Вожжа мелькнула сыромятной кожаной змеёй, сразу впившейся в плечи. Девка сильно и коротко дёрнулась, нервно напрягая красивые ноги, от жгучей боли дыхание у неё перехватило напрочь — и до третьего свиста вожжи не могла продохнуть!

Тётка же её молчанье по-своему поняла: решила, что снова девка-негодница упирается! Отпустила свободный конец ещё на пол-аршина, чтоб шибче проняло… Даже из шаг отошла — а то такой длинной ременюкой не очень-то и приноровишься! Отмахнула назад, и словно цепом на току — по сечёному розгами заду. Смачно, с силой врезалась в голый зад вожжа, и снова, и в третий раз…

От сильных ударов девку едва не срывало с лавки, а в сивушно-морозном духе сарая наконец-то возник, поднялся и всплеском радости прошелся по Лёшкиному сердцу громкий, откровенный, вожжами выбитый стон:

— Бо-о-о-о-льно!

Стон получился громким, но глухим и хриплым: Алёна так и не подняла вжатую между рук голову и стонала, распиная губы на дереве скамьи. Её ноги дрожали натянутыми от боли струнами, вожделенный зад ритмично, в такт ударам, бился на скамье и точно так же, в такт рывкам девичьего зада, двигалась в штанах Лёшкина рука…

Виделась ему Ленка, лежащая уже не в тёткином сарае, а у них на подворье, на дровяных козлах привязанная. И не так, как тут, а бесстыдно, враскорячку, чтобы ему сзади стоять, а девке-гордячке быть в его власти — прутом или по заднице, или по сочным губам помеж них! Вся будет в его власти — хочет запорет, хочет помилует, хочет дюжину розог, а захочет — и сотню выстегает…

А ещё лучше и не розгами — сам же видел, как упрямая девка прутья терпит, так что вожжа в самый раз. Вожжами ее кручёными, вожжами! А ещё лучше плёткой, а ещё лучше… Тут потерялся Лёшка: похоть совсем затуманила и захрипел он всё-таки, когда рука последний сладкий раз дёрнулась, все мысли его непотребные тысячей огней в голове взорвались, и дурное семя выплеснулось наружу…

От нахлынувшей истомы уже не видел и не соображал ничего. Пока отдышался — девка на лавке ещё тихо постанывала, но длиннющая вожжа больше не летала над ней, не врубалась тяжело в голое тело…

Глафира ткнула в бок стонущую девку:

— Теперь поди в дом, негодница! Я с тобой ещё опосля разговор продолжу.

Истерзанная суровой поркой, Алёна тяжело поднялась с лавки, ухватила за ворот шубейку, в которой пришла, но надевать не стала, чтобы не липла одежда к посечённым розгами и вожжами круглым полушариям. Напоследок мелькнула в дверях сараюшки голым телом, снова золотым на белом снежном фоне, обрисовалась красивым контуром фигуры и пропала, словно видение, с Лёшкиных глаз…

А Глафира внезапно крутнулась на месте и с неожиданной для её комплекции прытью в мгновенье ока оказалась за перегородкой, где таился непрошенный «зритель». Её сильная рука метко ухватилась за шиворот, приподняла и тряхнула, словно тряпичную куклу: у Лёшки клацнули зубы и мелькнула непрошенная, вовсе не к месту, мысль: «Вот силища у бабы! Как же она Ленку-то со всей руки драла?»

Ещё разок встряхнув добычу, Глафира присмотрелась к утонувшему в полушубке трусливому зверьку:

— А-а! Дак это ж поповский сыночек!

Пальцы разжались, Лёшка едва не упал на колени, но что-то мелькнувшее в голосе Глафиры остановило. И точно — усмотрев и поняв, кто к ней пожаловал, тётка заговорила всё так же грозно, но однако и поласковей:

— А чего это мы тут хоронимся, паныч Алексей? Никак девку поглядеть схотели?

Лешка только кивнул головой, судорожно сглотнув от нахлынувших картин недавно увиденного… Глафира стояла над ним как скала и широкой струёй гнала перегаром:

— Вот оно теперь и ясненько, откуда махорка в браге! Товар-то зачем напортил?

— Я… Это… Не портил я! — нагло и с вызовом начал приходить в себя Лёшка.

— Там товару было на три двугривенных, ну никак не меньше.

— Я… я заплачу! — ляпнул Лёшка и понял, что попался окончательно.

Однако пугался зря: Глафира выгоду упускать никак не собиралась. Тут же сообразив, что к чему, коротко и дёшево «продала» свою батрачку:

— Готовь рупь. Товар оплатишь, а на той неделе, в чистый четверг, вечерком приходи. Пока в бане будем, в хату зайдёшь, а там жди за занавеской, и без знака моего нишкни! Я Ленку по всем статьям постегаю, в тепле да в чистоте, там и налюбуешься, как она перед тобой всеми местами покрасуется. А денег не отыщешь — в тот же четверг сама к твоему батюшке приду. Тогда уж ты сам на лавку ляжешь… понял?

— Понял! — лихорадочно закивал Лёшка, и, пока Глафира не передумала, стрелой помчался прочь, едва не теряя в сугробах валенки…

Глафира бесстыдно улыбнулась и всей пятернёй подергала под платком лохмы нечёсаных волос:

— Вот и ещё прибытку… За такую безделицу, да цельных сорок копеек навару!

2002 г.

— Семирена входит в чат… Семирена входит в чат… Семирена входит в чат… Семирена входит в чат…

— Не могла гирлянду покороче взять? — ZAgent уперся, удерживая двери, пока Семирюнчик втаскивала последний километр проводов и лампочек.

— Ft сказала побольше брать… Потому как и на девайсы должно хватить!

— Если лампочки не скрутить, могут просечки остаться! — авторитетно заявил ZAgent, полазив в чемодане со ссылками и сверившись с последними поступлениями коллекций сайта Бе-Бе-Бе.Просечка.Ру.

— Ты не отвлекайся, вон лучше ствол у елки обруби ровно!

— Я могу вообще не отвлекаться! Могу вообще не рубить! Могу вообще не давать ссылок! Могу вааще вот уйти… к холодильнику! — засопел ZAgent. — Пусть вон Викинга рубит… Фига она там поперек Ленивой приторчала!

— Она не просто так приторчала, она инструктаж получает! — возразила Непослушная, а Викинга уже вовсю радостно махала топором. Летели щепки.

— Стоя-ять! — истошно зачирикала Пенечка. — Ты чего делаешь?!

— Сказали… того… ну, это — рубить… вот…

— Это не елка! Это колонна под бюст!

Викинга вытаращила глаза на грудь Пенечки.

— Зачем туда колонна?

Потом Семирены. Потом ZAgentа. Потом Ленивой — и в глазах начал зажигатсья огонек уважительного понимания.

— Не такой бюст, в смысле не этот бюст, а тот! — пыталась на пальцах объяснить Пенечка. Глаза Викинга поискали другой бюст, торчащие из-под шлема щеки начали заливаться румянцем, а Пенечка махнула рукой: — Фтю, ну хоть ты ей объясни! У тебя иногда получается!

Ft взяла Викингенка за руку, подвела к Ленивой.

— Это — бюст… Правильно?

— Ага! — закивали все.

— Так вот, бывают бюсты еще гипсовые, бронзовые… ну в общем начальников всяких. Так вот, у нас есть бюст Президента.

Викинга снова вытаращилась на грудь Ленивой:

— ОЙ! Вот вы какой, наш президент! Вы — тетя?

Возле бочки с пивом глухо зарычал Боцман.

— Ну вот я обычный верхнедобрый ПСРО, я из доброго старого СССР, я вообще добрый, но верхний, хотя очень добрый, но я сейчас возьму дубину и будут таки-и-и-им верхним!!!! Даже я уже все понял!

— Как тебе не стыдно, — ласково говорила ФТ. — Даже дядя Боцман уже все понял… Ладно, бюст для тебя пока сложно… Давай покажу. Рубить надо не там… а вон там… Хорошо? Бери топорик, не плачь… Вот… Теперь руби… (Шепотом Андрюше) — Ты ей пока дров туда накидай… Пущай рубит… А то сам же с Никитосом у камина мерзнуть будешь.

Андрюша гордо повел плечами:

— А мы погреемся! Коньячку с портупеей, хорошую попу… и не замерзнем! или две попы… или три попы!! А лучше всего пять поп!!!

Не вставая с лежанки, Ленивая слегка махнула левой ресницей, опытный Андрюша тут же все понял и исправился:

— Ну ладно, нам с Никитосом три попы… Маленькие, дохленькие, костлявые никому не нужные попы… Остальное на ваше усмотрение. Компрене ву?

От умных слов очнулся возле морковного салата Кролик:

— Да-да, самое что ни на есть компрене! Никитос, оставьте канистру с портером в покое, отгадайте загадку: птиц, из яиц выводится, но яиц не несет.