Фредерика же преследовала кое-какие цели, и касались они ее сестры. Но убедившись в том, что Черис в полном расцвете своей красоты и платье, сшитое ею, могло поспорить с самым модным шедевром от Франшот, она больше не сомневалась, что очарование Черис и ее непринужденные манеры обеспечат ее успех. Сама же Фредерика первым своим долгом посчитала стать подходящим фоном для Черис. В этом она не находила ничего сложного, так как привыкла быть хозяйкой в доме отца, и не ей надо было испытывать муки застенчивости. Платье померанцевого цвета, сшитое для нее мисс Чиббет, которому волшебные пальчики Черис придали нужный шик, как раз подходило для того, чтобы представить женщину, прекрасно сознающую, что она уже слегка вышла из того возраста, когда следует помышлять о замужестве; бриллиантовое ожерелье, подаренное покойным мистером Мерривиллом своей жене, придавало солидности, а александрийская шляпка, вопреки возражениям Черис, завершающая ее элегантный туалет, могла вполне придать ей вид добродетельной вдовы.

Фредерика, может быть, и не была знакома со всеми деталями этикета, принятыми на светских вечерах, но поняла, что, пригласив ее и Черис на обед перед балом в своем доме, Алверсток оказывал им особую честь. Несколько строк, приписанных на обороте окаймленной золотом пригласительной карточки под его диктовку аккуратным почерком мистера Тревора, давали понять, что он хотел их представить своей старшей сестре и еще нескольким гостям, которые могли, по его мнению, быть им полезны. Он подчеркнул это не без умысла и закончил просьбой (похожей скорее на приказ) явиться несколько раньше указанного времени. Послание было, на взгляд Фредерики, слишком категоричным, но она решила простить это его светлости, поскольку он старался подготовить почву для их выхода в общество. Она не знала, что на самом деле он даже отступил от своих правил, пригласив на обед для их пользы несколько гостей, общества которых он обычно избегал или просто не замечал. В первую очередь к этой категории относились сама его старшая сестра и ее муж, другая его сестра, Луиза, его любящая кузина Лукреция и леди Сефтон, чье дружелюбие не извиняло в его глазах преувеличенное и неизменно раздражавшее выказывание ему знаков любви и привязанности. Затем, к этой категории гостей относились оба его племянника, две племянницы, скучнейший мистер Реддмур, обрученный с его старшей племянницей, его наследник и сестра его наследника Хлоя, а также достопочтенный Альфред Паракомб, имевший сомнительное счастье быть мужем красавицы брюнетки, чье имя еще совсем недавно связывалось с его светлостью. Ее имя также связывалось и с несколькими другими джентльменами, поэтому Чарльз Тревор пришел в легкое замешательство, увидев его в списке вместе с именами леди Джевингтон и леди Бакстед. Он хорошо знал, однако, что миссис Паракомб была одной из тех, кого пригласили «разбавить» всю эту «массу», как язвительно назвал своих гостей лорд. С той же целью были приглашены лорд и леди Джерси и близкий друг его светлости мистер Дорси Мортон. Мистер Тревор, оправляясь от изумления после встречи с этими именами, перечитал их снова и обнаружил ошибку.

— Но здесь нечетное число, сэр, — заметил он, — Десять дам и только девять джентльменов, включая вас самого.

— И только десять джентльменов, включая вас самого! — сказал лорд. — Я не сомневаюсь, что ты предпочел бы отказаться, и понимаю тебя, но, если ты думаешь, что я смогу обойтись без твоей поддержки на этом кошмарном вечере, то ошибаешься!

Чарльз покраснел, рассмеялся и, слегка запинаясь, произнес:

— Я… я буду очень рад! Благодарю вас, сэр! Буду ли я… хотите ли вы, чтобы я присутствовал и на балу?

— Непременно! А пока я отлучусь, займись размещением гостей за столом. Думаю, для тебя это не составит большого труда.

— Я постараюсь, — согласился Чарльз, бросив взгляд на список приглашенных. — Но думаю, будет нелегко удовлетворить всех гостей, Я имею в виду…

— Я знаю, что ты имеешь в виду, мой мальчик, я сам уже давно пришел к такому выводу. Но постарайся. Посади мою сестрицу Джевингтон напротив меня, это взбесит леди Бакстед, но ничего не поделаешь. Было бы неприлично посадить ее рядом с леди Джевингтон, а нам следует соблюдать правила приличия, не так ли?

— Да, сэр, — учтиво согласился мистер Тревор, глядя на имя миссис Паракомб.

Маркиз, с насмешливым огоньком в глазах, сказал ободряюще:

— Теперь, Чарльз, оставляя это дело в твоих надежных руках, я могу со спокойной душой отправиться в Чивли, Хотя мне, наверное, стоит написать леди Джевингтон и попросить ее быть хозяйкой во время обеда: ее может раздосадовать известие о том, что леди Бакстед и леди Даунтри разделят честь встречать гостей на балу. До чего изнурительны все эти приготовления! Если кто-нибудь спросит меня, пока я буду в Чивли, скажи, что я уехал за город возобновлять аренду. А другим говори… ну, что угодно. Единственное, о чем я тебя прошу, обуздать своего беса экономии и не преврати бальный зал в походную палатку.

— С таким-то количеством розового шелка! Я бы и не смог. Если вы не против, я бы украсил зал цветами.

— В любом случае, — сказал лорд с благодарностью, — я знаю, что ты все сделаешь так что мне ничего не нужно будет делать, а это, как ты знаешь, является главной целью моей жизни.

Благодаря энергии мистера Тревора, его прирожденному таланту организатора и такту, примирившему двух таких ревнивых персон, как дворецкий его светлости и его эконом, надежды маркиза полностью оправдались. Он внес только одно исправление в работу своего секретаря. Когда мистер Тревор положил перед ним план размещения гостей за обеденным столом, маркиз поменял местами два имени, и в результате мистер Тревор обнаружил, что он будет сидеть рядом с младшей мисс Мерривилл. Это было приятное, для него изменение, однако он заметил, что вряд ли мистеру Эндимиону Даунтри захочется сидеть за столом подле своей кузины Джейн.

— Может быть, и не захочется, даже скорее всего не захочется, — сказал маркиз. — Но с чего ты взял, что меня волнуют желания Эндимиона?

Это было одно из тех замечаний, подумал мистер Тревор, которые делают его светлость совершенно непредсказуемым. Он мог отталкивать и привлекать одновременно. Не могло быть ничего более отчуждающего, чем холодное равнодушие, которое он проявлял по отношению к своим родственникам, и в то же время ничего не могло быть более трогательного, чем внимание, с которым он мог отнестись к тайным желаниям своего секретаря. С изощренной бесцеремонностью он включил в список гостей даму, чье присутствие вызовет у его сестер приступ негодования, и одновременно, когда он дал своему секретарю указание присутствовать на вечере, как будто это часть его обязанностей, Тревор знал, что маркиз хотел доставить ему удовольствие и просил быть его помощником и вторым хозяином на этом торжестве.

Он никогда не сомневался, что ему понравится на балу, так как подобные радости редко случались в его жизни, и благодаря маркизу он теперь с удовольствием ждал предстоящего обеда.

Первыми прибыли Джевингтоны, с ними приехал и достойнейший мистер Редмур. Леди Джевингтон нарядилась по-царски, в величественной и весьма уродливой бриллиантовой диадеме она держалась со сдержанной снисходительностью, которую сразу же выразила, как только Алверсток сказал:

— Думаю, нет нужды представлять тебе Чарльза, Августа?

Она протянула Тревору руку и равнодушно воскликнула:

— Конечно же нет! Ну, как твои дела, Чарльз? А как твой достопочтенный батюшка? А твоя дорогая матушка? Я их не видела целую вечность! Ты непременно должен мне все-все о них рассказать!

Ему удалось избежать необходимости выполнять эту просьбу, так как приехали Бакстеды, а сразу за ними миссис Даунтри с Хлоей. Миссис Даунтри была очень хороша в одном из своих облегающих платьев, что так шло ее стройной фигуре. На ней было платье из лилового газа поверх розового атласа, которое леди Бакстед моментально про себя оценила в пятьдесят гиней, а леди Джевингтон — гораздо дороже. На ней тоже была бриллиантовая диадема, конечно, не такая внушительная, как та фамильная драгоценность, что венчала голову леди Джевингтон, но гораздо искуснее сделанная, лиловые перчатки (французские, никак не меньше пяти гиней, с недовольством отметила про себя леди Бакстед) облегали ее руки. В одной руке она держала расписной веер, а на запястье висел изящный ридикюль. Другую же она протянула Алверстоку: