— Люся варит чудесные борщи, замечательно жарит котлеты.

А жених слушает и думает не о кулинарных способностях Люси, а о ходовой части автомашины. Была ли уже эта машина в капремонте? И если была, то как работают теперь мотор, коробка скоростей?

— Коробка скоростей? — удивленно переспрашивает жениха папа. — Вы, собственно, о чем?

— Простите, замечтался…

Но папе не нравятся мечтания молодого инженера. Папа не даст согласия на брак дочери.

— Люсе всего девятнадцать лет, — говорит папа, — ей рано замуж.

Арноша отправляется в гости в дом второй сослуживицы. На этот раз он решает держать себя в руках — говорить и думать только о невесте. И он первые полчаса демонстративно не сводит взора с Инны. Но вот выдержке приходит конец, и жених начинает воровато шарить глазами по квартире. А в квартире две комнаты. В одной двадцать метров, в другой — двенадцать. «Интересно, — думает Арноша, — какую родители оставят себе и какую отдадут зятю».

Что касается его, зятя, то он мысленно уже не только прописался в большой комнате, но и начал стаскивать в эту комнату мебель. Будущий зять уже не мечтает, он спорит с будущим тестем вслух из-за каждой вещи: стола, стульев, книжного шкафа, серванта:

— А как же, вы обязаны!

Будущий тесть слушает и удивляется;

— Как обязан? Почему?

— Простите, замечтался.

Но отец Инны уже начеку. Он холодно прощается с гостем и говорит дочери:

— Мне твой жених не по душе.

— Почему, папочка?

— Он не любит тебя.

— Любит! — говорит Инна.

— Любит! — вторит ей в Филях Люся.

Да и как девушкам поверить в то, что Арноша не любит их, если он, даже после того как папы указали ему на дверь, продолжал ежедневно бегать на свидания: утром к Инне, в район Всесоюзной выставки, а вечером — в Фили, к Люсе.

Но то, что было ясно папам, не ясно дочкам. Папы говорят о ветхозаветных пережитках в сознании молодого советского человека, а дочки доказывают, что они сумеют перевоспитать этого молодого человека, только пусть папы разрешат им выйти за него замуж.

Люсин папа был твердым до конца:

— Нет, и больше никаких разговоров!

А Иннин папа не выдержал девичьих слез и сдался. Он обставил лучшую комнату своей квартиры мебелью, о которой грезил его будущий зять, и отдал ее молодоженам, А зять на следующее же утро после свадьбы, вместо того чтобы сказать жене «Доброе утро!», спросил:

— А где пианино?

— Зачем нам пианино? — удивилась Инна. — Мы с тобой инженеры, а не музыканты. Играть не умеем.

— Пианино — это деньги. Разве ты забыла, что я собираюсь купить бежевую «Волгу»?

— Милый, нельзя быть неблагодарным! Старики и так дали нам стол, стулья, книжный шкаф, сервант…

— Твои старики выдали дочь замуж. А ты знаешь, во что ценится сейчас зять средних достоинств? За неуча с незаконченным семилетним образованием обыватели дают не меньше четырех тысяч. А на тебе женился человек с дипломом инженера.

— Постой, Арноша, но мы же не обыватели, — говорит Инна и смотрит на мужа широко раскрытыми глазами.

Арноша понимает, что зря погорячился, разоткровенничался, и начал успокаивать жену:

— Да ты брось, не плачь! Я же пошутил.

Мокрецов вытирал жене слезы, а, сам думал, что делать, где взять денег. Думал — и придумал. Пусть жена тратит свою зарплату на хозяйство, а он свою будет откладывать на покупку машины. Так с того дня и пошло. Арноша ел, пил, одевался — и все за счет жены. Он старался снять с себя не только большие расходы, но и малые. Инне хочется в театр, завтра в «Лебедином озере» танцует Плисецкая, а Арноша не говорит жене «нет» — он перекладывает из правого кармана в левый (здесь у него хранились деньги на «Волгу») стоимость театральных билетов и спокойно заявляет жене:

— Будем считать «Лебединое озеро» просмотренным.

Инне хочется лимонада. И стоит-то это удовольствие что-то около гривенника. Но муж ловчит и с этим гривенником. Он переправляет его в левый карман, а жене говорит:

— Считай лимонад выпитым.

Но копить гривенники на «Волгу» — дело долгое, а Арноше ждать невтерпеж.

«Да и зачем? — думает он. — Комната в Москве у меня уже имеется. Прописан я в ней постоянно, — значит, никакой суд выселить меня уже не сможет».

Отсюда следует вывод: развестись с Инной и жениться на Люсе. «Мне бы только уломать ее папу!»

И вот Арноша при молодой жене снова стал совершать тайные пробеги в район Филей и шептать Люсе на ухо всякие нежные слова. И вдруг «тайна» раскрылась. Люся с Инной встретились, поговорили, выяснили, с каким человеком они все это время имели дело. И этот человек в один и тот же день получил две пощечины: утром — от Инны, вечером — от Люси.

Другой на месте Мокрецова бросился бы от такого позора в Москву-реку, уехал бы в другой город, переменил бы место работы. А наш Арноша только встряхнулся, припудрил щеку и тотчас пустился в поиски новой невесты. Какой? А ему все равно! Такой может жениться даже на козе, только бы рога у этой козы были золотые.

1958

Пока в редакции было туго с автотранспортом, мы, корреспонденты, жили по-спартански, отмеривали в день по 10–20 километров пешком, и у милиции никаких претензий к нам не было. Но вот дела в газете улучшились, и корреспонденты стали ездить по срочным заданиям на разгонных машинах. Тут и начались споры ссоры с сотрудниками ОРУДа.

Еду, скажем, из Москвы в Серпухов разобраться в читательском письме. У столба с указателем «До совхоза 3 километра» стоит бабушка с посошком. Идет дождь. Я останавливаюсь:

— Вам куда?

— До совхоза.

— Садитесь, подкину.

Не успели тронуть, как нас догоняет милицейский мотоцикл.

— Ай-ай, гражданин, нехорошо. Бабушка вам кто, родственница или посторонняя?

— Посторонняя.

— Зачем же вы посадили ее в машину? Ваши документы!

Старшина внимательно изучает мой паспорт, командировочное предписание, строго предупреждает:

— Чтобы это было в последний раз.

Через сто метров вижу на обочине еще одну бабушку, теперь уже с ребенком. Сажаю и ее. И снова слышу:

— Стой!

Все тот же старшина на том же мотоцикле.

— Зачем взяли вторую женщину?

— По той же причине. Идет дождь, а нам по пути.

На этот раз старшина действует строже. Высаживает обеих женщин, и с посошком и с ребенком, на обочину. Записывает место моей работы, адрес, где живу. Делает дырку на водительских правах шофера.

— Больше не сажай посторонних!

Почему не сажай? Работники ОРУДа не верят в наше с шофером бескорыстие. Думают, мы зарабатываем на перевозке бабушек миллионы.

Взаимопомощь в пути — доброе, старое общечеловеческое правило. Оно возникло задолго до нашего рождения и будет долго существовать и после нашей смерти.

Несколько лет назад я был с группой туристов в Италии. Случилось ЧП. Утром, пока я брился, а борода у меня жесткая, неподатливая, автобус с туристами укатил. Наш гид синьора Лючия считала нас по десять раз в день. А в это утро забыла сделать перекличку, и я отстал. Стою на обочине шоссе. Бритый, умытый, опрысканный тройным одеколоном, и не знаю, как быть. До Рима — 120 километров.

И вдруг рядом, словно по щучьему велению, останавливается разрисованный соблазнительными бутылками фургон винной фирмы «Кьянти». Шофер открывает дверцу, вежливо спрашивает, о чем грустит синьор, а синьор ни слова по-итальянски и пытается на чистом русском объяснить местному жителю, что он отстал от автобуса. Из долгой тирады синьора шофер винного фургона понял всего два слова — «руссо» и «Рома» — и любезно пригласил занять пустое место рядом с собой. Через двадцать километров фургон должен был свернуть вправо, а дорога в Рим шла прямо. Но шофер не бросил безъязыкого пассажира одного на дороге. Он поднял руку, остановил легковушку, за рулем которой сидел монах. И хотя монах ехал не в Рим, а в монастырь, он сделал крюк, провез меня километров шестьдесят. На развилке, прежде чем свернуть к монастырю, монах любезно сошел со мной на шоссе. Попутных легковушек долго не было, и тогда шофер-монах, недолго думая, останавливает мотороллер и просит хозяйку подбросить отставшего туриста до Рима. Хозяйка показала на багажник: