— Откуда это?

Глаза пастора стали похожими на нее:

— Вы не знаете? Не может быть! Ваш… гм… спутник… он же урожденный владелец здешних мест. Господин и хозяин. С дворянским титулом «баронет», если это вам что-то говорит.

— Владимир Дмитриевич? Барон? Здешний???

Слово «барон» в ее понимании сливалось лишь с «цыганским» или древними рыцарями в латах — а уж представить Дмитрича, хоть и бывшего военного, в латах с двуручечным мечом… Данка аж головой замотала. Но записи в церковных книгах, любезно представленные пастором, доказывали: все точно!

А Самовар, оказывается, сын того самого дедушки Петерса, который еще пацаном играл вместе с отцом Дмитрича и был его лучшим другом. Нет, крепостничества уже никакого не было, все-таки на грани двадцатого века, но… Нет. В голове сразу не укладывалось. Зато становилось понятным, что значит слово «пашумс», которое на поверку оказалось «владелец», что означает кресло, в которое усадили ее «гм… спутника…» и почему с ним обращаются как… Хотела сказать, как дурни с писаной торбой, но даже про себя остереглась. Эти люди не играли в крестьян и сеньора. Они просто берегли в себе такую долгую и такую верную память предков, что даже наезды раз в двадцать лет никак не могли поколебать их почтения к тому, чьи предки полтыщи лет владели вот всем этим! И Мирдза, жена Самовара, который все-таки Янис Петерсович, была просто подружкой Дмитрича и уж никак не баронской невестой…

Не. Это для Данки было слишком. Налетев на Дмитрича в кабинете, оборудованном на втором этаже и откуда временно выселился Самовар, она приступила к допросу, который вскоре окончился короткой и довольно равнодушной отмашкой Владимира Дмитриевича:

— Дайчонок, отстань. Во-первых, не барон, а всего лишь баронет. Это довольно мелкий титул. Дворянство у нас тоже того… мелковатое (показал пальцами какое). Не полтыщи лет, а всего лишь с 1672 года. И не замок это вовсе, а просто господский дом. Да какая там башня… какой пыточный подвал… Дайчонок, уймись! Может, тебе еще и костюмированный бал тут закатить? С каретами, крестьянскими плясками и заодно правом первой ночи?

Данка подошла ближе и решительно прилипла. Вся. Так, как умела, наученная опытом зачастую бесполезной борьбы с упрямым Самым Любимым В Мире Шефом:

— Не первой… просто ночи… в графской спальне… а потом в подвал… — вплеталась жарким дыханием в ухо. — Я там видела… все что надо…

На этот раз знаменитое латышское упрямство почему-то дало трещину и Данка ввинтилась в нее победным танковым ударом:

— Господи… там же все настоящее… и ты настоящий… я хочу быть твоей крепостной… я хочу любить тебя под розгами… под плеткой… Нет, я хочу просто принадлежать… как в старину… прикажи им нести розги… много розог…

Он утихомирил Данку едва-едва. Да и утихомирилась она только внешне, всеми своими наглыми глазищами давая понять: не-ет, будет по-настоящему… ты меня знаешь… я конечно твой Дайчонок, но я все-таки Дайчонок! После этой глубокомысленной формулы сделала вид, что успокоилась еще больше и временно затихла на диванчике недалеко от стола, вынашивая коварные дайчонковые планы.

Дмитрич что-то дописывал в толстой тетради, потом вдруг поправил:

— Нету тут графской спальни. И графьев нетути… и вообще я тут по закону никто и звать меня никак. Инвестор, не более… потому как — перешел на лающий акцент: — Есть офицеер оккупационной армии и не иметь права иметь собственность в свободной стране! Вас волен зи?

— В конце уже по-немецки! — заулыбалась Данка и набрала воздуха, чтобы активизировать наезд на Самую Любимую В Мире Шефулю, но тот успел раньше:

— А вот ужин у камина, при свечах, мы оба заслужили! — удовлетворенно захлопнул гроссбух с отчетом Самовара о вложенных инвестициях и коротко велел: — Жди здесь.

У них действительно был вечер при свечах. Не декоративные игрушки в стилизованном баре. Она почему-то с предельной ясностью, куда лучше, чем после объяснений и книг пастора, ощутила — он действительно корнями отсюда. Это действительно его предки были здесь Владетелями, и пусть он сколько угодно показывает на пальцах, какой маааленький титульчик и какое маааленькое поместье… Ой, блин! Офигеть! Ее Дмитрич — рыцарь! Настоящий! С гербом!

Она повертела в руках старый, слегка выщербленный, в виде большого медальона сделанный герб на серебряной цепочке. Провела пальцами по выпуклой вязи букв: А что это означает?

— Девиз рода.

— Я понимаю, — нетерпеливо дернула плечом. — Как переводится?

— Ну, дословно трудно… Если попытаться, то примерно так: «Делай, что велено. Бог рассудит».

— А кем должно быть велено?

— Сюзереном. Магистром ливонского ордена. Королем. Русским императором. Генсеком КПСС. Командиром дивизии… Какая разница? Мы солдаты, и этим все сказано.

— А если рассудит не бог, а люди?

— Дайчонок… девонька моя… не лезь под танки. И не рви на себе тельняшку. Оставь мне мое, а себе свое. Или мы с тобой будем сейчас обсуждать, как грамотно разложить залп «Града» по кишлаку с учетом эллипса рассеивания? Все, тема закрыта.

Данка поежилась и упрямо гнула, подводя к своему:

— А вот эти… люди из твоей деревни… они вот нас осудят?

— За что? Тут, кстати, вообще по фигу наши отношения. Европа, блин, а не твоя тайга…

— Я вообще не понимаю, почему так долго они воспринимают ну вот тебя… или твоего отца воспринимали как владельца… Сколько уж лет как всякая там советская власть…

— Владетеля, если уж точнее. Хм… А твои на староверском хуторе — об этой советской власти много слышали? Ну, слышать оно и слышали. А сильно подчинялись? Кажется, там испокон веков по фигу было, какая где власть!

Возразить Данке было нечего. Встала у окна, вглядываясь в лесную мглу. Подумала и замурлыкала:

— Е-е-есть в графском парке старый пр-у-ууд…

— Сейчас кто-то получит по круглому…

Данка сделала гордый и независимый вид. Поскольку ее наглой мордахи он не видел, наглый вид пришлось делать с помощью той самой «круглой».

Судя по его хмыку, получилось классно. И вовремя, потому что потом на «круглую» легли ладони, а потом она змеей выскользнула из этих невероятно толстых трусищев, которые так мешали ощутить его руки… а потом…

Потом она уплывала и, качаясь на каких-то волнах, упрямо сопела ему в грудь:

— Я видела… в подвале… и лавку тоже… отведи меня туда… я читала, тут тоже секли девочек господа… я хочу быть твоей крепостной… ну пожал… — заткнул рот поцелуем, но даже на вдохе Данка успела шепотом крикнуть:

— Розог…

…Подвал привели в божеский вид якобы для подготовки к осеннему складированию. Только Мирдза понимала, в чем тут дело — по крайней мере, ни косых взглядов, ни любопытных или обидных ухмылок Данка так и не унюхала, хоче очень настороженно старалась. Самовар сунулся сверху в дверь, оглядел работу, кивнул и исчез, больше не появившись. Мелькнула за окном пасторская сутана и пропала. Девчонки-сестрички исчезли так же незаметно, как и появились. Все?

Мирдза вытерла тряпкой руки и вопросительно посмотрела на Данку. Данка так же вопросительно посмотрела на нее. Обе поняли, что ни та, ни другая ничего не понимают. Мирдза заговорщицки оглянулась и почему-то шепотом, даже согнав с лица постоянную улыбку, спросила:

— А он сам… придет?

Данка округлила квадратные от вопроса глаза:

— Конечно!

Потом до нее дошло и глаза снова стали квадратными:

— А что, мог и не прийти?!

Обе поняли, что опять ничего не поняли.

— Ты же хотела как в старину!

— Ну… — Данка устала краснеть и уже махнула на все рукой. — И что?

— Пашумс спускался в подвал только когда наказывали жену или дочь… Остальных просто стегали по его приказу.

— А он… сам?

Мирдза отрицательно покачала головой:

— Нет, он не делал ничего сам. Для этого люди есть. А пашумс как рыцарь не может стегать женщину.

— А смотреть может?

— Если жена или дочь — должен. Мыло ли что тут… они голые… Мужчины бывают сама знаешь какие… Да и девушки! — игриво повела плечом и так радостно заулыбалась, словно они говорили о рождественских подарках.