– Под большим секретом. Ну да вы сами понимаете. Она здесь!..

– Как?.. В Петербурге?..

– Да. Она живёт под именем Марины Семёновны Сухоруковой.

– Вы видитесь с нею?

– Да.

– Скажите ей про меня… Всё, всё скажите… И про матроса. Скажите, как я её понимаю, как сочувствую ей. Как хотела бы помогать ей в работе. Если можно… Может, она и меня научит, как нужно делать добро, работать для народа.

– Хорошо… Я ей скажу. Вы знаете – она совсем необычная, особенная, чудная девушка.

– Так непременно устройте, чтобы мне с нею повидаться, – волнуясь, повторила Вера, останавливаясь у подъезда своего дома. – Мне так хочется научиться служить своему ближнему, работать, чтобы не быть кисейной барышней.

– Есть… Постараюсь, – сказал, вытягиваясь и прикладывая руку к козырьку фуражки, Суханов.

Вера открыла тяжёлую стеклянную дверь. С лестницы пахнуло теплом и уютом. Суханов увидел мрамор ступеней, красный ковёр, пальмы, мраморную статую, вздохнул и направился, позванивая коньками, к Литейному.

Девятнадцатого ноября 1876 года в третьем часу дня великий князь Николай Николаевич старший вошёл в рабочий кабинет императора Александра II. В низком и глубоком покое было темно, и на письменном столе, за которым сидел государь, горели две свечи. Государь встал навстречу брату.

– Готов? – сказал. – Дай я благословлю тебя.

Государь благословил и обнял великого князя. Они стояли друг против друга, серьёзные и задумчивые. Оба знали, что такое война. Оба изучали военное дело. Они сознавали ответственность минуты. Ещё никто, кроме них, не знал, что вопрос о войне решён, что то, что сейчас делают, – уже объявление войны в их сердцах. Сосредоточить армию подле Кишинёва, послать своего брата командовать ею – решиться на всё это государю было очень тяжело.

Вчера вечером у княжны Екатерины Михайловны Долгорукой в семейном кругу, за чайным столом княжна с обычной ей прямотой сказала государю:

– Ты думаешь – оценят?.. Твой благородный шаг оценят?.. В Морском клубе остряки пустили крылатое слово. Чеканить будут медали для Кишинёвской армии с надписью: «Туда и обратно». Вот тебе оценка этих людей движения твоего чистого и благородного сердца!

Государь это знал, Но он знал и то, что княжна не могла простить обществу отношения к ней и всегда старалась сказать что-нибудь дурное про петербургский свет. Знал государь и то, что многие недовольны его заступничеством за славян.

Он стоял теперь молча, как будто снова взвешивая то, что решился сделать.

– Ну кажется, – наконец сказал он, – всё тебе было сказано. Не мне тебя учить, как водить полки в бой… С Богом!

– Ваше величество, прошу сказать: какая цель поставляется вами вашей армии?..

Большие голубо-серые глаза государя прямо смотрели в глаза великого князя.

Громко и твёрдо сказал государь:

– К о н с т а н т и н о п о л ь!..

Великий князь низко поклонился государю и вышел из кабинета. Государь проводил его долгим взглядом, потом подошёл к окну.

Туман поднялся к небу. Сумрачен был Петербург. Чуть намечались по ту сторону Невы низкие, прямые постройки тёмных бастионов Петропавловской крепости. Нева текла, чёрная, густая, холодная, без волн…

Графиня Лиля с Верой подъехали к воротам Николаевского вокзала тогда, когда проезд частным экипажам был уже закрыт. Пришлось вылезать из лёгкого, нарядного купе и в сопровождении выездного, в серо-синей шинели с тремя алыми полосами по краю капюшона, пешком идти по двору.

Они подходили к императорским комнатам, когда с площади раздалось громовое ура, коляска, запряжённая парой серых рысаков, с кучером в синем армяке, с медалями на груди, спорою рысью въехала во двор. За нею, сдерживая разгорячённых лошадей, наполняя двор цоканием подков, достававших камень через неглубокий снег, кавалькадой влетели офицеры кавалергардского полка и конной гвардии, конвоировавшие великого князя. Золотые каски с белыми волосяными султанами, золотые и серебряные перевязи лядунок[142] наискось серых плащей, тяжёлые палаши, синие и алые вальтрапы[143], расшитые золотом и серебром, вороные и гнедые кони наполнили двор блистанием красок и шумом. Офицеры торопливо слезали с лошадей и звали вестовых.

– Габельченко!

– Я здесь, ваше сиятельство.

Звеня шпорами, громыхая палашами, тесной толпой устремились офицеры по лестнице за великим князем. Знакомый кавалергард провёл графиню Лилю и Веру с собою.

Вера видела, как плакала и крестила, крестила и плакала великая княгиня Александра Петровна своего сына, великого князя Николая Николаевича младшего, ехавшего в армию с отцом. Великий князь стоял перед матерью, высокий, стройный, с гладко причёсанными, вьющимися волосами и с юным, без бороды и усов, лицом.

Большая, длинная деревянная платформа вокзала была полна офицерами гвардейских полков. Великий князь вышел на перрон. Каски, кивера, уланские шапки теснились близко, близко. Офицеры напирали друг на друга, стараясь услышать, что говорил в их толпе великий князь.

Вера, стоявшая сзади офицеров, слышала голос великого князя, но не могла разобрать слов. Вдруг последнее, чётко и с силой сказанное слово она уловила:

– Константинополь!..

Мгновенно все головы обнажились. Шапки, кивера, каски замахали над чёрными, рыжими, седыми и лысыми головами. Кое-кто выхватил из ножен сабли и махал ими в воздухе. Могучее «ура» раздалось под сводами вокзала. Всё задвигалось и перемешалось. Офицеры, теснясь, пропускали к вагону великую княгиню с младшим сыном Петром. Вера увидела тёмно-синие вагоны императорского поезда, увидела в окне одного из них великого князя с орошённым слезами волнения лицом. Поезд мягко тронулся, офицеры пошли за ним, крича ура, махая шапками и саблями, потом побежали… Вера стояла на платформе и смотрела, как удалялся в тумане, становясь всё меньше и меньше, последний вагон.

Свитский генерал вёл под руку великую княгиню, и с нею шёл мальчик, великий князь Пётр Николаевич. Офицеры с громким говором проходили по платформе.

Вера потеряла в толпе графиню Лилю и пошла одна разыскивать карету.

Площадь была полна народа. По ней прекратили движение извозчиков, и только конные кареты, непрерывно звоня, шагом пробирались по рельсам через толпу. На империалах[144] стояли люди.

Кто сказал этой толпе слово «Константинополь»? Оно было на устах у толпы.

Юноша-гимназист в тёмно-синем кепи с белыми кантами шёл с товарищем. Толпа задержала их, и они остановились подле Веры.

– Леонов, помнишь, – говорил румяный, полнощёкий гимназист, – Аксаков на освобождение крестьян написал:

Пророчество, Леонов! Братьям, с братьев снявшим гнёт!.. Я не я буду, если не брошу проклятую латынь и не удеру с войсками к великому князю, а там – суди меня Бог и военная коллегия, – победителей не судят. За братьев славян!..

На деревянном мосту через Лиговскую канаву молодой человек с пушистыми бакенбардами «под Пушкина», в чёрной шинели и помятой шляпе, говорил девушке в шубке, смотревшей на него с радостной улыбкой, обнажившей блестящие ровные зубы:

– Константинополь, Марья Иванна, Константинополь!.. Слыхали?.. Мне кавалергардский унтер сказал – Константинополь. Там один Босфор – чисто арабская сказка Шехерезады!.. Великолепие турецкого султана. Какие у него янтарные мундштуки – удивлению подобно…