Если всё это так, рассуждал Инфект, то военная стратегия, на которую он полагался в борьбе с флатонами, никуда не годится. Думая, что создал на подходах к Авидронии могучее оборонительное кольцо, состоящее из дружественных земель, он, получается, имеет вокруг одних лишь врагов. Какой, к примеру, смысл полагаться на Великую Подкову, если у нее в тылу маллы — по утверждению Фатахиллы, его близкие союзники. Что же касается Совета Шераса, Сафир Глазза — то он, скорее всего, последует указаниям Фатахиллы, и, когда всё начнется, партикулы Союза на помощь не придут…

В связи с открывшимися обстоятельствами Алеклия сделал несколько срочных распоряжений, издал три или четыре новых указа и продиктовал не меньше десятка посланий. Не успел он закончить, как ему принесли подробный отчет о неудавшейся попытке люцеи «восьмой раковины» Андэль бежать из Дворца Любви. При этом основным обвиняемым считался айм Белой либеры ДозирЭ, который не только организовал шайку сообщников, но и нанял целый корабль, позаботившись также об опытной команде. Едва прочитав первые слова: «Андэль» и «бегство», — Инфект сразу предположил, что далее встретит слово «ДозирЭ», и не ошибся — каждая последующая строчка длинного свитка неизменно включала в себя это звучное, словно заколдованное, имя. ДозирЭ, ДозирЭ, ДозирЭ… Даже странно, как один человек способен за один день совершить столько преступных деяний?

Алеклия с чувством горькой обиды прочел отчет до конца, и скорбный осадок долго еще бередил его душу.

Что сегодня за день такой? Может быть, разгневанные Гномы решили наконец восстановить справедливость и растоптать бога-самозванца?…

…Кругом одно предательство! Даже в собственном дворце! Разве я заслужил такое отношение? Ну, ладно ДозирЭ — в конце концов, я отнял у него его возлюбленную, хотя всё произошло совершенно случайно, — да и разве я не имею на это права, ведь она люцея, и, в конце концов, кто такой он и кто я! Но Андэль, как она могла? Я не знаю, что такое любовь — все о ней говорят, но никто толком не представляет, что это такое, даже Провтавтх, хотя и написал свои «Семь колодцев»… Но то, что я к ней испытывал — такое грустное, восхитительное, щемящее чувство, — может быть, и есть подлинная любовь? Я посвящал ей победы, устраивал для нее роскошные празднества, я носил ее на руках, ласкал, словно ребенка, я заказывал для нее самые изумительные драгоценности, на какие только хватало моего воображения. И вот благодарность!..

…Может быть, белиты и правы, когда говорят, что я слишком мягок, чрезмерно добр? Если б это было не так, разве мог бы себе позволить какой-то неряшливый живописец оскорблять меня на глазах у всей Грономфы, какой-то сопливый юнец средь бела дня красть мою возлюбленную? Конечно, нет! То же самое и в политике. Пока не покажешь зубы, не обнажишь меч — будут обманывать, предавать, плести заговоры. А долгие миролюбивые увещевания воспринимаются всеми лишь как признак слабости.

Жестокость! Жестокость — вот самое живительное средство от подобных заблуждений! Только при помощи этого чудотворного снадобья можно спасти Авидронию от гибели, а себя — от бесчестия!

Алеклия резко обернулся к Партифику и зло потребовал:

— ДозирЭ ко мне!

Вечный Хранитель лишь приложил ко лбу руку, показывая, что немедленно займется этим поручением, и удалился. Инфект недоуменно посмотрел ему вслед. За все годы своего правления Алеклия так и не смог понять, как он это делает? Вот сейчас: откуда он знает, что случилось, кто такой ДозирЭ и где он в данный момент находится?..

В Круглом Доме случился переполох. За одним из обвиняемых, которого уже долго «допрашивали» в «зале Мужества», прислали внушительный конвой из полуаймы воинов Белой либеры. Требование сопровождалось свитками с печатями самого Инфекта. Пока беднягу приводили в чувство, останавливали кровь, сочившуюся из многих ран, одевали, воспользовавшись тем, что попалось под руку, во дворе Круглого Дома появился новый, еще более грозный отряд. Дело затевалось нешуточное. Никто не мог сказать ничего вразумительного. Несмотря на близившуюся ночь, появились перепуганные военачальники Вишневой армии. Выяснилось, что беднягу, о котором шла речь, изуверски пытали, использовав при этом самое грозное оружие Круглого Дома — «колесо правды».

Все тряслись от страха. Сюркуф горячо оправдывался, обвиняя схваченного им сегодня сотника ДозирЭ в самых страшных преступлениях, и советовал ни в коем случае не выпускать опасного разбойника из Круглого Дома, но его никто не хотел слушать.

Наконец обвиняемого с облегчением передали посланцам Дворцового Комплекса. Только тогда все вздохнули. Вскоре после этого Сюркуфа схватили и бросили под замок. На всякий случай. Несколько позже к нему добавили писаря Белмодоса и всех служителей «залы Мужества», которые участвовали в сегодняшнем допросе.

ДозирЭ не совсем понимал, что с ним происходит. После «колеса правды» и циничных откровений Сюркуфа он находился словно в забытьи, а время от времени вообще терял сознание. Глаза застилала пурпурная пелена. Он ни о чем не думал и ничего, кроме боли, не чувствовал.

Вскоре, однако, он различил вокруг себя странную суету — взволнованные лица, приглушенные голоса. То и дело подходили какие-то весьма высокие военачальники, которые с неподдельным интересом справлялись о его самочувствии. Лекари, которых набежало без счета, долго колдовали над его ранами, а потом заставили испить какое-то снадобье, и вдруг перед глазами всё прояснилось. Боль прошла, и к сердцу прихлынула неизъяснимая радость, так что теперь угрозы взбешенного Сюркуфа казались безобидным пустословием и воспринимались с блаженной улыбкой на устах.

Не успел ДозирЭ опомниться, как оказался в Дворцовом Комплексе — месте, с которым только сегодня днем попрощался раз и навсегда. Вскоре он увидел перед собой Инфекта Авидронии и сперва принял его за видение, но тотчас услышал:

— Почему ты меня не приветствуешь?

Тут-то молодой человек и заметил, что находится в зале Голубых Вод, где уже однажды был, и разглядел на заднем плане нескольких телохранителей в белых плащах, среди которых узнал старого приятеля Семерика.

ДозирЭ машинально приложил пальцы ко лбу.

— Может быть, ты мне расскажешь, что с тобой приключилось? — строго спросил Божественный. — Почему ты в таком виде, что это за история с бегством?

— Какая история? — удивился ДозирЭ.

Кажется, что-то такое было недавно, но сейчас он не имел понятия, о чем идет речь. Это сказывалось побочное действие чудесных лекарств, которыми его напичкали.

— Если ты собрался меня морочить, то мне только и остается, что отправить тебя обратно в Круглый Дом, из которого ты вряд ли уже когда-нибудь выйдешь, — нетерпеливо предупредил Алеклия. — Пойми, я даю тебе шанс. Ты — один из лучших воинов Белой либеры, и я не могу позволить Вишневым плащам вот так вот запросто обвинить тебя в чем-то несусветном и сгноить заживо в глухих подземельях. Объяснись!

Алеклия сделал несколько шагов вперед, приблизившись к молодому человеку на расстояние вытянутой руки. По безмолвной команде цинитая Семерика белоплащные воины образовали круг, взяв ДозирЭ и Инфекта в плотное кольцо.

— К чему такие предосторожности, Семерик? — недовольно оглянулся Божественный. — ДозирЭ и сам пока еще мой телохранитель.

Семерик, стройный крепкий воин с красивым мужественным лицом, лишь повел плечами.

— Позволю себе заметить, мой Бог, — бесстрастно отвечал он, пропустив мимо ушей последнюю фразу Божественного, — ДозирЭ крайне опасен: я видел его в схватке. Думаю, что он опасен и безоружный. Лучше всего было бы связать ему руки. Только тогда можно не беспокоиться.

«Семерик всё знает, — догадался Инфект, показывая жестом телохранителю, что принял его опасения к сведению. — Скорее всего, об этом знают и в Белой либере. Знают, хитрецы, может быть, даже больше, чем знаю я». Он вспомнил, что несколько раз получал сведения о неприятных слухах, которые бродили по Грономфе. В народе говорили, что Божественный воспылал страстью к люцее Андэль, возлюбленной одного из лучших своих воинов, и что он только и ждет случая, чтобы расправиться с беднягой. А еще что несчастная Глум, давняя и бесспорная фаворитка правителя, к которой тот вдруг охладел, так много пролила слез на алтарь безутешного горя, что даже ослепла.