— Однако самым неприятным оказалось то, что большинство моих сослуживцев оказались католиками, в то время как меня родители воспитывали в протестантской вере. И это неудивительно, так как мой почтенный родитель был боевым товарищем нашего государя Генриха Наваррского, который и даровал нам Нантским эдиктом то, что теперь хочет отобрать нынешний кардинал, свободу исповедовать веру своих предков и не подвергаться при этом риску быть истребленным за то, что ты называешься еретиком, — продолжал д'Артаньян, мысленно обращаясь к небесам с просьбой простить ему это прегрешение.

Впрочем, читатель уже имел случай убедиться в том, что наш герой не отличался особой набожностью, а тем более осведомленностью в богословских вопросах и тонкостях, и поэтому сам не очень хорошо понимал различий между католицизмом и протестантизмом, которые, по его мнению, сводились к тому, что несчастные гугеноты поют по-французски те же самые псалмы, какие католики поют по-латыни. Такой взгляд на проблему встречался в те времена не слишком редко среди дворян и третьего сословия, и как, может быть, помнит благожелательный читатель, этого же мнения придерживался и славный Портос.

— Как вы понимаете, моя протестантская вера сильно осложняла мою жизнь в Париже. Особенно тяжелым сделалось мое положение, когда в стычке я тяжело ранил одного из любимых гвардейцев кардинала. Мало того, что Ришелье запретил дуэли, и, следовательно, любой дуэлянт, по его мнению, преступник, заслуживающий Бастилии, вдобавок ко всему гвардеец был ранен еретиком опять-таки по понятиям его высокопреосвященства.

— Это действительно незавидная ситуация, — сдержанно проговорил комендант.

Ему не слишком понравилось, что гасконский дворянин представлял себя человеком, заслужившим немилость его высокопреосвященства, которого каждый житель Ла-Рошеля имел все основания ненавидеть больше, чем кого бы то ни было еще. Таким образом, подозрения г-на коменданта только усилились, хотя непредвзятый читатель сам может убедиться в том, насколько близко рассказ д'Артаньяна соответствовал истинному положению вещей.

— Одним словом, у меня вышли крупные неприятности. Благодаря заступничеству господина Дэзэсара, мое дело удалось замять, но службу я оставил и некоторое время спустя, по совету все того же господина Дэзэсара, хорошо относившегося ко мне, уехал в Лондон, где позиции католицизма, а главное — его высокопреосвященства, мягко говоря, не так сильны, — лукаво улыбнувшись, продолжал мушкетер.

Воспоминание о своей поездке в Лондон, которая завершилась посрамлением кардинала, а следовательно, не могла не приносить ему удовлетворения всякий раз, когда он мысленно возвращался к ней, привело его в хорошее расположение духа. Наш гасконец был тщеславнее самого Портоса, и история с алмазными подвесками королевы льстила его честолюбию.

Комендант молча кивнул головой, давая понять, что он ожидает продолжения.

— Насколько я понимаю, господин Дэзэсар опасался, что ко мне подошлют наемных убийц. Теперь я знаю, что у него были все основания для этого, поскольку кардинал действительно прибегает к такому способу без особых раздумий.

— У вас есть основания говорить таким образом?

— Да, этим летом мне пришлось убедиться в том, что его высокопреосвященство не гнушается прибегать к помощи наемных убийц. Он подослал одного из таких людей, чтобы разделаться со своим опаснейшим соперником. Я был в Портсмуте, когда это случилось.

— Что вы имеете в виду? Объяснитесь, сударь, — тревожно сказал комендант.

— Конечно, я слишком мелкая сошка по сравнению с герцогом, но на мою жизнь покушались еще во Франции, а женщина, которую я любил, была похищена, а затем отравлена, хотя и не по прямому приказу Ришелье, но зато одной из его шпионок.

Молодой человек проявил характер и намеренно не торопился отвечать на вопрос коменданта.

— Что было в Портсмуте? — угрюмо спросил комендант.

— Как, разве вы не знаете?!

— Сударь, я спросил вас — что же случилось в Портсмуте?

— Сударь, в Портсмуте от руки фанатика, но по прямому наущению клевретки кардинала пал герцог Бэкингем!

— Какие доказательства, подтверждающие правоту ваших слов, вы можете привести, молодой человек?!

— Господин комендант, я не привык, чтобы со мной разговаривали в таком тоне. В мои намерения вовсе не входит убеждать вас в чем бы то ни было. Корабль, на котором я плыл, к большому несчастью, принесло в Ла-Рошель, она терпит тяготы осады, меня расспрашивают о том, кто я и откуда, — я понимаю причины, по которым это делается, но подвергаться вашим допросам, а тем более что-либо вам доказывать я не собираюсь!

Наступило неприятное молчание. Бледный рассвет проникал сквозь окна, напоминая о ходе времени, для которого любые осады, любые войны не больше, чем движение песчинок в песочных часах Вечности. Вставало солнце.

— Я уже слышал о гибели Бэкингема, но эту весть в Ла-Рошель принес парламентер из вражеского лагеря. У меня нет оснований верить вам, сударь.

— Я охотно примирюсь с любым выводом, который вам будет угодно сделать, господин комендант, из нашей с вами беседы. Еще раз прошу вас заметить, что мне от вас ничего не надо, кроме разве что соблюдения тех простейших правил приличия, которые приняты в цивилизованном мире. Волей ветра и волн наша фелука попала к вам, но если запасы рыбы, что будут найдены в трюмах нашего судна, в силу тяжелого положения города вы вольны рассматривать как трофеи, то экипаж и пассажиры не являются вашими пленниками.

Д'Артаньян замолчал, исчерпав запасы своего красноречия. Неожиданная мысль поразила его. Он снова вспомнил голодные глаза конвоировавших его солдат и их впалые лица.

— Я думаю, что продолжать защиту крепости, когда ее защитники лишены не только еды, но и надежды на помощь английского флота, бесчеловечно. И в первую очередь по отношению к самим ларошельцам. Может быть, среди ваших людей есть англичане, которые знают, я хотел сказать — знали, герцога и его камердинера, возможно — секретаря.

— А вы что, настолько близко были знакомы с лордом Бэкингемом, что в состоянии описать, как выглядят его секретарь и камердинер? — В голосе коменданта послышались нотки удивления.

— Мне пришлось побывать у герцога в его дворце в Лондоне. Это было еще до начала военных действий.

— Англичан в городе немало, но вряд ли кто-то из них мог настолько близко знать герцога, — размышляя, проговорил комендант.

Внезапно лицо его прояснилось. Казалось, он пришел к какому-то решению.

— Ла Вьеваль, позовите сюда господина Джейкобсона. Он мне нужен по срочному делу, — крикнул комендант, обращаясь к стражникам, стоящим у дверей его кабинета. — Этот английский офицер участвовал в десанте на остров Ре, он близко знал герцога; кажется, одно время он состоял при нем в качестве адъютанта, — пояснил комендант, обращаясь к д'Артаньну и внимательно наблюдая за выражением его лица. — Джейкобсон был ранен при поспешном отступлении с острова, его подобрали наши люди. Он поправился и теперь служит примером для лучших, защищая бастионы Ла-Рошели с отвагой и хладнокровием, свойственным этой гордой нации.

Ожидая, покуда приведут англичанина, комендант молча барабанил пальцами по столу. Мушкетер тоже не нарушал воцарившейся тишины.

Неожиданно дверь растворилась, и в кабинет вошла девушка лет девятнадцати или двадцати, настолько грациозная и привлекательная, что д'Артаньян непроизвольно повернулся к ней и задержал на ее лице свой взгляд немного дольше, чем это диктовалось правилами приличий.

Увидев, что в кабинете находится незнакомый дворянин, девушка остановилась в нерешительности.

— Простите меня, крестный. Я не думала, что у вас посетитель в столь ранний час, и зашла пожелать вам доброго утра, — сказала она, и д'Артаньяну почудилось, что в доме заиграла музыка.

Д'Артаньян с удивлением рассматривал неожиданную гостью, хотя, как явствовало из обращения ее к коменданту, она была здесь скорее хозяйкой.

Тем временем комендант, несколько смягчившись, — во всяком случае, на лице его появилось выражение какого-то еле пробивавшегося через ледяные заслоны теплого, искреннего чувства, — приветствовал ее словами: