Кизик вежливо ответил:

— В самом деле! Какую часть этих пустынных и негостеприимных вод счел этот бог наиболее достойными вас? Быть может, вам предстоит посетить Крым, где живут дикие тавры, которые любят человеческие жертвоприношения и украшают частоколы своих городов головами убитых? Или Геркулес взял вас с собой, чтобы навестить своих старых недругов-амазонок? Или цель ваша — земли Ольвии в устье благородной реки Буг, где производят лучший в мире мед?

Ясон, оставив без внимания все эти вопросы, воспользовался тем, что был упомянут мед, и пригласил Бута принять участие в разговоре, пересказав ему, что сказал Кизик о меде Ольвии. Бут потребовал от Кизика сведений о цвете, запахе, вкусе и тягучести этого меда, Кизик ограничился невнятными и случайными ответами, но тот не обиделся, а долго и учено распространялся о поведении пчел.

Он спросил:

— А вы заметили, ваше величество, что пчелы никогда не берут нектар из красного цветка? Будучи подателями жизни, они избегают цвета смерти. — Затем, немного захмелев, Бут начал резко отзываться об Аполлоне как покровителе пчел, которые еще недавно были слугами Великой Богини.

— Он был когда-то мышиным демоном на Делосе! Мыши — прирожденные враги пчел. Они вторгаются в ульи зимой и крадут мед, бесстыжие ворюги! Я так порадовался в прошлом году, когда нашел в одном из своих ульев мертвую мышь! Пчелы ее до смерти зажалили и неплохо набальзамировали пчелиным клеем, чтобы избежать трупного запаха.

И пошел, пошел; но когда он сделал паузу, чтобы выпить еще кубок вина, Ясон начал расспрашивать Кизика о мореходстве в восточной части Мраморного моря и о течениях в Босфоре. Но Кизик не стал давать подробные ответы и с удовольствием вернулся к разговору о меде. Так они оба отбивались друг от друга некоторое время, пока Ясон не вернулся к своему прежнему ложу. Немного погодя Бут из чувства приличия последовал за ним.

Клета сказала Кизику:

— Мой дорогой, ты заметил, что у этого Ясона — белые ресницы? Мой отец Мероп в свое время предостерегал меня от людей с белесыми ресницами. Он говорил, что все они недостойны доверия. А может, этот миний явился разграбить наш город и дожидается, пока ты и верные тебе люди не уснут покрепче после обильной еды и питья?

— Моя дорогая, — сказал Кизик, — возможно, это и так.

— И Геркулес, и Ясон — оба, по-моему, что-то от нас скрывают, — сказала Клета, — и это ты должен признать. И этот мужчина Пчела с явным неуважением говорил об Аполлоне, словно бы искушал нас его поддержать, и тем самым ввергнуть в беду. Сознайся, что тебе это кажется странным!

— Сознаюсь, — ответил Кизик. — Итак, мудрая, что ты посоветуешь?

— Предупреди Ясона, — сказала Клета, — что место нынешней стоянки его корабля небезопасно, если только не раздобыть более тяжелые якорные камни. Упомяни северо-восточные шторма. Посоветуй ему переменить стоянку, а твои люди тем временем пусть принесут ему парочку действительно тяжелых камней. Предложи ему устроиться в защищенной бухточке как раз по ту сторону перешейка — она называется Хитос, верно? Предложи ему лодку, чтобы отбуксировать туда корабль. И если он замышляет какое-то коварство, ему придется пересмотреть свой замысел, ибо не так-то легко ему будет бежать из дворца, когда корабль его так далеко.

Кизик последовал ее совету и вскоре сделал это предложение. Ясон счел его разумным и принял сразу же с явной признательностью. Но Геркулес, заподозрив, что у Кизика что-то на уме, провозгласил, что куда бы ни ушел корабль, туда должны также пойти он с Гиласом; то же самое сказали Пелей и Акаст; и Полифем сказал, что не желает разлучаться с Геркулесом, которого боготворил превыше всех живых из смертных. Эти пятеро оставили пир и были отбуксированы на «Арго» в бухту Хитос, где поставили судно на якорь; веселье во дворце продолжалось всю ночь.

Кизик по неосторожной обмолвке Ясона предположил сперва, что целью плавания была торговля в Синопе или другом порту на Черном море, где восточные товары можно купить по более дешевой цене, чем в Трое. Но если так, почему на борту так много царей и знати? Возможно, замышлялось нечто более важное. А не могут ли они посетить одно за другим все «карликовые» царства Мраморного и Черного морей с намерением обменяться клятвами и создать союз против Трои и Колхиды?

Он в открытую задал Ясону этот вопрос, и когда Ясон заколебался, стоит ли ему доверять, объявил, что если бы греки пошли войной на Трою, он и его тесть Мероп Перкотский со многими другими соседними монархами с радостью примкнули бы к ним как союзники. Ясон позабавился, позволив Кизику поверить, будто тот верно догадался. Он даже намекнул, что первый ближайший порт, куда он заглянет, покинув Кизика, — во владениях тинийского царя Финея, пасынки которого Калаид и Зет (как он сказал) явились в Грецию, чтобы предложить войну против Трои, и теперь возвращаются на «Арго». Но Клета по его глазам и рукам поняла, что он лжет.

На заре послышался отдаленный крик и рев боевых рогов. Долионы и аргонавты немедленно бросились к оружию, и каждая сторона не сомневалась, что другая вероломно готовит атаку. Но аргонавты были проворней долионов и нагнали на них страхи. Ясон стоял над Клетой с обнаженным мечом и угрожал убить ее, если Кизик не велит своим людям сложить оружие. Кизик подчинился. Тогда вестник Эхион выбежал из дворца, сопровождаемый Кастором, Поллуксом и Линкеем, чтобы посмотреть, что происходит.

Шум исходил из бухты Хитос по ту сторону залива, и Линкей, вглядевшись, крикнул:

— Там в разгаре схватка между нашими стражами и большой оравой людей, у которых, кажется, по шесть рук: они одеты в медвежьи шкуры, с которых свешивается по четыре лапы. На помощь!

Эхион побежал с новостями обратно во дворец, и Ясон, когда услыхал их, вложил меч в ножны и попросил у Кизика прощения, которое тот ему охотно дал. Затем все вместе устремились к берегу, спустили на воду лодки и галеры и поспешно поплыли на выручку.

Когда они прибыли в Хитос, оказалось, что схватка уже кончена. Люди-Медведи надеялись застигнуть стражей спящими, но Гилас поднял тревогу. Это вышло случайно. Гилас, после отплытия с Лемноса все выжидал возможности бежать из-под присмотра Геркулеса и вернуться к Ифиное. До сих пор это не было возможным: на Самофракии его вскоре снова поймали бы, а в Сестосе его уход заметили бы двое, которые постоянно несли вахту. Но теперь он подумал, что настал решающий час. Он хотел выбраться на берег Медвежьего острова, пройти, карабкаясь, по прибрежным скалам, пробежать через перешеек (как будто Геркулес послал его с поручением), а затем скрыться в глубине суши, в холмах Фригии. Он надеялся добраться до Трои за несколько дней, а там, предложив серебряную пряжку от ремня за услуги, уговорить афинского или кадмейского судовладельца высадить его на Лемносе.

Гилас выждал, пока его спутники не уснули. Затем наполнил мешок припасами, положил туда же свою серебряную пряжку и кое-какие золотые украшения, схватил дротик, перебрался через фальшборт слева близ носа, когда услыхал что-то вроде сдавленного чихания в ближайших зарослях. После чего люди-Медведи, проклиная своего товарища, который чихнул, устремились вперед. Один вскарабкался на плечи другому и перевалил бы через фальшборт справа, если бы Гилас не налетел на него и не пронзил ему горло дротиком, так что тот с громким криком упал. Гилас воззвал:

— К оружию! К оружию!

Акаст и Пелей схватили копья, а Полифем — свой бронзовый топор и, встав на планшире, эти трое отбросили людей-Медведей. А пьяный Геркулес вскарабкался на место кормчего и велел подать ему лук и стрелы. Гилас принес их, и Геркулес открыл стрельбу. Странно, но вино ускорило темп стрельбы, не сказавшись отрицательно на ее меткости. Акаст и Пелей убили копьями по два врага каждый, Геркулес поразил стрелами не менее тридцати, а уцелевшие бежали. Мертвые лежали на бреге и в воде, словно множество бревен, сушившихся на верфи в Пагасах.

Геркулес поклялся, что обязан жизнью бдительности своего Гиласа и обнял его со своим обычным неистовством. Гиласу были присуждены боевые трофеи: тридцать пять прекрасных медвежьих шкур, десять из которых скреплялись золотыми застежками, два греческих шлема прекрасной работы, которые люди-Медведи отняли у стражей царя Энея, бронзовый кинжал, и инкрустированный четырьмя зелеными лошадьми, скачущими в галоп, три ожерелья из медвежьих когтей и одно из больших раскрашенных терракотовых бусин. Но оружием большинства дикарей были дубовые копья с закаленными на огне наконечниками, грубые дубовые палицы и острые камни. Гилас разделил медвежьи шкуры между аргонавтами. Только Бут отказался от предложенного ему подарка, сказав, что если он наденет хоть раз шкуру медведя, пчелы его об этом услышат и не станут больше ему доверять.