Эти двое стояли, глядя друг на друга некоторое время, ничего не говоря, оба — равно удивленные от того, что при близком взгляде еще ярче стала красота, которую они видели на расстоянии. Медее показалось, будто они — два дерева; она — остроконечный болотный кипарис, в он — золотой дуб, который еще выше ее. Корни их переплелись в земле, ветви их шевелил один и тот же южный ветер. Первым их знаком приветствия друг другу было не слово и не рукопожатие, а трепетный поцелуй, и все же чувство стыда сохранило торжественность встречи, и Ясон не воспользовался случаем, чтобы обойтись с ней столь же запросто, сколь обошелся при первой встрече с царицей Гипсипилой.

Ясон заговорил первым:

— Прекрасная госпожа, ваши священные чары не преувеличивают. Есть жрицы Матери, у которых — двойное зрение и которые используют его, чтобы уничтожать и разрушать, а ты своим обычным зрением целишь и восстанавливаешь.

Медея ответила в удивлении:

— Ты — первый мужчина, который меня поцеловал или которого я поцеловала с тех пор, как я была ребенком и отец качал меня на коленях.

Ясон сказал:

— Позволь мне надеяться, что никто другой, кроме меня, никогда не получит снова такого наслаждения, пока, возможно, однажды, сын-младенец не обнимет тебя за шею, не поцелует тебя и не назовет матерью.

Она сказала:

— Да может ли это быть, моя дорогая любовь? Разве ты не знаешь, что мне приходится принимать сватовство старого Стира, албанского поедателя вшей и что ради блага государства я не могу отказаться за него выйти, а должна буду улыбаться ему, когда он увезет меня в свою угрюмую горную крепость на Каспии. О, но я не могу ничего больше сказать, не могу поведать тебе, какой ужас и отвращение охватывают мое чрево при мысли об этом союзе, ибо отец мой сурово запретил мне жаловаться кому бы то ни было.

— Возможно, — сказал Ясон, — Колхская Мать насмерть поразит твоего жениха у дворцовых ворот, если ты взмолишься к ней со священным рвением; ибо у албанцев, как я слышал, Бог Солнца самонадеянно провозгласил себя равным своей матери — Луне. Но не было бы бесчестьем для меня предположить, как предположила твоя верная подруга Нэера, что ты забудешь свой долг по отношению к отцу и бежишь со мной, прежде чем прибудет этот негодяй? И если ты столь старательно повинуешься своему отцу в таком пустяке, как запрет жаловаться на предстоящий тебе нечестивый брак, откровенное порабощение, как ты осмелишься выказать ему неповиновение в серьезном деле?

Медея не ответила на этот вопрос, подняла опущенные глаза, взглянула ему в лицо и сказала:

— Фронт уже поведал мне о твоих ухаживаниях за лемносской царицей Гипсипилой. Он узнал об этом от твоего товарища Эвфема. Эвфем не обвинял тебя ни в притворстве, ни в жестокости, но разве неправда, что ты ославил царицу всего лишь через два дня и даже не пообещал ей вернуться?

— Мы были вместе три дня, — ответил Ясон, вспыхнув, — и это совсем другая история. Фронт зачем-то довел эту старую историю до твоих ушей, зная, как легко ты можешь все неверно понять и дурно судить обо мне. Что же, я расскажу тебе коротко, как это было на самом деле. Царица Гипсипила предложила мне разделить с ней ложе, главным образом, по соображениям государственным: ей нужен был мальчик, наследник престола, и она желала, чтобы у него был знатный отец. Она оказала мне и моему экипажу удивительное гостеприимство во время нашего пребывания, и я поступил бы, как грубиян, если бы оказал ей без причины. Таким образом, вся та нежность и ласка, которую мы друг другу выказали, была неотделима от задачи произвести потомство. И все же я не влюбился в нее с первого взгляда, как в тебя, или даже — со второго не влюбился. Мои к ней чувства надежно доказаны моим почтительным отказом от престола Лемноса. Много ли ты знаешь мужчин, Прекрасная, которые отказались бы от богатого царства, которое им предлагают, даже если дар этот отягощен объятьями с безобразной старухой? Гипсипила молода и красива, хотя она немного выше тебя (в сущности, слишком высока, чтобы мне нравиться). Волосы у нее темные, а не золотые, и нос — прямой, а не горбатый, как у сокола, вроде твоего и ее бледные губы не так звали меня целовать ее, как твои алые. Легко было забыть Гипсипилу, но тебя я никогда не смогу забыть, даже если переживу египетского феникса. В тот миг, тогда я впервые бросил на тебя взгляд, сердце мое начало золотой танец. Знаешь ли ты как дрожит солнечный луч на беленом потолке верхней комнаты, отброшенный большим котлом с очистительной водой, стоящим во дворе, когда поверхность воды волнует ветер? Так танцевало мое сердце, и так оно танцует теперь.

— Тем не менее, — сказала Медея, пытаясь унять зов своего сердца благоразумной речью, — тем не менее, если когда-либо случится из-за смерти Стира или по какой-то иной причине, что я смогу броситься в более страстные твои объятия, нежели те, которыми мы сейчас украдкой насладились, я вынуждена потребовать от тебя клятву, что ты честно женишься на мне перед этим и впоследствии разделишь со мной коринфский престол; ибо мой брат Апсирт уже неофициально отказался от претензий на него в мою пользу. Я также потребую, чтобы ты первым делом сопроводил меня в истрийский город Ээя, где правит Кирка, сестра моего отца, она призвала меня во сне.

Ясон знал, что Медея в отчаянии, и верил, что может доверять ей сколько угодно. Он сказал:

— Я немедленно дам эту клятву, если ты поклянешься, что поможешь мне выполнить мою двойную миссию в этой стране.

— Какова она? — спросила царевна. — До сих пор мне сказали только о том, что Кобыльеглазая Мать с Пелиона желает, чтобы ты зарыл в землю кости Фрикса, как водится у греков, и сделал это до того, как покинешь Колхиду. Я с радостью тебе помогу, и уже знаю как. Идеесс, старший сын царя мосхов, прибывает сюда завтра с ежегодной данью. Как обычно, он будет совещаться с оракулом Прометея, к которому мосхи испытывают величайшее благоговение, потому что ответы, сообщенные мне героем, всегда оказываются правдивыми. Идеессу будет, помимо прочего, сказано, что Прометей любит мосхов и милостиво дарует им их собственный оракул, с которым они смогут немедленно посоветоваться, когда бы ни случилось что-то необычное, что смутит их умы; что они должны, следовательно, выстроить гробницу из сияющего камня, наподобие нашего святилища Прометея, и положить в нее с должными обрядами славные кости, которые Идеесс по возвращении в свои покои найдет в своей постели. Но его предупредит оракул, что ему следует скрывать кости от любого человеческого глаза, пока они не окажутся захороненными в гробнице, а тайну их происхождения скрывать и после того, иначе ухудшатся их пророческие возможности; а называть героя надо всего лишь Благодетелем. Ипостасью Богини, от имени которой он вещает, будет Белая Богиня, Ино с Пелиона. Я не открою царевичу, что под этим именем эфирцы почитают Ино, которая послала Фрикса в Колхиду, даже несмотря на то, что вследствие самоубийства и убийства сына она стала едина с Многоименной Матерью.

— Это поразительно задумано, — сказал Ясон, — но кто же похитит кости и подбросит их в постель Идеесса?

Она ответила:

— Торговец из Синопа, Автолик, он слывет самым ловким на свете вором; Фронт укажет ему, как действовать. А теперь — другой вопрос. Ты туманно намекнул на свою двойную миссию. Какое еще божественное поручение ты должен выполнить?

Ясон потребовал:

— Сперва поклянись своим поясом, что ты никогда, словом, знаком или действием, не откроешь эту миссию ни одной живой душе, пока мы благополучно не воротимся домой в Грецию.

Медея дала клятву.

Тогда Ясон сказал:

— Вынести Золотое Руно из Святилища Прометея и возвратить его дубовому образу Бога Овна на горе Лафист.

Глаза ее расширились, губы раскрылись в изумлении и ужасе. Наконец она сказала шепотом:

— И ты просишь об этом меня, дочь Ээта и жрицу святилища Прометея?

— Прошу, — ответил он. — И по явному повелению самой Матери.

— Ты лжешь! — отчаянно крикнула она. — Ты лжешь! — Она повернулась и, рыдая, выбежала из комнаты, даже не переодевшись.