слова «терпение», «кротость», «милость» и, наконец, просьба «предоставить место Богу»? О чем многочисленные притчи? Что повторяется по нескольку раз на каждой странице Евангелий? Собственно, и мы это повторяем, но в виде лозунгов или цитат, имеющих не большее отношение к поступкам, чем цитаты идеологические. Кончу еще одной притчей.

В середине 1970-х крестили маленького мальчика. На обратном пути мы, крестные, заговорили о книжке моего папы. Мой новый кум удивлялся, зачем бедный Л. 3. насовал туда восторги по поводу 1920-х-1930-х годов. Я собиралась ответить: «От страха», но не успела, и он сказал: «А вообще-то, мы тоже повторяем слова о щеке или, там, плаще, но ведь никто так жить не собирается». Заметьте – он не страдал, не обличал, а просто констатировал.

И последнее: почему-то, направляясь к белилам, полагают, что без них просто погибнешь. Но ведь в Евангелии – совсем наоборот. Пока крутишься сам, мало что получается; когда предоставишь место Богу, все будет как надо. О Господи!

Написала я про маляра, а одного не сказала. Хорошо, кто-то из нас решил предоставлять место Богу. Как говорил отец Станислав, «это накладно», но все остальное – тупики. Мы решили, худо-бедно пытаемся, немало страдаем, но очень наивны авторы каких-то примечаний к Библии, полагая, что «обижающие» тут же ахнут и отстанут. Наивен и один психиатр, объяснявший мне, что, подставив другую щеку, ты создаешь ситуацию, в которой ударивший почти наверное одумается. Как говорили мы с Томасом Венцлбвой, переводя друг для друга Босуэлла[ 42 ]: «Еще чего, сэр!» (естественно, так сказал Джонсон).

Однажды я была в комнате, где по телевизору показывали «Идиота» – старого, с Яковлевым. Naturellement[ 43 ], рядом был человек, вскоре после этого показавший мне с размаха кукиш. Тогда он, вероятно, за что-нибудь меня отчитывал. На экране же Мышкин подставил щеку, а Ганечка рухнул от ужаса и залебезил, как мог. Поверьте, если я могла смеяться, то это было смешно.

Сообщаю, что первым, а обычно – и последним -откликом будет такой: рассердятся еще больше, мало того – при малейшей возможности станут указывать, что ты слишком много на себя берешь, а это гордыня. Как это выглядит конкретно, охотно опишу, лучше всего – в притчах, многие из которых -быль. Собственно, одну я уже рассказала.

Расскажу еще и другую. Моя мама очень страдала оттого, что у нее не дочь, а чучело. Уже в последний ее год я была в Иерусалиме, где один благочестивый иудей расспрашивал меня о папином покаянии. Коснулись и мамы. Услышав, чего она от меня так пылко и тщетно требует, он сказал примерно вот что: «Это прекрасно. Она знает, чего хочет Бог[ 44 ], и прямо с Ним борется. Редко кому это дано». Замечу, что мама боролась с Евангелием, а он был человек Закона, но – вот, понял.

P. S. А может быть, с крещеных, но потерявших веру людей спрашивают по завету Ноя? Речь не о Жаке[ 45 ], она-то крепко знала от нянечки, каков Новый Завет.

Некая аспирантка занималась творчеством одного деятеля искусств (какие нелепые слова! Видимо, пристойных для этого – нет и быть не может). Итак, занималась и ходила к его вдове. Когда они разбирали фотографии, те были какие-то странные, и вдова объяснила: «Плохим людям я выколола глаза».

Такую простоту души встречаешь редко. Однако само явление вполне привычное. Сколько входит в него! Говорящий уверен, что он точно определяет, кто плох, и что сам он – хорош. Словно Бог или ангел, он видит всех сверху и обладает полной безгрешностью. Поскольку ему обычно попадаются не фотографии, а живые люди, он успешно порождает новое и новое зло.

Если, в отличие от той вдовы, он еще и ходит в церковь, он спокойно повторяет слова святых и Евангелия. Помню, как одна женщина, объяснив, что злу потворствовать нельзя, мало того – что отец Александр учил ее тут же его наказывать, через полчаса по другому поводу дала мне выписку из Малой Терезы, где та повторяла безумный трюизм об ужасе перед грехом и жалости к грешнику.

Видимо, лучше сказать именно «ужас» и «жалость», а то под «любовью» мы понимаем что угодно. Как-то отец Евгений Гейнрихс горестно припомнил в этой связи мерзкие советские слова «мера суровой доброты». А его собрат по Ордену проповедников, значительно более наивный, искренне заверял, что костры являли особенно пылкую любовь к сжигаемым. Поверьте, так он и говорил. При нём сказали: «Если инквизитор добрый…» – и он воскликнул: «Он всегда добр!», а потом развил эту мысль.

Ну, хватит. Маляр есть маляр. Одним все ясно; другие в лучшем случае – возмутятся, в худшем – решат, что они сами так думают. Важно другое: сейчас позвонила эта самая аспирантка, которая, кстати сказать, давно стала доктором соответствующих наук. Mais naturellement!

Многие забыли странный кусочек времени между т. н. «путчем» и, скажем, той порой, когда наши магазины стали не хуже португальских[ 46 ]. Это примерно 1992 год с расширениями в обе стороны. Среди прочего, тогда издавалось много бывших самиздатских книг, причем книжное право (как, наверное, и многое другое) находилось на уровне джунглей. Таков фон, дальше идет сюжет.

Моя невестка, знающая сказки о Нарнии наизусть, поскольку она их неоднократно печатала для самиздата, увидела очередное издание в переводе не знакомого ни ей, ни мне человека. Тогда вышло несколько разных переводов, они и сейчас бывают -например, переводчик хочет сделать текст «прикольным». Льюис к этому не стремился, но, в конце концов, каждый имеет право на эксперимент.

Итак, моя невестка открыла перевод и узнала наш, самиздатский. Это нетрудно, ни по какой вероятности иноязычные варианты текста совпадать не могут. Прибавлю для точности: «художественного текста», о других судить не берусь. Невестка огорчилась и сказала, что надо бы что-то сделать. Взвешивая pro и contra, как бывалый иезуит, я пришла к выводу, что допустимо одно: попросить переводчика, чтобы он больше так не поступал. Как-никак, у Луки сказано: «…выговори ему; и если покается…» (Лк 17,3). Однако оказалось, что этот текст недаром несколько удивляет. События развивались так.

Невестка где-то услышала, что переводчик когда-то работал для Патриархии. У нас в Библейском обществе был человек, который тоже раньше там работал. Я рассказала ему вышеизложенное, и он (будучи к тому же священником) сам предложил, что спросит вполне знакомого ему переводчика. Вскоре отец N сообщил мне, что тот (назовем его X) удивляется – как можно узнать перевод? Если написано «он говорит», так и переводишь, не писать же «он глаголет». Из этого я заключила, что никакого представления о переводе у X нет. Отец N прибавил в утешение, что плагиат для людей, подвизающихся на этой ниве, – просто ерунда, они способны на большее.

Прошло года два. По-видимому, нашего храма, Успенья, еще не было, так как я находилась «у Косьмы» и туда зашел один сотрудник американской миссии, с которым я часто работала. Он предложил подвезти меня домой, только надо заехать по пути за человеком, которого он отвезет в Патриархию. Некоторые знают, что моя семья живет напротив: Патриархия – дом № 5, мы – дом № 6. По ходу разговора оказывается, что везти он собирается этого самого X. Едем; американец уходит и через довольно долгое время буквально дотаскивает до машины полного калеку. Мы знакомимся. X, против ожиданий, сетует на то, что «у нас» мало читают Льюиса. Что тут поделаешь? Соглашаюсь. О Луке не может быть и речи.