Выслушав хозяина, Маришка испуганно прикрыла рот ладошкой. Заметив реакцию новенькой рабыни, Граф снисходительно потрепал ее по щеке:

— Малыш, ты еще сама не знаешь, насколько выносливо твое собственное тело! Поверь моему опыту, ни малейшего вреда твоему здоровью это не нанесет. Зато, как я обещал, к концу обучения ты станешь великолепным образцом красоты, послушания и привлекательности!

Маришка привычно опустилась на колени и снизу вверх пролепетала:

— Да, господин Граф!

— Вот и хорошо. С рассвета — натопить баню, разбудить меня и получить утренние указания.

— Будет исполнено, господин Граф!

Будильник вырвал ее из короткого сна в такую рань, что это скорее была ночь, чем утро. Быстро и старательно умывшись, аккуратно подкрасив соски (Граф не любил блеклого цвета), Маришка поправила плотно сидящий ошейник и тихонько приблизилась к кровати, на которой изволил отдыхать ее господин. Отогнула край одеяла, приоткрыла рот и, облизав губы, совершила ритуал пробуждения хозяина. Граф потянулся, приоткрыл глаза, некоторое время смотрел на старания юной рабыни и, наконец, лениво поднялся. Накинул прямо на голое тело курчавый овчинный тулуп, обул короткие валенки и, сняв со стены обрезки вожжей, велел Маришке:

— Возьми две свечки, малыш.

Дождавшись, пока принесла требуемое, толкнул тяжелую дверь и вышел на крыльцо. Снег за ночь укрыл толстым покрывалом недавно чищеный двор. Между приземистой просторной баней и каменным сараем, почти невидимая в утреннем сумраке, полузасыпанная снегом, ждала собранная из бревен перекладина. Граф кивнул на нее Маришке и та, как была босиком, в одном лишь ошейнике, коротко вздрогнув, спустилась с крыльца в снег. Провалилась сразу выше колен, у перекладины вообще шла едва не по самые бедра, но старательно пробивала дорожку, сразу начав крупно дрожать от кусачего холода. Не издав ни звука, вскинула руки к перекладине, поморщилась от жесткой хватки примерзших как фанера кожаных петель, которые распяли ее на весу. Ноги — в стороны, снова вожжи петлями растягивают стройное тело. Дрожь сильнее и резче, но деловито работающий Граф никакого внимания на мороз не обращает: голая и послушная рабыня готова к утреннему уроку.

Вытащив из кармана свечи, коротко усмехнулся:

— Чтобы мороз тебе там ничего не повредил, мы не дадим ему войти в тебя.

Маришка едва-едва сдержала стон, толстая свеча туго и властно, рывком, забила узкое влагалище, а вторая, чуть не до хруста, медленно вошла в попу. Запечатав рабыню, Граф проверил, хорошо ли закреплены петли на перекладине. Провел рукой по щеке Маришки:

— Ну вот. Постарайся выдержать побольше. И верь мне: ты можешь много!

Развернулся и, больше не оборачиваясь, ушел в дом. А на морозе, бесстыдно распятая, с торчащими из отверстий свечами, осталась обнаженная девушка. Начался день «мороженого».

Граф совершенно спокойно вернулся в кровать, деловито переставил будильник и с чувством хорошо выполняемого долга (перед необученной девчонкой, конечно!) провалился в сон младенца. Второй раз вставать было не так приятно — будила не ученица, кандидатка в совершенные женщины, а механический звон. Но делать нечего: обязанности настоящего господина сложны и ответственны.

Натянув удобный и теплый шерстяной костюм, Граф второй раз за утро вышел на крыльцо. Снег не падал, сумерки почти расступились, но белое тело на фоне белого снега в глаза не бросалось. Хотя кто тут ее увидит — мельком подумалось Графу — в такую-то рань. А тетка Назаровна давно к моим девицам привыкла! Пробираясь по узкой тропинке, пробитой босыми ногами Маришки и его валенками, подошел к распятой. Девушка была еще в сознании — услышав шаги, трудно подняла безвольно опустившуюся голову и попыталась что-то сказать белыми губами.

— Погромче! — строго велел Граф.

Снова невнятный шепот. Он и так знал, что может сказать воспитанница, но закон требовал четких и ясных ответов.

— Не слышу!

Маришка сумела выдохнуть морозным паром едва слышного дыхания:

— Холодно.

— Конечно, холодно, — кивнул Граф, — минус пять. А где холодно?

— Гру-уди, — шепот измученной Маришки.

Господин тщательно осмотрел полноватые, мягкие груди девушки. Подкрашенные утром соски неестественно ярко темнели на белых от холода полушариях. Граф взял их поочередно в руки и сильными сжатиями размял, разогревая:

— Ничего, все нормально.

Отпустил груди, обошел вокруг распятой, так же тщательно проверил состояние ягодиц и ляжек. Вчерашние полосы хлыста выделялись на заду темно-синим узором ровных рубцов: хозяин сек своих девушек мастерски, укладывая удары точно по линейке. Спина и ляжки были не тронуты, а попа могла выдержать еще пять вчерашних «доз». Граф остался доволен состоянием ученицы и лишь напоследок легонько потрогал забитые внутрь тела свечи:

— Все хорошо, малыш, ты в норме. Даже дрожать перестала. Терпи, девочка — урок не окончен, и не волнуйся за меня — я сам приготовлю завтрак!

— Спасибо, мой господин, — едва слышно шевельнула губами ледышка-Маришка.

Позавтракал он быстро — конечно, следовало поддержать уверенность девушки в ее силах, но и перегибать палку не стоило: ее тело было еще не настолько вышколено, как у лучшей из лучших, прекрасной Светочки, на которую убил едва ли не полтора года неустанных трудов. К концу обучения этот поначалу некрасивый ломкий «бутон» расцвел в образец тщательно сделанной фигуры, а насчет «мороженого» — Светочка оставалась пока лучшей и тут: почти сутки совершенно голой, с редкими заходами в парной жар, купаниями в ледяной проруби и по десять плетей каждый час на ледяной скамье. Хотя… Хотя и у Маришки задатки — ого! Надо, надо работать…

Снова вышел, удовлетворенно отметил, что Маришка так и не дошла до обморока — снова приподняла голову при его шагах. Неторопливо отвязал, видя, что девушка почти не понимает происходящего. Идти сама она бы уже не смогла, и господин не поленился отнести ее в баню на руках. Уложил на пол парилки, махом окатил едва теплой водой и быстро вышел — не любил мученических криков, которые, он знал, сейчас не удержать отходящей от мороза девушке. Ее тяжелые стоны и громкий плач были слышны даже снаружи — господин хорошо представлял, как корчится и катается она сейчас по мокрому полу в облаках горячего пара.

Дождался, пока пошатывающаяся фигурка не показалась в предбаннике. Еще раз осмотрел распаренно-красное тело ученицы, аккуратно убрал из отверстий свечи: сама Маришка не посмела бы вытащить их. В знак поощрения сам накинул на плечи легкую простыню:

— Вот и молодец! Ровно три часа, малыш. Я тобой почти доволен.

— Почти? — тихонько спросила девушка, тут же скользнув на колени, когда говорила с господином.

— Пришлось переспрашивать тебя утром, пока ты тренировалась, а рабыня должна всегда отвечать четко и ясно!

Маришки взмела волосами пол, склоняясь в позе покорности:

— Я виновата, мой господин!

— Иди в дом, завтракай, займись делами… Тебе полчаса, потом, малыш, ты уж прости строгого господина — но это все для твоей пользы. Чтобы голосок позвончее был, десять розог на «мостике».

— Да, мой господин!

Спустя полчаса старательная девушка закончила все работы по дому, ради которых рабыне разрешалось надеть маленький передничек и передвигаться не только на коленях. И, помня наказ господина, сразу по окончании работ прошла на середину большой комнаты, потянулась гибким тренированным телом и изящно сделала мостик, широко раздвинув ноги. Поза была очень удобной для коротких наказаний — господин мог наказывать любое место спереди девушки, а короткая порка вполне позволяла ей удержать мостик, не падая на спину от усталости или напряжения. Выход из «мостика» без позволения или в процессе наказания карался строго. Но сейчас кара и не потребовалась — Граф взял длинный мокрый прут, несколько раз провел его концом от лобка до шеи напряженно замершей девушки. Определил, как она будет наказана, деловито сообщил Маришке: