Наутро третьего дня путешествия по реке лес поредел, и с северных гор сбежал, бурля, мощный приток Фасиса — Сурос. У его устья стоял поселок из плетеных хижин, обмазанных глиной. Здесь аргонавты впервые увидели крестьян-колхов с тощими ногами и волосами, густыми, как шерсть. Они были одеты в короткие белые полотняные рубашки и носили за ушами красные цветы. Аргей, сын Фрикса, сказал:

— Это веселый и праздный народ, и все же они постоянно думают о смерти. Фасис — их Нил и, подобно своим сородичам-египтянам, они почитают ибиса и обрезают себе крайнюю плоть.

Стада буйволов валялись на сырых лугах, а на голове у каждого стояла маленькая птичка, клевавшая многочисленных паразитов.

— Эти буйволиные пташки тоже почитаются, — сказал Аргей.

К полудню речные берега стали тверже, а течение усилилось; но крепкий юго-западный ветер нес их вперед, так что работать веслами и не требовалось. Появилось еще несколько поселков, каждый — с молом и пришвартованным вдоль него рядом долбленых челноков. Путники снова увидели лошадей, и коров, и цветущие поля голубого льна, и поля проса, почти созревшего для жатвы; и женщин, моющихся у воды, и маленьких нагих детишек, играющих и столь увлеченных игрой, что они даже не взглянули на проходивший мимо корабль. Женщины, подобно египтянкам, подводили края век. Там и сям виднелись зловонные рощи-кладбища из увешанных бесформенными свертками ив, некоторые свертки разрывали грифы и стервятники. Аргонавты затыкали ноздри остро пахнущими листьями, проплывая мимо.

Сыновья Фрикса выкрикивали приветствия у каждого поселка, и поскольку «Арго» снова был замаскирован колхийской головой кобылы, все считали, что они возвращаются из плавания, в которое вышли несколько дней назад, так как знамения были не благоприятные. Аргонавтов поразило, как зелена равнина, о которой Орфей сообщил, что она куда лучше орошается, чем долина Нила, и что климат здесь лучше. На ней часто снимают три урожая в год с одного поля, лоза дает виноград на второй год, и не требуется окапывать корни или подрезать побеги, разве что — каждые четыре года. Но сыновья Фрикса предупредили аргонавтов, чтобы те остерегались змей — ибо чем обильней страна, тем более ядовиты ее порождения — и тарантулов, вида пауков, укус которых заставляет одного умирать, рыдая о мнимой потере родичей а другого — смеясь своим собственным шуткам, которых никто другой не может понять.

— Идасу не потребуется укуса тарантула, чтобы он умер, смеясь над такого рода шутками, — с горечью вставил Кастор, и слова его некоторым образом оказались пророческими.

В ту ночь корабль пришвартовался у островка в среднем течении, они выбрались на сушу и развели костер, зная, что всего несколько миль отделяет их от цели, высокостенного города Эа, который стоит в кольце гор у соединения двух великих рек, Главка и Фасиса. Они поужинали мясом буйвола, которого поймали, когда тот спустился к реке на водопой; сыновья Фрикса решили, что это — заблудившееся животное и, следовательно — законная добыча. Несколько дней путники не ели жареного мяса, и хотя оно было твердым, словно кожа, все взбодрились. Мелеагр и Аталанта сидели рука об руку, словно жених и невеста на свадебном пиру, ибо страх смерти воспламенял их страсть и придавал им безрассудства.

Наконец заговорил Ясон:

— Наша надежда — боги, но они нам не помогут, если мы себе не поможем сами. Заточите свое оружие, товарищи, о мой серифанский точильный камень, и укрепите свои сердца верой в Бессмертных. Нам предстоят суровые испытания.

Идас откликнулся какой-то глупостью, и последовало молчание, которое наконец стало невыносимым, а такое долгое молчание можно было достойно нарушить только словами глубочайшей мудрости, каждый оглядывался на соседей, но в ответ на него глядели непроницаемые лица. Наконец раздался скрипучий голос Аскалафа:

— Товарищи, послушайте меня! Хотя мы можем сделать наконечники копий острыми, как иголки, а лезвия мечей — острыми, как бритвы, есть только один человек, который может вытащить нас из этой трясины, тот самый, который подобно Блуждающему Огоньку, нас в нее завел — Ясон, сын Эсона. Сам Геркулес избрал его нашим капитаном и повиновался ему, пока оставался с нами. А с чего бы это? Ясон — искусный лучник, но не равен Фалеру или Аталанте; он хорошо метает дротик, но не так хорошо, как Аталанта, Мелеагр или даже я; он владеет копьем, но не с таким искусством или отвагой, как Идас; он ничего не смыслит в музыке, если не считать барабана и флейты; не умеет плавать; никудышный кулачный боец; он хорошо научился работать веслом, но он не моряк; он не живописец; не чародей; зрение у него не острее обычного; в красноречии он уступит любому из нас, кроме Идаса и, возможно, меня; он опрометчив, неверен, угрюм и молод. И все же Геркулес избрал его нашим капитаном и повиновался ему. Я снова спрашиваю: почему? Товарищи, да потому, что он обладает неким могуществом, которого нам, остальным, недостает; и благородный кентавр прямо сказал нам устами Геркулеса, в чем выражается это могущество.

Тогда все вспомнили, что говорилось о даре Ясона влюблять в себя женщин; в самом деле, они видели, как это происходило на Лемносе с царицей Гипсипилой, которая готова была отдать ему все свое царство после двух дней знакомства. В этот момент какое-то божество вдохновило Аталанту, она призвала к молчанию и продекламировала песнь, которую сложила на ходу, недурно аккомпанируя себе на лире Орфея. Сами слова позабыты, но содержание следующее:

— Мне, Аталанте, приснилось, будто я стою в дверях Божественного дома на горе Олимп, и, стоя там, увидела я богиню Афину, пересекающую двор с белой совой на плече. Она посещала покои, где обитает богиня Гера, та, что была некогда Властительницей Всего Сущего, но с тех пор смирилась и стала супругой Отца Зевса. Я последовала за блистательной богиней в покои Геры, где Гера с большими и карими, словно у коровы, глазами, возлежала в мрачном раздумье на своем ложе. «Какие новости, Афина?» — спросила Гера. Афина отвечала: «Восточный ветер принес мне весть из Колхиды. „Арго“ пришвартован к острову на широком Фасисе, неподалеку от города Эа, и мореплаватели держат военный совет». «Надеюсь, — сказала Гера, — что они не замышляют нападения на Эа? Это было бы гибельно для моих планов. Что такое тридцать шесть мужчин и одна женщина против пяти тысяч?» Афина отвечала: «Они наточили оружие, передавая из рук в руки серифанский точильный камень, но восточный ветер также говорит мне, что они обдумывают разные хитрости. Они предполагают, что обманут Ээта добрыми словами, прежде чем попытаются завладеть Руном». «Мне нет дела до Руна, — сказал Гера. — Мое единственное желание в том, чтобы были достойно преданы земле кости Фрикса». Афина ответила: «Давай заключим с тобой сделку, Твое Величество. Если ты поможешь Ясону захватить Руно, я возьму на себя устроить погребение Фрикса». Они ударили по рукам в знак согласия. Затем Гера, позвонив в серебряный колокольчик, вызвала свою вестницу Ириду, а когда появилась Ирида, гарцующая на радуге, сказала: «Дитя, призови сюда немедленно Афродиту, богиню любви». Вскоре Ирида вернулась с Афродитой, которую застала сидящей за ее инкрустированным столиком, причесывающую свои золотые локоны; и она все еще причесывалась, когда вступила в покои Геры. «Что я могу для тебя сделать, Твое Величество?» — спросила прекрасная Афродита. Гера ответила: «Корабль под названием „Арго“ пришвартовался на реке Фасис под сенью Кавказа. Не могу поведать тебе всю эту запутанную историю, как он туда попал. Но коротко: если его капитан миний Ясон (племянник некоего Пелия Иолкского, который меня серьезно оскорбил) не сможет покорить сердце колхской царевны Медеи, ему не удастся сослужить мне службу, за которую он взялся, я буду разочарована. Будет разочарована и Афина, ибо она должна вернуть утраченное Руно, собственности ее отца Зевса. Ты должна нам помочь». Афродита всплеснула руками, выражая тревогу. «Дорогие богини, я сделала бы все, что угодно, чтобы послужить каждой из вас, — сказала она, — но вы, конечно, знаете, что заставлять людей друг в друга влюбляться — это вовсе не мое поприще, этим занимается сынишка, Эрот, Бог Любви, который меня вообще не слушается. Когда я последний раз пыталась добиться от него приличного поведения и пригрозила сжечь его лук и стрелы, если он будет безобразничать, он пустил стрелу в меня, в родную мать, верите? И втянул меня в этот позорный скандал с Аресом». Гера и Афина с трудом удержались от смеха, когда вспомнили, как глупо выглядели Афродита и Арес, когда Гефест застиг их вместе в постели и накрыл бронзовой сетью. «И ведь нельзя сказать, что мне нравился Арес, — продолжала Афродита, едва не плача. — Это совершенно не того рода бог, в обществе которого я могла бы желать очутиться. Если бы это был Аполлон!.. Но у Ареса — отвратительные фракийские замашки и никаких талантов, у него только войны и кровопролития на уме. Он даже не красавец. Но я ничего не могла поделать. Это непременно должны были быть его длинная гривища и татуированное лицо». Гера сказала: «Ну, моя дорогая, никто из нас не стал думать о тебе сколько-нибудь хуже из-за этого твоего приключения. Но постарайся уговорить своего сына, умоляю тебя. Подкупи его, если ничего другого не остается. Пообещай ему что угодно… знаю — пообещай ему некоторые из тех игрушек, которыми Зевс, бывало, играл давным-давно в Диктейской пещере на Крите, когда он был круглолицым испорченным малышом. Я сберегла их из глупой сентиментальности, ибо он был, в самом деле, таким нежным ребенком, хотя этому теперь никто не поверил бы». Гера дала Афродите ключ от своего кедрового сундука, и Афродита его открыла. Там она нашла чудесное собрание игрушек — глиняных всадников, маленьких бронзовых быков и бронзовые повозки, кукол из стеатита в широких платьях, раскрашенные деревянные кораблики с настоящими парусами и веслами, довольно сомнительные предметы, которые я, как женщина, не решаюсь описывать слушателям-мужчинам. Лучше всего был прекрасный мяч, совершенно круглый, из бычьей кожи, обитый тонким листовым золотом, а поверх золота покрытый спиралью темно-синей эмали, сделанной из растертой ляпис-лазури; Зевс очень аккуратно обращался с этой игрушкой, и золото нигде не помялось. И вот Афродита взяла мяч и отправилась в долины Олимпа, подбрасывая его на ходу, из ладони в ладонь. Я следовала за ней, держась на безопасном расстоянии, ибо Аталанта страшится Бога Любви, как и любая другая женщина. Эрот играл в кости под цветущим миндальным деревом с виночерпием Отца, юным Ганимедом, и бросали они свои кости на травянистый склон. Эрот стоял, ухмыляясь сам себе, прижимая слева к груди дюжину или больше золотых кубиков, которые иначе не удержал бы в руке, не рассыпав. Несчастный Ганимед сидел на корточках с жалким видом, бросая свою последнюю пару. Выпала собака, а это — самое маленькое число на Олимпе, как и у нас, смертных, и Эрот жадно подобрал и эти кубики. Тень его матери внезапно упала на траву, и он внезапно обернулся с виноватым видом, оправдываясь: «Нет, нет, матушка, у нас совершенно честная игра; я их на этот раз не заливал свинцом, честное слово. И что ты ни скажешь, а я ни за что не отдам их обратно Ганимеду. Я выиграл их в честной игре. Клянусь Стиксом». Афродита сурово взглянула на Эрота, схватила за правую руку и повела прочь. Следуя за ними, я услышала, как она говорит: «Милый маленький Эрот, мой дорогой сын, у меня есть для тебя удивительнейшая игрушка. Если ты ее подбросишь, она засияет, как солнце, и оставит след, словно падающая звезда. Сам Гефест не смог бы сделать ничего столь прекрасного. Она привезена из Китая, где у всех мужчин и женщин — желтые лица». И затем показала ему мяч. «О-о-о! Дай мне его скорее, матушка! — вскричал он — То-то Ганимед позавидует. Я хочу, чтобы он мне завидовал». «Нет, дитя мое, сперва ты ее должен заслужить», — сказала она. И затем объяснила Эроту, как найти город Эа в Колхиде, как узнать Медею и что сделать, как он ее увидит. Он улыбнулся, подмигнул и положил золотые кости ей на колени, сперва их тщательно пересчитав, поскольку боялся, что вернет одну или две Ганимеду; затем распростер свои крылышки, похожие на крылья сумеречной бабочки, и улетел с Западным ветром, в правой руке — лук, у левого бедра — колчан. Ибо то и вправду был прекраснейший мяч, который когда-либо видел ребенок. И вот Эрот скрывается за колонной портика царского дома Ээта, он целится самой острой своей стрелой в Медею и ждет в нетерпении прибытия Ясона…