Всё остановились. Только казак продолжал идти дальше.

– Да-алече, – сказал он. – Вишь, как свистит. Излётная. Она не укусит.

Порывом, рывком, упираясь руками в комья земли, вскочили наверх и остановились.

Тут была площадка. На площадке на барабане сидел Иолшин.

– Волынцы?

– Так точно, ваше превосходительство, 1-й взвод 4-й роты, – ответил Афанасий.

– Разгильдяев, что ли?

– Так точно, ваше превосходительство, – бодро ответил Афанасий.

– Рассыпайте в цепь вдоль ручья. Залегайте по гребню. На выстрелы турок не отвечать. И не достанете, далеко, и ночь. Будете стрелять, когда увидите его перед собой.

Вдоль уступа протекал ручей, окопанный с краёв. Волынцы залегли за ним. Справа всё подходили и подходили какие-то люди. Видимо, всех, кто высаживался на берег, принимали посланные Иолшиным пластуны и направляли сюда. Всё шло, может быть, и не так, как предполагалось, но шло так, как надо. Всё длиннее и длиннее становилась русская цепь, залегавшая вдоль ручья.

Впереди часто стреляли турки.

«Тах… тах… Тах-тах-тах», – раздавалось в ночной тишине, ветром наносило едкий, сернистый запах пороха. Жёлтые огоньки часто вспыхивали, и временами над Афанасием свистели пули – «фью-фью!.. пи-ий». Совсем так, как свистали они на стрельбище у Софийского плаца в Царском Селе, когда Афанасий сидел с махальными за стрельбищными земляными валами.

Время точно остановилось. Ночь не убывала. Пули свистали без вреда.

И вдруг где-то вправо громадным, полным звуком, потрясшим воздух и заставившим всех вздрогнуть, ударила пушка: «бомм…» Высоко в небе над головами лежавших в цепи солдат прошуршала граната, и звук исчез и замер, растаяв вдали. Сейчас же ударила вторая, третья, четвёртая пушка. Небесными громами заговорили две турецкие батареи.

– По нашим, значит, понтонам, – прошептал унтер-офицер Филаретов. – Храни их царица небесная. Открыли, значит, нашу переправу.

Только теперь заметил Афанасий, что совсем ободняло[174].

Утро наступало ясное. Ночной ветер разогнал собравшиеся было тучи. Солнце ещё не взошло, но небо посветлело, звёзды исчезли, и всё шире и шире открывался горизонт.

– Что на реке-то делается! Не приведи Бог! Страсти Господни, – с тяжёлым вздохом сказал Филаретов.

Афанасий оглянулся в том направлении, куда показал унтер-офицер, и теперь уже не мог оторвать глаз от того, что он увидел на Дунае.

Внизу, где розовели откосы холмов, местами покрытые сетью виноградников, широкою, белою дорогой тёк Дунай. Солнце всходило. Золотыми искорками весело играли мелкие волны реки. Во всю ширину её плыли понтоны. Сверху было отчётливо видно, как неподвижно стояли на них люди в чёрных мундирах и белых штанах, как на других двойных понтонах были лошади, орудия, передки, повозки, казачьи пики и солдаты.

Непрерывно, отвечая громам артиллерийского боя, между понтонами фонтанами взлетала вода от падающих кругом гранат. Белые дымки шрапнели вспыхивали над понтонами. Румынский берег был закутан розовеющими на солнце пороховыми дымами. Русские батареи отвечали туркам.

У небольшого песчаного острова Адда два парома с орудиями нанесло на песчаную мель. Афанасий видел, как, словно муравьи, копошились на них люди, стараясь шестами спихнуть понтоны на глубокое место. Остров окутался белым дымом ружейной пальбы. Турки били по понтонам. Лошади на понтонах взвивались на дыбы, и падали люди. Вдруг яркое пламя, потом белый дым взметнулись над понтонами и закрыли их от Афанасия. Когда дым рассеялся, уже не было ни понтона, ни людей, ни лошадей – низкий прозрачный дым стлался над водой. Сплывший на глубину понтон был потоплен турецкой гранатой.

– Царствие им небесное! – прошептал ефрейтор Белоногов. – Ночью куда ладнее было. Это же ужас что такое!

В это время в цепи Афанасия без команды застреляли, и Афанасий оторвался от реки, точно очнулся от тяжёлого сна.

Теперь, когда стало совсем светло, было видно, что турки стреляли главным образом из двухэтажной деревянной постройки, где была мельница. Крытая черепицей постройка эта служила опорным пунктом турок. Пули теперь уже не свистали безвредно в воздухе, но часто и резко шлёпали по земле подле людей.

«З-зык… З-зык», – резко щёлкали они, и пыль от них поднималась дымком. По цепи слышались голоса, непривычные, жалобные.

– Ваше благородие, ногу зашибло, отнесть бы куда…

– Смирнова убило…

– Хуть бы перевязаться чем… Мочи нет терпеть – в самый живот…

– Ни встать, ни сесть не могу, отбило совсем…

Красивый Смирнов как лежал в цепи, так и затих, только голову опустил к земле. Страшная неподвижность его тела поразила Афанасия. Под откосом корчился от боли Неладнов. Он расстегнул мундир, и густая тёмная кровь текла у него из живота.

Тут вдруг осознал Афанасий всё значение этих коротких щелчков пуль по земле. Страх подкрался к нему, ноги и руки похолодели. Горизонт вдруг стал узким, и всё получило особое значение. Афанасий, как сквозь туман, видел мельницу, но что было за нею, не видел. Точно там уже ничего и не было. Но зато то, что было в цепи, своих раненых и убитых, видел поразительно ясно и чётко, как сквозь увеличительное стекло. На небольшом куске земли, шагов пятьдесят в обе стороны от него замкнулся мир. И теперь Афанасий увидел, что тут были не одни люди его взвода, но тут же лежали рослые гвардейцы, должно быть, свободной роты императорского конвоя, были тут и люди их волынского 3-го батальона. Как и когда появились эти люди, Афанасий не заметил.

Все эти люди стреляли, отвечая туркам, но, должно быть, было далеко, пули не долетали, и турки оставались всё на том же месте, и их цепь обозначалась белым дымом выстрелов и красными фесками.

В этом малом мире, бывшем перед Афанасием, вдруг появлялись и исчезали непонятным образом люди. Было, как бывает на постоялом дворе, где вдруг появятся и исчезнут, придут и уйдут прохожие и проезжие. Кто они? Куда едут? Куда идут? Как зовут их?

Так вдруг увидел Афанасий маленькую фигуру капитана их полка Фока. Откуда тот появился? Почему он здесь? Зачем?

Капитан Фок выпрыгнул перед цепью, поправил на голове кепи с алым околышем и вынул саблю из ножен.

– Цепи вперёд! Ура! – визгливо крикнул он.

Афанасий привычным движением схватился за свисток, свистнул и подал команду:

– Перестать стрелять! Вынь патрон! Цепь, встать! Вперёд! Бегом! Ура!

Афанасий побежал за капитаном Фоком. Рослые гвардейцы Гренадерского полка обгоняли их. Афанасий мельком увидел высокого, худощавого, черномазого поручика Поливанова, которого знал по Петербургу. Поливанов бежал впереди лейб-гренадеров, вдруг точно споткнулся, упал навзничь, стал подыматься. Афанасий на бегу увидал, что нижняя часть лица и шея Поливанова залиты кровью.

– Алексей Андреевич, вы ранены? – крикнул на бегу Афанасий. Поливанов ничего не ответил и сел на землю.

Сбежали в балочку и стали подниматься по винограднику. Вот и они, турки! Сколько их было, Афанасий не мог рассмотреть. Они были смуглые, ярко блестели зубы из-под усов. Алые фески, синие куртки, расшитые алым шнуром – всё это было тут, совсем близко и вовсе не страшно. Одни турки бежали назад к мельнице, другие встали и бросились навстречу нашим солдатам. Что-то хряпнуло, кто-то застонал. Как во сне, увидал Афанасий, как Белоногов с размаха всадил турку в живот штык и тот упал, взмахнув руками. Унтер-офицер Филаретов прикладом ударил турка по черепу, послышался странный и страшный звук – будто спелый арбуз треснул – и турок свалился на спину. Каких-то аскеров схватили и повели назад – и всё это происходило быстро-быстро, почти мгновенно, на протяжении одной какой-нибудь минуты.

И сейчас же залегли. Без команды стали стрелять по мельнице, а она – вот она! И двухсот шагов не будет до неё.

Всё закуталось белым пороховым дымом. Опять стали щёлкать пули и раздаваться крики: