— Мадемуазель де Бриссар, конечно, и вашему слуге. Тому неразговорчивому малому, что прибежал ко мне несколько часов назад и передал мне ее слова.

— Но как ваше имя?!

— Меня зовут Франсуа Буало, я здешний кантор. Но моей заслуги, право же, нет в этом деле, сударь. А теперь я выйду к этим людям.

С этими словами старик исчез, а д'Артаньян остался в одиночестве и воспользовался тем, чтобы привести в порядок свои мысли.

Мушкетер немало пережил за последние сутки. Многих подобные испытания выбили бы из колеи надолго, но д'Артаньян был человеком другого сорта. Он успел подумать и о вещем сердце Атоса, и о его предусмотрительности, с которой он отправил Гримо в Ла-Рошель.

Однако все эти мысли очень скоро уступили место образу прекрасной и отважной Камиллы. Мы далеки от того, чтобы утверждать, что девушка уже завладела всеми помыслами д'Артаньяна, но нам кажется вполне естественным, что подобное романтическое приключение, которое только что пережил гасконец, привлекло его внимание к красивой девушке, а именно это и произошло в действительности.

Мэтр Буало вернулся и повел д'Артаньяна за собой, ощупью пробираясь в нужном направлении.

— Я отпустил их, — тихо проговорил он, не оборачиваясь и продолжая семенить мелким старческим шагом. — Мне показалось, что они что-то подозревают, но комендант держит свою челядь в строгости, поэтому лакеи повиновались. Однако, как только они вернутся, — разразится большой скандал.

— Кажется, где-то неподалеку уже скандалят вовсю, — заметил д'Артаньян, до того в молчании шагавший за своим почтенным проводником.

Они только что миновали перекресток и шли по маленькой, темной улочке, мощенной неровной брусчаткой. Им оставалось сделать тридцать или сорок шагов, чтобы достичь перекрестка, откуда послышались громкие, возбужденные голоса.

Подойдя ближе, д'Артаньян и почтенный мэтр Буало смогли разобрать слова.

— Скорее, скорее! — кричал кто-то хриплым голосом. — А не то они улизнут от нас. Свернем шеи лакеям, а девица останется у нас, тогда ее папаша будет посговорчивее.

— Правильно! Заставим коменданта открыть ворота, а не то скоро все протянем ноги, — поддержали первого крикуна не меньше дюжины глоток.

— Эти негодяи хотят захватить Камиллу! — вскричал д'Артаньян, судорожно нащупывая эфес несуществующей шпаги.

— Конечно, но они вовсе не негодяи.

— Однако же они хотят совершить насилие!

— А разве вы не принадлежите к их числу?

— Черт возьми! Конечно, нет… то есть — да, но…

— Слуга, которого прислала мадемуазель де Бриссар, передал мне ее просьбу укрыть одного из преследуемых по приказу коменданта людей. Если бы я считал таких людей негодяями всех до одного, мне надо было бы отказаться.

— Это правда, — ответил мушкетер, понимая всю неуместность более откровенных объяснений в настоящий момент.

— Вот видите.

— Но сделать заложницей мадемуазель де Бриссар!

— Эти несчастные доведены до крайности, не судите их слишком строго.

— Однако…

— Ах, молодой человек, вы ведь прекрасно знаете, что мадемуазель де Бриссар ничто не угрожает — она спокойно спит в своем доме, который надежно охраняют.

Д'Артаньян вынужден был про себя признать, что, с точки зрения почтенного кантора, это логическое построение выглядит безукоризненным ведь никто, кроме мушкетера и хорошенькой крестницы коменданта, не знал о том, что же произошло этой ночью в ларошельской тюрьме.

Крики между тем становились все приглушеннее, возбужденная толпа удалялась от того места, где сейчас находились беглец и его проводник.

— Они, по-видимому, напали на лакеев, несущих портшез, — спокойно продолжал кантор. — Они увидят, что портшез пуст, и дело кончится ничем.

— Но они могут выместить свою досаду на лакеях!

— Лакеи вооружены, а кроме того, комендант их хорошо кормит, — с тяжелым вздохом отвечал старик. — Каждому из них не страшна и дюжина этих обессилевших людей. Поверьте мне, нам с вами лучше всего продолжать наш путь — это будет самое разумное, что мы можем предпринять.

Однако д'Артаньяна было не так-то просто склонить к тому, чтобы делать что-то такое, чего он делать не хотел.

— А мы ведь находимся где-то неподалеку от городской тюрьмы, не так ли, мэтр Буало? — спросил он.

— Да, — неохотно отвечал старик. — Как раз поэтому я и стараюсь увести вас подальше отсюда.

— Я пришел к выводу, что именно этого мне делать не следует.

— Как так? Не понимаю вас, сударь!

— Дело в том, что в этой тюрьме, в камере приговоренных к смертной казни, сейчас находится одна девушка, которую я, кажется, полюбил.

— О Боже праведный, что вы такое говорите?!

— Только то, что вы слышали, мэтр Буало. И я намереваюсь вытащить ее оттуда.

Видя, что старик пошатнулся, мушкетер бережно подхватил его и поддерживал до тех пор, пока достойный кантор не пришел в чувство.

— Как же это возможно?! Уже и женщин стали вешать в этом несчастном городе — какое ужасное известие! Вас же повесят вместе с нею! — лепетал бедняга, тщетно стараясь прийти в себя.

— Мэтр Буало, вы оказали мне неоценимую услугу. Но сейчас я должен покинуть вас. Если хотите, я отведу вас обратно в церковь.

Однако мэтр Буало не чувствовал себя в силах продолжать путь по ночным улицам. Поэтому д'Артаньян отвел старика к указанному им дому, который оказался не слишком далеко, постучал в двери и препоручил кантора заботам отворившей им сморщенной старухи. Затем он выяснил, как добраться до городской тюрьмы, и спросил, не найдется ли в доме шляпы с широкими полями, чтобы прикрыть лицо. Шляпы у старухи не оказалось, и мушкетер отправился в указанном направлении налегке.

Несмотря на то что он оказался совершенно один, без оружия во враждебном городе, и у него вот уже больше суток не было во рту ни крошки, мушкетер чувствовал себя прекрасно. У него созрел простой и дерзкий план освобождения Камиллы де Бриссар. Романтическое приключение продолжалось.

Как известно, у пьяных и у влюбленных есть свой ангел-хранитель. Поэтому д'Артаньяну посчастливилось не встретить на пути ни ночного дозора, ни группы озлобленных и голодных городских отщепенцев — публики отчаянной и в своем отчаянии способной на все. А в том, что наш герой уже чувствовал себя влюбленным, сомневаться не приходилось. С нашей точки зрения, именно этим можно объяснить поведение мушкетера, намеревавшегося, едва выйдя из тюрьмы, вернуться обратно.

Шум и крики, доносившиеся из глубины городских улиц, только усилили желание капитана Ван Вейде и всего немногочисленного экипажа «Морской звезды» ускорить отплытие.

— Не пора ли поднимать паруса, Якоб? — тихо спросил г-н Эвелин, в очередной раз подходя к капитану, стоявшему у борта.

— Вот уже битый час я думаю о том же, — отвечал морской волк в тон своему помощнику.

— А… тем лучше. «Они соединили свои помыслы и устремления воедино», — как говорится в пасторали господина де Ровере, не помню уж точно, в которой, — повеселев, откликнулся тот. — Тогда я пойду поговорю кое с кем о том, как нам получше примирить свои «помыслы и устремления» с чувствами солдат Ла-Рошели в том случае, если они противоречат друг другу, — сказал г-н Эвелин и ушел с палубы.

Видимо, упомянутые «помыслы и устремления» ларошельских воинов не слишком расходились с намерениями моряков. Часть солдат, измотанных осадой и недоеданием, попросту спала крепким сном, хотя бы оттого, что ночью человеку свойственно спать, а было уже далеко за полночь. Часовые же оказали вялое сопротивление, но были быстро обезоружены и связаны дюжими матросами.

Всякий непредвзятый наблюдатель заметил бы, что часовые боролись не столько с экипажем «Морской звезды», сколько с чувством долга. Последнее было вынуждено отступить перед естественным стремлением оказаться там, где едят досыта.

Таким образом, «Морская звезда» покинула негостеприимную гавань Ла-Рошели и устремилась в темные воды Бискайского залива. На мачте и на корме были вывешены опознавательные знаки, освещенные скудным светом фонарей. Они послужили бы пропуском при встрече с военными кораблями, охранявшими гавань.