После этого предупреждения Исаак Янц начал свой рассказ так:

Телеграмма была адресована театральному художнику Углову, а вскрыл ее Михаил Иванович Водолапин. Михаил Иванович переехал в дом по Мало-Алексеевскому, № 17, недавно. Вместо того чтобы представиться соседям, сказать им «здравствуйте», Водолапин сразу провел посреди коммунального коридора демаркационную линию. В дверь своей комнаты он врезал дополнительный замок и привернул на дверях кладовки и кухонного столика кольца для двух других замков.

Рядом с газовой плитой новый жилец расставил хозяйственные вещи и водрузил над ними таблички. Над половой тряпкой и веником: «Тряпка и веник принадлежат М. И. Водолапину. Не трогать!» И над помойным ведром: «Только для мусора М. И. Водолапина. Посторонним не пользоваться!»

Обилие замков и оградительных надписей обидело соседей. Живут соседи в доме № 17 дружно. Восемь семей выписывают восемь разных газет, и все они лежат на столике под телефоном. Бери читай какую хочешь! Газет много, а телевизор один на всех. Любители футбольных репортажей и киносеансов на дому смотрят очередные передачи в большой передней, не мешая младшим членам своих семей готовить уроки, старшим — отдыхать.

Как будто бы хорошо! А новый жилец в первый же вечер вызывает в комнату управдома и жалуется:

— Я человек старшего возраста. Шум телевизора мне противопоказан.

Управдом подходит к стене, слушает и говорит:

— Тихо. Ничего не слышу…

— А вы станьте на колени и приложите ухо к замочной скважине.

Управдом удивлен. Зачем человеку пожилого возраста становиться на колени? Но человек не говорит зачем. Он пишет жалобы.

Надежда Сергеевна Криницкая открывает утром форточку, чтобы проветрить комнату, Водолапин отправляет в райжилотдел заявление: «Сим сообщаю, что жительница квартиры № 3 Криницкая Н. С. занимается систематическим выветриванием тепла, создаваемого пароотопительной системой ЖЭКа».

Мать Игоря Максимовича Сухинина принимает в субботу ванну. Это возмущает Водолапина, и он пишет новое заявление, в котором просит работников районных организаций ответить на волнующий его Водолапина, вопрос:

— Зачем Сухининой мыться каждую неделю? Она же старуха!

Перегудову, артисту на роли социального героя, исполняется пятьдесят лет. За именинным столом собираются родственники, товарищи. Кто-то снимает со стены гитару, начинает петь. И вдруг мягкий гитарный аккорд заглушается шумным топотом сапог. Это Водолапин вводит в комнату двух дежурных дворников и начинает составлять акт, обвиняя именинника в том, что он: «…занимается злостным нарушением обязательного постановления горсовета о запрещении игры на муз. инструментах в неположенном месте…»

Перегудов-младший по заданию школьного кружка выращивал на отцовском подоконнике два горшка белой гвоздики и два красной. Подкармливая подопытные сорта, десятилетний биолог просыпал как-то щепотку сухих удобрений в — коридоре, и Водолапин тотчас составил второй акт, уличая артиста на роли социального героя в новом преступлении. А именно:

«…будучи главой семьи, Перегудов Н. И. не оказывал отцовского противодействия к несовершеннолетним членам семьи, занимавшимся замусориванием квартиры фекалиями как в лице сухого коровьего навоза, так и в лице сухого птичьего гуано».

Прочел Водолапин телеграмму, пришедшую на имя гримера Углова, и тотчас настрочил районному фининспектору:

«Сим сообщаю, что Углов В. И., торгуя театральным реквизитом личного изготовления, не платит налогов, чем наносит существенный мат. ущерб балансу нашего государства».

А Углов не торговал, не спекулировал. Он помогал своим ученикам, уехавшим работать в периферийные театры, постигать мастерство «тупейных художников».

Одним отправлял бандеролью уши Каренина, другим — самолетом нос Воробьянинова.

Что-то нужно было предпринять, чтобы утихомирить Михаила Ивановича. Что именно? Если бы Водолапин дрался, буянил, его бы посадили в тюрьму. А он не дрался. Он был тихим. А что делать с тихими?

— Переселить по суду, — сказал зампред райисполкома.

К сожалению, М. И. Водолапин был переселен не в дом, отведенный специально для сутяг, а в обычный, поэтому уже через год жители этого дома пишут в редакцию жалобу, еще через год вторую, потом третью. Вслед за письмами приходит делегация из двух мужчин и двух женщин и предъявляет мне претензию:

— Если бы не ваш фельетон, этот прохвост продолжал бы жить на старой квартире и сейчас мучались бы они, а не мы.

— Они тоже не железные! — пробую я заступиться за тех соседей.

Лучше бы мне не говорить этой фразы, не заступаться за тех.

— А мы железные? — закричали в четыре голоса члены делегации.

Двое мужчин и две женщины подняли такой шум, что мне волей-неволей пришлось отправиться на второе свидание с тихим человеком.

Сначала я разговариваю с теми, кто жаловался, потом иду беседовать с тем, на кого жаловались.

Стучу в дверь. Издалека слышится глухой голос:

— Кто там?

— Корреспондент Янц из редакции.

Водолапин подходит ближе к двери. Кашляет, думает, потом, решившись, начинает щелкать замками. Дверь приоткрывается. Михаил Иванович оглядывает гостя и, убедившись, что перед ним действительно корреспондент, снимает с двери цепочку и пропускает меня вперед.

На дворе июльский день, а в комнате у Водолапина подвальная полутемь. Плотные шторы на окнах напрочь отсекают дневное тепло и еле-еле пропускают внутрь два слабых отцеженных луча солнца. Впечатление такое, будто я вошел в камеру-одиночку. Оборачиваюсь и упираюсь взглядом в Водолапина. Стоим, молчим. Он смотрит мне в глаза, я ему. Ждем, кто моргнет первым. Это ничего не решит, тем не менее каждый старается оказаться наверху.

То ли зрение у него сильнее, то ли воля крепче, побеждает он. Я первым опускаю глаза, он по праву победителя первым берет слово, спрашивает:

— Чем обязан?

— В редакцию пришла жалоба.

— Удивляюсь вам, товарищ Янц. Бьете, кидаетесь на своих.

— Как так!

— Профессии у нас, правда, разные, но задача-то одна. Что мы должны делать с вами? Стоять на страже.

— Вы, собственно, кто?

— Про члена-корреспондента академии наук товарища З. слышали? Чем он занимается, знаете?

— Вы физик-атомщик?

— Я художник, член МОСХа. Руководил изокружком в их ящике.

— В каком ящике?

— В почтовом. А когда в ящике сократили ставку художника, мне товарищ Кизяев дал ставку старшего научного работника. Вы не знали Кизяева? О-о! Это был настоящий человек. Кизяев по алфавиту считался третьим, а на самом деле был первым заместителем директора ящика. Занимался не физикой, а кадрами. Проверял, изучал, брал, кого надо было брать, на заметку.

Директора менялись. Был академик Н., потом академик О., потом Р., и все академики понимали, какую важную работу выполнял Кизяев. А член-корреспондент товарищ З. недопонял. Не успели его назначить директором, как он берет и без ведома Кизяева зачисляет на работу трех СНС и одного МНС.

— Это кто?

— СНС — старшие научные сотрудники, МНС — младший. Те самые, которых товарищ Кизяев еще при академике Р. отчислил из ящика по недоверию к происхождению родителей.

Товарищ Кизяев бежит с жалобой на товарища З. к товарищу Щ.

— А это кто?

— Начальник Кизяева по спецлинии. И этот начальник берет сторону не Кизяева, а члена-корреспондента товарища З. и говорит:

«Вам, товарищ Кизяев, пора менять место работы».

«Почему?»

«Не поспеваете за новым веянием времени. Теперь у СНС нужно спрашивать не про их родителей, а про них самих. Что они могут? На что годятся? А то родители, может, у которого и хорошие, да сам СНС — дуб дубом».

«Куда же мне теперь?» — спрашивает Кизяев.

«Посоветуемся с членом-корреспондентом. Придумаем».