–Чужие боги! Чужие боги! Проклятая Будда!

Проклятая Кришна!

(Замечу, что он умилялся дружбе Мёртона с Суд-зуки. Объяснять или не надо, что противоречия здесь нет?)

*.*.*

Однажды мы приехали к патеру с моим крестником Лёней. Тот думал, не перейти ли ему в католичество. Патер очень удивился и стал восклицать, имея в виду православие:

–Сокровище Иоанново! Сокровище Иоанново!

Мы несколько смутились, хотя вообще-то – зря.

*.*.*

Летом 1972 года три человека, живущих у отца Станислава, пошли за покупками в Крекенаву. Путь -километров десять, жара. Советские пельмени в утлой коробке превратились в картонно-тестяную массу. Посмотрев на нее перед тем, как войти в домик, гостья А сказала:

–Вот ты (ее муж, гость В) бросил бы мне этот комок в физиономию, а потом просил бы прощенья.

Вы (гостья С, их друг) съели бы его, заверяя, что очень любите бумагу. И то, и то омерзительно. Посмотрим, что сделает патер.

Увидев комок, Станислав радостно воскликнул:

–Так будем разлеплять!

Одна женщина ехала к патеру и еще в Вильнюсе позвонила домой, в Москву. Случилось так, что она подключилась к разговору, сводившемуся к тому, что

старый преподаватель (ее отец) объяснял студентке, в каком случае она получит то ли зачет, то ли пятерку. Женщина повесила трубку и плакала до Па-бяржяй включительно. Приехала, сказала все патеру, заливаясь слезами.

–Ну, что ж… – задумчиво ответил патер. – Еще немножко, потом он будет болеть, потом – очень каяться, а Бог-то ждет, у Него терпения много.

Так все и вышло.

Патер стряпает Великим постом, растворяет в воде «суп с наполнителями» (вспомните бледный бумажный пакетик!). Молодой священник, подозревая, что «наполнители» – скоромные, жарит картошку фри. Патер причитает: «Гордыня воздержных, ах, гордыня воздержных! Чем Бог от нее спасает? Грехом или горем. Но ведь жалко, они такие неприятные!»

Даже патер не догадался, какой ход сделает Бог. Молодой священник полюбил свою прихожанку и, промучившись года три, сложил сан. Теперь у них двое детей, Екатерина и Василий.

Мало того: точно тогда, когда он уходил, Иоанн Павел II печально приветствовал тех, кто не выдержал целибата.

Цвета у патера – кенозис и слава. Особый, литовский оттенок, от льна до серого дерева – и сверкающая медь кастрюль, из которых он кует «солнышки».

А «вербы», то есть палочки с легкими сухими цветами, и сами по себе – чистейший кенозис. Мы с тайными священниками той поры называли такие оттенки «кешеватыми», по имени Кеши, моего серого кота.

Зимой 1977 года, в канун Прощеного воскресенья, скончалась моя бабушка Мария Петровна. Я была у друзей, на Масленице. Мама позвонила туда и попросила немедленно приехать, потому что бабушка спит и никак не просыпается. Было бабушке 95 лет. Четыре года она лежала, все больше слабела и болела иногда воспалением легких. К ней часто ходили священники.

Я приехала. Пока меня не было, случилась странная вещь: зашел один человек, чтобы посмотреть телевизор, который стоял у бабушки. Мама совсем растерялась, а он спокойно заметил, что Марье Петровне теперь не помешает. Но все же ушел.

Меня мама попросила ночевать у бабушки хотя бы сорок дней. Утром я съездила за котом (дети в это время были в Литве), и стали мы с ним обитателями особой, отделенной, как остров, комнаты. Туда почти не заходили. Я разбирала шкафик, где, среди прочего, нашла стихи Бунина с его надписью. Бабушку похоронили. Мама пошла на отпевание, а на девятый день созвала крещеных(!) подруг и не пустила к столу бедного папу.

Я спала на раскладушке, прямо под иконами. Лампадку, в отличие от бабушки, не зажигала – и слава Богу, поскольку однажды ночью Кеша взлетел к киоту, и тот упал вниз. Посыпалось стекло, попадали иконы. На другой день мама забрала себе св. Серафима, который когда-то висел над ее кроваткой.

Поведением она напоминала не себя, а бабушку. Очень тихая, и всякие странности – Серафим, отпеванье, подруги. На сороковой день она их опять позвала. Мы, естественно, что-то с ней готовили, и я уронила маленький стаканчик. Мама закричала на меня в прежнем духе, словно кто-то ее отпустил.

Ну, что это? Чем гадать, точно знать или слишком удивляться, расскажу о том, что случилось лет за пять до этого. В Литве, у отца Станислава, зашел спор о нашей посмертной участи. Он топил печку и как раз нес на совке головешку. Когда его попросили что-то сказать, он развел руками, вместе с совком и головешкой, и отрешенно произнес: «Великая загадка, ага!» Хорошо его зная, спешу заверить, что он имел в виду не «адский огонь да адский огонь», как сказано у Вудхауза.

Мало кто помнит, что в 1950-х годах московские литовцы дружили со своими сверстниками, которых нелегко определить. Реэмигранты? Коля Каретников

им не был. Снобы? Ими тоже были не все. «Золотая молодежь»? К ней скорее относились молодые карьеристы, пьющие коктейли и пляшущие рок-н-ролл.

Точнее всего сказать, что литовцы и эти москвичи не были советскими. Еще одна общая черта (одеты по-европейски) – сомнительней; так одевалась и «золотая молодежь». Словом, дружили, и все. Замечу, что Томас Венцлова с его мечтательностью, мешковатостью и склонностью к науке знал этих московских людей, но подружился с другими – с Муравьевыми, с Сергеевыми.

Здесь и сейчас мне важно, что самым большим другом моего мужа, литовца, был Олег Прокофьев. Реэмигрант и все прочее, он выгодно отличался скромностью и мягкостью. Поэтому и я подружилась с ним. Когда мы уехали в Литву, он часто приезжал. Точно в то же время – конец 1962-го – он познакомился с молодой англичанкой, изучавшей русский авангард. Камилла была внучкой Лоренса Биньона[ 74 ], выросшей в Британском музее, – и ее дед, и ее отец, Бэзил Грэй, там и жили. То ли от матери, Николетт, то ли еще почему-то Камилла была строгой католичкой. Они с Олегом решили пожениться, но удалось это сделать только через семь лет. Еще через год Камилла родила дочь, а через два, ожидая второго ребенка, скончалась от краснухи, очень опасной для беременных.

Приехала миссис Грэй, Олег уехал с ней и с дочерью, вроде бы – похоронить Камиллу в Англии, а на самом деле там остался. Замечу, что еще до свадьбы он стал в Литве католиком и принял имя Иоанн, в честь св. Хуана де ла Круса, чей праздник (14 декабря) совпал с его днем рождения. Путаю я или Камилла умерла в тот же день?

Прожив какое-то время в Лондоне отчасти – на бесперебойных гонорарах отца, отчасти – преподавая историю живописи, Олег женился на своей ученице Франсис. (У нас пишут «Фрэнсис», но что поделаешь, я это имя много раз слышала.) У них родилось пятеро детей, один умер, один – немного отсталый. Живых зовут Гэбриел, Руперт, Корделия и Беатрис (Кордилия и Битрис). У них домик в пригороде Льюишем, садик, два кота, на наш взгляд -огромных.

Когда стали пускать в Россию, Олег немедленно приехал. В Москве, общаясь с музыкальным музеем (если это так называется), он останавливался у нас. Очень приятно было то, что Москва без советской власти его восхищала, а не возмущала чем бы то ни было.

Приехал он и в конце 1997 года, когда моя мама давно лежала без сознания. Они с ней были в очень хороших отношениях. Увидев, как Мария, моя дочь, поднимает свою невесомую бабушку, моет, кормит, Олег совершенно сокрушился духом и пригласил Марию, когда она сможет, к себе, в Лондон. Мама скончалась недели через две после его отъезда, на Рождество.

Летом Мария поехала в Англию. Они с Олегом гуляли по Лондону, он отвез ее в Оксфорд, наверное -еще куда-нибудь; и, как позже выяснилось, написал своему сыну, что давно не был так счастлив.